TRAFFIC

      На третье утро бабушка поднимает меня снова до рассвета. Говорит, днем будет дождь, и торопит, чтобы мы успели засадить остаток поля. Я ни жива ни мертва. Даже завтракаю через силу. Спать хочу до тошноты. Но бабуля непримирима. — А Рана почему не разбудите? — с досадой и раздражением спрашиваю я, когда мы покидаем дом в предрассветных сумерках. Господин Ямато закончил с работой, поэтому у его дома стоит тишина. — Мог бы нам помочь. — Ты пробовала заставить молодого сопляка сделать что-то против его воли? — интересуется бабушка, подавая мне те же огромные резиновые сапоги. — Нет. Конкретно с Хайтани я вообще мало знакома. — Да? Я так не сказала бы. По вашему общению решила, что вы хорошо друг друга знаете. Бабушка несет какую-то чепуху, честное слово. Я молчу, нет сил даже языком ворочать. — Я знаю этих ребят совсем немного — Рана и его брата, да и то со слов Такеоми. Так что понимаю, этого твоего «охранника» поработать не принудить. Давай-ка мы сделаем все до того, как солнце поднимется высоко, и потом отдохнешь. Дальше мы в потемках принимаемся за работу. Утренняя прохлада бодрит. Я уже начинаю привыкать к запаху свежескошенной травы, влажной земли и каких-то терпких цветов. Не знаю, что это, но пахнет приятно. Бабуля все время, пока мы работаем, расспрашивает меня о вчерашнем вечере в Каге, и я в какой-то момент решаюсь спросить о том, что видела: — А этот парень — Тайдзё — он что, правда, в банде? Местные были удивлены, когда я говорила о хулиганах, утащивших его за угол дома. — Что? — выпрямляется госпожа Мамура. Солнце уже встает, и все вокруг окрашивается в божественный розово-алый. Красиво до умопомрачения. — Младшего Ямато избили? — Ну… избили — это громко сказано, — поправляю косынку. — Они попинали его за углом и ушли. Я пыталась привлечь внимание старших, но все смотрели на меня, как на умалишенную. Бабуля вздыхает и продолжает работу, но при этом отвечает мне: — Да, деточка, тут нет никаких бандитов. Эта местность действительно совсем не криминальная. Мелкие кражи, да и те редкие. Значит, этот негодник притащил за собой каких-то бандюг из Осаки. Его родители живут там же. Вот дед расстроится, когда увидит его с синяками. — Там ерунда, бабушка, — заверяю я, — всего лишь ссадина. Он может сказать, что упал со своего драндулета. — Кстати об этом, ты на автобусе вернулась? — вдруг интересуется госпожа Мамура, а я напряженно бубню: — Такое чувство, что вы что-то знаете. Я действительно приехала на автобусе, но до дома меня довез Тайдзё. — И как он тебе? — Обычный, — пожимаю плечами, и бабуля, снова вздохнув, говорит: — И славно, что ты не из тех девушек, которым всего один знак внимания окажи, а они уже падают к ногам. — С моими братьями беспокоиться не о чем. Ни один парень ко мне не приблизится. Я произношу это спокойно, как данность, ничуть не расстроено, и широко зеваю. Бабушка усмехается, но молчит. И так мы работаем до самого обеда. Зато успеваем сделать все, до того как небо затягивает тяжелыми облаками темно-серого цвета. Бабуля оказалась права — скоро начнется дождь. Я помогаю ей прибраться во дворе, где стоят пустые грязные от земли ящики и ведра, и только потом, увидев шлепанцы большого размера у двери, вновь вспоминаю о Хайтани. Вот это он дрыхнет, конечно. Лентяй. А я тут пашу все утро. — В Каге отличные горячие источники, — болтает бабуля и, усевшись на ступеньки невысокого крылечка, вытряхивает свою панаму. — Не хочешь туда съездить? — Не хочу, бабушка. Может, потом? — Сама смотри. Ты помогла мне с работой, можно уже и расслабиться. Не держу тебя. К тому же… твоя «нянька» тут как тут. Я сначала не понимаю, что бабуля говорит о Хайтани, который как раз выходит из дома, но, обернувшись, вижу его. Я мгновенно нахожу себе кучу дел и направляюсь в сланцах, в которые только и успела переобуться, в сторону дороги. Мне нужно перебороть свое смущение после вчерашнего, а уж потом встречаться лицом к лицу с Хайтани. Слышу, как он болтает с бабулей, а та окликает меня, мол, куда пошла, но ситуацию разруливает Тайдзё. Он, заметив меня, машет рукой и кричит: — Эй, ссыкуха, привет! — Привет, слабак! — отвечаю ему той же монетой и самодовольно улыбаюсь. — Охренела? — продолжает кричать он, а я просто смеюсь и продолжаю свою незапланированную прогулку. Но парень, которому, судя по всему, совсем не понравился мой ответ, идет в мою сторону. — Давай, еще ты до меня докопайся, — шепчу себе под нос, и когда Тайдзё приближается, сбавляю шаг. — О, вижу, ты все-таки немало схлопотал по лицу, — подкалываю его, как только тот оказывается прямо передо мной — место удара отекло и потемнело. Да, при свете дня парень выглядит еще более… бандитом, что ли? У него лицо такое, словно в криминале он с пеленок. Все дело во взгляде. Колкий и липкий. — За языком-то следи, — говорит мне Тайдзё, прикуривая сигарету, затем, когда я продолжаю путь, идет рядом со мной. — А кто тот пацан? — Какой пацан? — уточняю я, будто не понимаю, о ком он. — Ну тот, который идет сюда. Не оглядываюсь, но услышав это, невольно сжимаюсь. Снова меня охватывает стыд, с которым я пытаюсь бороться. Вдали раздается раскат грома, и тучи несутся сюда быстро, неумолимо, стремительно. — Это мой… друг, — нехотя отвечаю на вопрос, а Тайдзё почему-то ржет. — Ага, как же! Твой ухажер, да? Мне дед сказал, что ты не пошла со мной на ярмарку, потому что у тебя уже кто-то есть. Я останавливаюсь и, уставившись парню в глаза, спрашиваю с легкой улыбкой, ощущая, как изнутри поднимается волна злости: — А тебя это каким боком касается? Мне говорили, в такие моменты я до ужаса сильно похожа на Манджиро, когда тот взбешен. — Ну просто. — Ну просто? Видимо, поэтому ты вчера по роже получил, потому что «ну просто» лезешь не в свое дело, — произношу максимально раздраженно, а потом чуть ли не цокаю от досады, уже услышав шаги Хайтани. — О-о, ну ясно, — поднимает руки Тайдзё, как будто сдается, и смотрит уже не на меня. — Ясно-ясно, не трогаю ее, не пялься, ублюдок. Я отступаю в сторону, поворачиваюсь к Рану, а тот, как вышел из дома в шортах и футболке, так и стоит перед нами. Его волосы свободно рассыпаются по плечам. Но вовсе не это заставляет нас обоих с Тайдзё замереть в изумлении. Татуировка. Вот что приковывает взгляды. Она начинается от шеи — и почему я раньше не замечала? — тянется по груди, и заканчивается внизу, почти у самой голени. Ран сверлит парня взглядом, спрятав руки в карманах широких шорт, а я не знаю, как отвлечь его. Поэтому выбираю самый простой способ — дипломатия. То есть говорю: — Это сосед бабули, Ран-кун. Его зовут Ямато Тайдзё. — А, тот, который вчера подвез тебя на своей развалюхе? — кивает Хайтани, наконец, подавая признаки жизни, а то выглядел, как мертвец — такой же пугающий и бледноватый. Только глаза и оставались живыми. — И что ему нужно сейчас? — Да так — подошел поздороваться… — продолжаю объясняться я, но Тайдзё решает все по-другому. — Ты что-то вякнул о моем мотоцикле? Вздыхаю, возведя глаза к небу, и развожу руками. — Вы серьезно? — спрашиваю устало, но они и не смотрят на меня. Тогда я, махнув на них, просто иду обратно к дому. К тому же с неба начинает капать. Они еще недолго говорят, и Ран догоняет меня на повороте к дому. — А ты какого хера вообще поперлась к нему? Делать нечего? — грубит он невозмутимым тоном. — Я здесь, чтобы ты не встряла в проблемы, но даже в этой дыре ты уже познакомилась с каким-то уебком? У тебя талант такой — привлекать идиотов? — Конечно, — не глядя на Хайтани, отвечаю я и тороплюсь к террасе, ведь дождь усиливается, — полагаю, в этом списке и ты тоже. — Ты че? Схлопотать хочешь? — вцепляется Хайтани в мое плечо, но я, спрятавшись под крышей, сбрасываю его руку, и уже готовлюсь держать оборону, когда из дома выходит бабуля. — Не трогай меня, ладно? — улыбаюсь я совершенно неискренне, вовремя удержав ругательства за зубами, не позориться ведь перед бабушкой. Однако Ран, оскалившись, внезапно произносит, глядя мне в глаза: — Бабушка, а вы в курсе, что ваша подопечная по ночам покидает дом и моется под тем навесом? Я лично видел это вчера. Мурашки поднимаются от пяток до самой макушки, неприятно щипля мою кожу, а краска стыда приливает к щекам. Рану нравится, ему точно это нравится. Он такой злопамятный, что выставляет меня дурой мгновенно. Бабуля, разумеется, хватается за сердце, уставившись на меня во все глаза, а я, повернувшись к ней, хочу уже извиниться, когда та начинает возмущаться: — Ты что? Деточка! С ума сошла? Я же говорила тебе, здесь обитает дух! Он мог совратить тебя! — Бабушка, с чего вы это взяли? Я ни разу никого не видела. И совратить вчера меня мог только один… человек. — Перевожу взгляд на Хайтани, который не перестает улыбаться. — Вот этот. Подглядывать за молоденькой девушкой, которая моется, это, знаете ли… — Ах… мне дурно, — госпожа Мамура хватается за мою руку, и я, испугавшись, пытаюсь ее удержать, а она причитает: — Этот негодяй видел тебя голой? Мне нехорошо… Ох… Что я скажу твоим братьям? Зачем вы свалились на мою голову? — Бабушка, простите, — почему-то извиняюсь только я и при этом злобно поглядываю на Хайтани, мол, доволен, доигрался, однако тому хоть бы что. Он разглядывает меня с прежней улыбкой, и мне уже хочется хорошенько ему прописать, чтобы посерьезнел. Однако тут бабуля вдруг выдает: — Иди и моли богов о прощении, сейчас же. Ран переводит на нее безразличный взгляд и несколько секунд молчит, а потом злит меня еще больше. — Непременно, бабуль, я помолюсь, чтобы мои глаза больше не видели обнаженного женского тела. Ведь это такое грехопадение. Мне не прожить теперь с этим ни дня. — Сопляк! — рявкает бабушка, уже, видимо, позабыв, как плохо ей было всего парой минут ранее. Она трясет перед носом Рана кулаком. — Манджиро проучит тебя, попомнишь мое слово. Сдам тебя и не пожалею. А ну марш в дом! Здесь мои правила. Ты, — указывает она на меня, — идешь готовить обед. А ты, — уже в адрес Хайтани: — Выполняешь каждое ее поручение. Пока не вымолишь прощение за свои деяния, не видать тебе отдыха! Бабушка уходит в дом, продолжая ругаться, а мы стоим под дверью. Я кошусь на Рана, а он широченно зевает, будто все происходящее вызывает у него смертную скуку, но тут он говорит: — Вот и отлично. Как раз поможешь мне с моей девушкой. — Что? — не понимаю я и напряженно смотрю на него. Хайтани глядит мне в глаза потяжелевшим взглядом. — Ты поможешь мне вернуть Нану. Она ревнивая. Узнает, что я провожу время с другой, тут же вернется ко мне. На секунду меня оглушает раскат грома, и я даже дергаюсь от неожиданности, но потом выдаю, совсем это не контролируя: — Разве не она тебе изменила? Выражение лица Рана принуждает меня заткнуться. Он злится. — Такеоми похвастался? Этот урод… — Нет. Он не говорит со мной на такие темы. — Тогда откуда… Неважно. Это должок, который ты оплатишь. Хайтани сбрасывает шлепанцы и входит в дом, когда я прибавляю: — Почему ты хочешь ее вернуть? — Это не мое дело, но я правда не понимаю его. Ран улыбается, оглянувшись на меня. — Чтобы эта дрянь поняла, как глупо поступила. По его словам и то́ну становится ясно — это какая-то изощренная месть. Хайтани хочет сделать Нане что-то такое, от чего ей будет плохо? Но зачем вмешивать меня? Понятно, что Ран не будет с девушкой, которая поступила так подло и низко, но оставить это просто так он тоже не может. Мне неприятно. Не по себе. Я не хочу в это влезать. Но Хайтани прицепился с этим долгом и точно не оставит меня в покое. Только вот интересно, как он собрался вызывать у Акиямы Наны ревность?

***

      За окном черти что. После обеда, уже ближе к вечеру, погода совсем портится. Но бабушка рада — рису дожди на пользу. Мы с Хайтани игнорируем друг друга весь день. Только за ужином он пару раз пытается меня подколоть, но госпожа Мамура не без удовольствия говорит, что его мотоцикл, оставленный за домом, мокнет под дождем, и Хайтани, проматерившись, выбегает в непогоду. — Достает тебя? — спрашивает госпожа Мамура, откладывая палочки. — Нет. — А с готовкой помогал? Я так крепко уснула, что ничего не слышала. — Помогал. — На самом деле это была не помощь даже. Хайтани часто выходил из дома и трепался с кем-то по телефону. В итоге всю работу сделала я, а он всего лишь помыл овощи. Да и то с видом, будто его это все страшно достало. — Вы поели, бабушка? Помою посуду и хочу лечь пораньше. — Можешь не волноваться, завтра не подниму рано. Работа в поле закончена. — Как скажете. Я мою посуду, когда бабуля уходит к себе. За стеклянной дверью, что выходит во внутренний дворик, замечаю движение. Это та кошка. Она сидит и снова пялится на меня, но через миг переводит взгляд на Хайтани, который из гостиной приносит грязную посуду. Он ставит ее в мойку, перегнувшись через меня, и я нервно толкаю его плечом, чтобы не сокращал расстояние. — О-о, кто это тут у нас? Иди сюда, — открывает дверь Ран, и кошка неожиданно переступает порог дома и спокойно дается ему в руки. Кошка — предательница, или кто? Принципиально не шла ко мне, но к нему — только поманил. Хайтани берет ее на руки и начинает сюсюкаться с ней и расцеловывать. Я скептично выгибаю бровь, косясь в его сторону, и тут Ран говорит тем же самым тоном, каким болтал с животным: — Наша «золушка» закончила с делами? Если закончила, иди за мной. — Куда? — интересуюсь я, вытирая мокрые руки полотенцем. — Должок возвращать, — хмыкнув заявляет Ран, отпускает кошку, и та, прыгнув в темноту внутреннего двора, испаряется, словно ее здесь и не было. Погасив свет, мы выходим из кухни, и когда минуем комнату бабушки, Хайтани притормаживает. Он прислоняется к двери ухом, слушает и, кивнув, идет дальше. А потом, открыв двери своей комнаты, приглашает меня войти, при этом театрально поклонившись. Лицедей придурошный. Однако я входить не спешу. — У меня есть честь, чтобы не сидеть ночью в комнате парня. — Блять, ты что — барышня из девятнадцатого века? Входи, говорю, иначе силой затащу. — И получишь от бабушки, — говорю, скрещивая руки на груди. — Так что рискни. Ран медленно расплывается в улыбке, и я мгновенно холодею. Выставив перед собой руки, горячечно шепчу: — Все-все. Не надо. Я сама. — Умница. В его комнате пахнет приятным мужским антиперспирантом и горит лампа, поставленная на пол у растеленного футона. Одежда, которой немного, лежит в открытом шкафу. Я озираюсь по сторонам, когда Хайтани бросает к моим ногам подушку, указывает на нее взглядом, мол, садись, и сам опускается на футон. Садится, скрестив ноги по-турецки. Сейчас его волосы уже заплетены в две тугие косички, и я замечаю серьгу в левом ухе. Парень начинает вертеть в пальцах зажигалку и будто о чем-то думает. Я сижу перед ним, поджав под себя ноги, и жду. Но когда он так и не заводит разговор, спрашиваю сама: — И как ты намерен вызвать ревность у Наны? Просто заранее предупреждаю, если скомпрометируешь меня, Манджиро и Шини пересчитают тебе все косточки… — Мне плевать. — Тогда… — Я не собираюсь компрометировать тебя… И что за слово такое? Ты, бля, реально стремная, Кимико. Говори нормальным языком, а не как героиня романчика. Раздражает. И правда, я по какой-то непонятной причине перед ним веду себя не совсем так, как обычно. Говорю, применяя умные слова, будто хочу показать, какая между нами пропасть, но ведь Ран и не пытается покуша́ться на меня. — Ладно. Просто не втягивай меня в свои игры. — Ты мне должна, — констатирует он факт. — Поэтому, будь уж любезна, молча выполняй то, что я скажу. Твой братец так и не узнал правды, была ли ты на том концерте точно, это лишь его догадки. Я разрулил твои проблемы. Теперь помогай мне. — Ладно. Как? — Для начала прямо сейчас позвони Акияме и скажи, что ты — моя девушка, и что она должна забрать свои вещи из моей квартиры. Я впадаю в ступор. — Ран-кун, ты приболел? — Нет, я вполне здоров, — хмыкает Хайтани, встает и, взяв со столика сигареты, садится на пол у двери, которая выходит на террасу, и, приоткрыв ее, закуривает. — Просто сделай это. Пока достаточно. Цепная реакция и все такое. Нана психанет. — А дальше что? Ран поворачивается ко мне, затягивается, задумчиво разглядывая, после чего уточняет: — Точно хочешь знать? — Киваю. — Ладно. Дальше я вернусь в Токио, и Акияма будет всеми силами вымаливать мое прощение. Я сделаю вид, что простил ее, а потом… — Достаточно, — перебиваю его. Неприятное чувство, оседающее где-то в груди, вынуждает меня хмуриться и слегка морщиться. — Ты жестокий. — Я? Да, верно, жестокий. А ты, я смотрю, из тех, кто терпит мудил, которые предают и наебывают. Осталась бы с таким парнем? Он трахает все, что движется, а потом поет тебе, какая ты классная и как сильно он тебя любит. Нравится такое? Глаза Рана горят. Понимаю, что говорит он о себе, не обо мне вовсе. Выходит, Акияма лжет ему, спит со всеми подряд, а потом признаётся в любви? Да она же отвратительная. Но мне почему-то совсем не жаль Рана. Может, потому, что несчастным он не выглядит? В любом случае Хайтани кажется сильным парнем, и я не о физической силе. Он явно расстроен выходкой Наны, но держится уверенно и решительно. И зачем он вообще связался с такой, как она? Хотя понять можно — легкодоступная, красивая и потрясающе танцующая (по его словам). Решаю, что от меня не убудет, если я помогу ему, к тому же и с долгом этим разберусь. — Хорошо, давай телефон, — протягиваю руку, легонько улыбнувшись, и Хайтани, на секунду замерев, вытаскивает из кармана шорт мобильник, передает мне и говорит: — Только будь самоуверенной и наглой, поняла? Иначе она не поверит тебе. Знает, что я с такими, как ты, не связываюсь. Неприятно. Он такой козел, что ударить хочется. Грубый, совершенно не следит за языком, и каждый раз подчеркивает, что я какая-то не «такая». Усиленно подавляю в себе желание сцепиться с ним, беру телефон и вижу, что вызов уже идет. Черт, не успеваю даже продумать ситуацию, как на том конце слышу: — Ранчик! Милый! Ты больше не злишься на меня? Я так счастлива, мой сладкий! Тошнит от ее медового голоска и приторного тона. Тут и прикидываться не приходится. Я раздраженно выдаю: — Это не Ранчик. И не называй его так, ясно? У тебя нет такого права. — Мои руки мелко дрожат, а сердце подпрыгивает к горлу, когда я встречаюсь с Хайтани взглядом. Думала, он будет ржать надо мной, но вместо этого вижу сосредоточенного парня с серьезным взглядом. Только хуже от этого. Я начинаю чувствовать некоторую ответственность за происходящее. — Так что собирай свои шмотки, Акияма, и свали из его квартиры раз и навсегда. — Ты… ты кто вообще?! — срывается на крик возмущенная Нана. — Слышишь, сука, я тебе глотку выгрызу! Кто ты такая? — Тебя не должно волновать мое имя. Ран мой. Не смей к нему приближаться, иначе… — Иначе? Тварь, ты угрожаешь мне? Сглатываю. Голос девушки звучит крайне угрожающе. Я растерянно смотрю на Хайтани, а тот, докурив, тушит окурок, высунувшись за стеклянную дверь, а после подается ко мне. Расстояние между нами небольшое. Он встает на колени, а я открываю рот, чтобы сказать что-то грозное, как-то припугнуть Нану, однако Хайтани переигрывает меня. Неожиданно он, взяв меня за лицо ладонями, наклоняется и бормочет томным голосом у самого телефона: — Куколка, вот ты где? Я искал тебя. С кем говоришь? — Я… — Сука! Отвали от него! — кричит Нана. — Ранчик, любимый! Ну прости меня! Я проявила слабость! Ранчик, мой милый, слышишь меня? — Акияма, — выдавливаю через силу, потому что происходящее доводит меня едва ли не до обморока, и мое лицо просто пылает в руках Хайтани, а он, коротко усмехнувшись, быстро и жарко бормочет: — Куколка, кто это? Иди сюда, я соскучился… — и его губы прижимаются к моим. Чтобы я не уронила мобильник, Ран нарочно кладет ладонь поверх моей, и мне ничего не остается делать, кроме как с сердцем, бьющимся как безумное, застыть перед ним. Хайтани рвет все мои принципы и представления о поцелуях, потому что он намеренно целует так, чтобы это было нечто сумасшедшее, ничуть не целомудренное, ни капли не скромное, нечто одержимое и жадное. По-взрослому по́шло, горячо, будто бы с продолжением. Телефон все же со стуком падает на пол, и я уже не слышу, как там вопит Нана, потому что от волнения и страха, смешанного с незнакомым мне трепетом, могу слышать только собственное сердце. Язык Рана — мне нравится аромат его вишневых сигарет — исследует мой рот, губы впиваются в мои, зубы задевают нежную кожу, а пальцы намертво удерживают мою голову, чтобы я не шелохнулась. Разве может первый поцелуй быть таким… таким беспощадным? Внезапно задохнувшись от обиды, я хватаю Рана за руки, выкручиваюсь и, упав на пол, на секунду замираю. Мои ладони прижаты к пылающим губам, а глаза прикипают к Хайтани, который тяжело дышит и пялится на меня. В следующую секунду он берет телефон и, увидев, что Нана не сбросила вызов, делает это сам. После чего парень швыряет мобильник на футон и вновь смотрит на меня. — Отлично сработано, — говорит с улыбкой, но глаза… Они ненормальные. Не знаю, как объяснить. Просто ненормальные. Я сажусь, затем встаю. Ран делает то же самое. Прочищает горло, наблюдая за мной, и когда я направляюсь к двери, вдруг прибавляет: — Ты такая неумеха, Кимико. Но пахнешь приятно… И тут меня от ярости и непонимания словно разносит изнутри на мелкие осколки. Я резко разворачиваюсь, делаю шаг в его сторону, и комнату разрывает громкий звонкий звук пощечины. Голову Рана откидывает в сторону. Он застывает статуей, но всего на мгновение, потом он резко поворачивается ко мне с бешеным взглядом. А я цежу сквозь сжатые зубы, и парень нависает сверху, чуть ли не утыкаясь мне в лоб своим лбом: — Это был мой первый поцелуй, сволочь. Кто дал тебе право… Эй! — тут же вскрикиваю я, потому что Хайтани так сильно хватает меня за запястья, что, кажется, сломает кости. И он встряхивает меня несколько раз, как тряпичную куклу. В нем столько силы, что мое тело потеет от страха. — Пусти… отвали… — Да мне похуй, поняла? — Леденящая душу улыбка. Глаза, почти черные, и в них такие эмоции, что у меня сводит желудок. Я наверняка бледнею, потому что чувствую, как кровь отливает от лица, устремляясь вниз. — Какое еще право? Разрешение нужно, чтобы делать то, что хочется? Ты ребенок или кто? За эту пощечину тебе могли бы башку снести, ты это понимаешь? Мне, блять, труда стоило сдержаться, идиотка. — Ран еще секунду сверлит меня этим своим взглядом, потом резко отталкивает и сам отходит назад. — Выйди. Мне трудно шевелиться. Конечности заледенели. Стою и едва дышу, но, рукой нашарив створку двери, тихо тяну ее в сторону. — Кимико, — зовет Хайтани, как только я, пятясь, выхожу за порог, и не смотрит на меня, — ты отплатила мне. Но эта пощечина… — Переводит взгляд в мою сторону. Я вижу, как пылает его щека после удара. — Я запомню это. В каком смысле запомнит и для чего, я понятия не имею. Но мне сейчас и не надо этого знать. Я просто ухожу к себе. А там, плюхнувшись на пол ровно под дверью террасы, широко ее открываю и принимаюсь, закрыв глаза, глубоко вдыхать и шумно выдыхать. Ладонь прижата к груди. Сердце никак не уймется. Это все было так странно, по-новому для меня, непривычно, но разве я напугана всерьез? Пожалуй, напугана, но не поцелуем, а как раз тем, каким он был. Ран не сдерживал себя. Я правда испугалась… Спустя долгое время, когда вдоволь наслушалась грозы, я закрываю дверь, беру телефон и пишу старшему брату: «Шини, мой милый Шини, позволь мне вернуться. Я не могу оставаться здесь дольше». Ответ приходит поздно. Я уже лежу под одеялом, невольно сверля стену слева взглядом, потому что присутствие Рана теперь ощущается слишком остро. Тогда и слышу уведомление пришедшего сообщения. «Прости, Кими-чан, но обстановка обострена. Протяни хотя бы недельку. Ханма бесится. Мы уже дважды с ним встречались. Толку нет. Не хотим тобой рисковать». Отчаянно вздыхаю, откладываю телефон и, перевернувшись на бок, пытаюсь уснуть. Это проблема. Так кажется мне поначалу, но усталость берет свое. Я наконец отключаюсь и сплю крепко до самого утра. Долгожданный отдых.