***
Ин Ха не улыбалась. Созерцала доброе лицо матери, застывшее в фоторамке, лишая себя возможности плакать. Пояс траурного кимоно сдавливал ребра, лишая возможности на свободные вдохи. Или же сама девушка лишала себя возможности дышать. Сколько я смогу продержаться без тебя? В отблеске металлической рамки блеснул свет. Сзади открылась дверь и ощущение гнетущего одиночества отступило. Пара шагов, и высокая фигура со знакомым парфюмом остановилась по правую сторону. Молчание всегда было столь заманчивым. Ин Ха никогда не знала, что она должна говорить ему, как она должна вести себя, кто он ей. Он просто появился из радужного мира, в котором им с мамой не место. Появился, чтобы присвоить себе, но так и не получил желаемого. Не успел. Теперь они оба смотрели на фото, погруженные в свои мысли, пряча своё нутро под замок. В углах комнаты мерцали свечи, в девичьих глазах застыли жидкие искры, а причина скорби всё улыбалась. Теперь уже им обоим. — У неё была красивая улыбка. — Констатирует высокий мужчина, не отводя холодного взгляда от изображения. Молчание было ее ответом. Ему этого достаточно, девочка никогда не была многословна. Ин Ха казалось, что он сам соткан из молчания, пребывает в нем с превеликим удовольствием, не растрачивая времени на пустую болтовню. — Это вы оплатили похороны? — Тихо спрашивает женский голос, пока «гость» разглядывает урну с прахом, стоящую рядом с фото. Обоюдный молчаливый ответ. Пояснений не требуется. Ин Ха знает ухажера мамы уже пару лет. Дорогая проницательность, холодный нрав и высокомерный снобизм. Он появился в двух крохотных жизнях, нарушая повседневный хаотичный баланс. И мама расцвела, точно так же, как те букеты изящных пионов, которые она приносила домой после встреч с этим человеком. С его появлением ее приевшийся усталый вид приобрел новые отблески фантомной надежды, появился блеск в глазах, а редкая улыбка стала украшать лицо всё чаще. Ин Ха увидела его в первый раз около кафе, где мама работала. Он сидел за столиком на уличной веранде, попивая свой кофе, и следил за тем, как интересующая персона мыла окна. Второй раз они столкнулись на пороге собственного дома. Ин Ха прятала глаза в полу и чувствовала, как его собственные прожигали ее макушку. — Милая, он замечательный человек. Она это сказала как-то за ужином, понимая, что скрывать появление кого-то третьего в их монотонной жизни было бессмысленно. Замечательного человека стало невыносимо много. Его машины всегда были разными, а глаза наполнялись каким-то неведомым смыслом, когда он смотрел на мать, прощаясь после очередного свидания. Ин Ха лишь тихо радовалась, комкая пыльную занавеску пальцами, разглядывая смущенную мать через старое окно. Теперь же его извращенное проявление заботы начало жечь в горле, так что захотелось закашляться. От бессилия, от слез, которых не осталось. Снова стало двое, только маме в этом дуэте больше не было места. — Арендодатель вашей квартиры сказал, что оплата задерживается уже на полгода. — Рядом чиркает зажигалка, на секунду озаряя профиль девушки теплым светом. — Как бы ты оплатила похороны, если не в состоянии оплатить собственное жилье? Правда бьёт хлеще шершавого хлыста. Всегда, когда ты к ней не готов. Другие люди будто бы знают твои слабости, и возможность идентифицировать тебя делает стойкую выдержку слабее, для того, чтобы ударить как можно больнее. Ин Ха не меняется в лице, лишь поджимает сухие губы, игнорируя резь в глазах от едкого дыма. — Что вы хотите от меня? — Понуро воспроизводят связки, глаза разглядывают любимое лицо на фото, пытаясь запомнить черты и уложить их в памяти. Вопрос кажется ей неуместным. Она должна благодарить, вот только вытравить из себя показательную благодарность не в силах. Капелька скорби подрагивает на нижних ресницах, всё еще не решается покинуть пристанище темных омутов. Он вздыхает, и эта усталость отбивается от пустых стен, влетая прямо в девичье тело, оседая на дне одинокой души острой печалью. — Ин Ха. — С некой надеждой на здравомыслящий диалог начинает мужчина. — У тебя ведь никого больше не осталось. Ожидание удара от слов. Его не происходит. Девушка просто слышит очередную констатацию факта. Предположение, что он навёл справки еще в самом начале их с мамой знакомства, не кажется ей чем-то сверхъестественным. Этот человек походил на угрожающую и вездесущую аристократичность. Для него открыты все двери, а те, что не открыты, будут неминуемо уничтожены. — Платить за обучение ты не можешь. Монолог окутывает своим пресным определением, лишая сознание защитных механизмов. — В лучшем случае тебя определят в интернат. — Ровный голос забивает последние гвозди в ментальную крышку ее гроба. — Но ты всё равно не сможешь поступить в университет. Тупая, давящая боль покрыла профиль мужчины. Боль, устремленная прямо из глаз. Она повернулась к нему, всё еще удерживая в выражении прекрасного лица свой недавний вопрос. И он ухватывается за ее безликие эмоции, своими такими же безликими. Вот только глаза у них горят по-разному. В его радужках мерцает теплый свет похоронных свечей и яркий хищный запал, в ее же почти угасла надежда. — Что вы хотите от меня, господин Ким? — Вымотанный голос и упрямые глаза вызывают лишь едва слышный прискорбный смешок. Он смотрит по-доброму, всегда. — Я любил твою маму. Заключение придавливает тяжелой плитой, прямо к его ногам, к лакированным ботинкам за несколько десятков тысяч вон. Ее первая эмоция ускользает прямо в глаза черноволосого хищника. Он любил, она знает. В палате всегда стояли корзины с цветами и фруктами. Она грустно натягивала изможденную улыбку на лицо, когда говорила о нем. Он оплачивал бесполезное лечение, томя в сердце давно мертвую надежду, и сейчас он молча смотрит в глаза той последней нити, которая связывала их когда-то. Смотрит и пытается что-то уловить или понять. Холодная война взглядами будто высасывает из обоих жизнь, но это необходимая плата за его нахождение здесь. — У тебя её глаза. Она еще не знала, что у демона, способного высосать ее душу, будут его глаза. — У нее не было шансов. — Холодно проговаривает мужчина. — Позволь подарить шанс тебе.***
Влажная ладонь ложится на дверь, девушка входит в палату, оснащенную медицинским оборудованием. Свет из окна режет глаза, а зрение фокусируется на теле, лежащем на больничной кушетке. Чувство безысходности накрывает своим прочным куполом, она не дышит, разглядывая лицо, покрытое иссиня-черным пигментом. — Юнги. — Слабо улыбается девушка, держа в руке пакет с фруктами. Больничный халат, больше на несколько размеров, бережно укрывал хрупкие плечи. Он смотрит в потолок своим стеклянным взглядом, имея возможность узреть пространство только сквозь одно открытое веко. — Я тут… — Девушка проходит вглубь палаты, запинаясь на месте, улавливая сенсорами мертвую атмосферу, кружащую вокруг больничной койки. — Я пришла навестить тебя. Реакции не происходит. Он продолжал смотреть в пространство, не моргая подбитым глазом, который хоть что-то мог узреть. Девушка неуверенно подошла к столику, разглядывая пластыри на переносице и бинты на лбу, поставила пакет, томясь в тихом ужасе от близкого созерцания сломленного друга. И будто напряженная тишина свалилась на хрупкие плечи, начала неумолимо давить вниз, расползаясь по позвоночному столбу диким холодом. — На посту сказали, что ты скоро пойдешь на поправку. — Она попыталась выдавить из себя чертовски неправдоподобную, дежурную улыбку, надеясь хоть на какую-то ответную реакцию. Он словно манекен. Таращился в пустое ничего, отторгая ее присутствие своей отстраненной аурой. Ощущение, будто пустыня разрослась внутри сломленной души и в ней расползаются ядовитые змеи, оставляя хозяину лишь ощущения от гремучего яда. — Учитель Чхве просил передать тебе привет. — Девушка зарылась взглядом в пакет, из которого начала вытаскивать яблоки и апельсины. — Ты скоро поправишься, и мы обязательно сходим с тобой на матч по баскетболу, помнишь, ты обещал? — Трясущиеся пальцы достают его любимые мандарины и упаковки йогуртов, она всё еще пытается улыбаться, чувствуя всем своим естеством напряженную гиблую атмосферу. — Завтра зачет по математике, жалко, что мы не сможем подготовиться вместе, но я всё еще берегу твоё место рядом со мной в библиотеке, хотя вряд ли кто-то будет драться за место рядом со мной. — Девушка грустно посмеивается, аккуратно складывая фрукты друг с другом. — Чо Ин Ха. Его хриплый голос поразил все внутренности леденящим ужасом. Она замерла, не успевая вытащить все фрукты, поворачивая обомлевшее лицо на безжизненный силуэт друга. Он всё так же смотрел наверх, будто там и была девушка, будто смотрел на нее этим своим разочарованием, которое царапало все внутренности. — Пошла вон. Шелест пакета прекратился, как и попытки приветливо улыбаться. Она просто смотрела на едва знакомый облик разбитого друга и вопросительно вглядывалась в профиль единственного близкого человека во всей вселенной. Единственного, кто мог заступиться, сейчас был готов наступить сверху, растереть подошвой по полу без объяснения причин. Изолировал себя от нее по собственной воле, не выдавая на лице сверх того, что мог дать ей сейчас. Ошарашенной, смотрящей на него с замиранием кровоточащего сердца. Ничего. Ничего не происходит каких-то долгих, мучительных пять секунд, пока она смотрит на парня с некой мольбой. Просит о чем-то. Умоляюще вглядывается в лежащее тело, захватывая целиком и полностью его негативные импульсы. Питаясь ими и погибая от гигантского количества его жестоких слов. — Юнги? — Тихо лепечет, боязливо обрисовывая профиль своими большими, одинокими глазами. Не верит, что он мог бы так сказать, поступить или даже подумать. Ее друг, с которым она познакомилась, едва переведясь в престижное пристанище прогнившей элиты богатых выблядков. Место, где всё чужеродно и дико, она смогла отыскать частичку света в непроглядной тьме. Эта частичка гаснет здесь — в ярком освещении больничной палаты, где всё пропахло чужими страданиями и парами антисептика. Превращается в такое же чужеродное существо в повисшем гнете густой тишины. — Ты не слышала меня? — Он поворачивает лицо к ней, сверкая озверевшим взглядом, от которого кровь буквально застывает в капиллярах от щедрой порции адреналина. Будто ненастоящий. Чужой. — Юн… — Ошарашенно скулит, практически давится, отскакивая, когда причина ее нахождения здесь сносит рукой несколько фруктов с прикроватного столика. — Пошла вон отсюда! Его громкий возглас ворвался внутрь и врезался в барабанные перепонки, словно сирена. Девушка отступает назад, созерцая его пугающий вид. Он собирает себя по кускам, она следит, как он пытается присесть на кровати, как ломается его истерзанный лик под гнетом адских мучений, и в следующую секунду в нее летит череда фруктов, которые она бережно выкладывала на столик. — Убирайся! Его крик смешивается с чередой импровизированного оружия. Он не попал в нее ни разу за те мучительные мгновения, когда она бежала за дверь. Яблоки и апельсины с глухим звуком прилетали в полотно, пружинили на пол, а она, будучи в лапах бессовестного ужаса, осознавала в стенах больничных коридоров, что осталась совершенно одна.***
Девушка смотрит на причудливые завитки пара от горячего какао, тянущиеся из кружки, разглядывает закуски в маленьких отсеках железного подноса, так и не решаясь притронуться к еде. Есть нужно быстрее, либо поскорее избавиться от повода, которым можно испачкать собственную одежду. Глаза затравленно проползли по головам школьников, выискивая причину стойкой враждебности. Его с шестёрками нет. Из своего появления ублюдок всегда устраивает первоклассное шоу. Столовую он любит больше школьного двора. Здесь больше зрителей, здесь выскочка Сона будет лить слюни и заглядывать ему в рот, скалясь, как гиена, здесь его личная ненависть, и имя ей Ин Ха. После случая в заброшке сукин сын притих. Не врывался в комнату, не досаждал на уроках, не ждал за школой, не ходил по пятам, заставляя бояться собственной тени. А она всё равно боялась и оборачивалась. Будто страх приелся и осел на внутренностях, отпечатываясь на сердце прочной копотью. Она чувствовала его взгляд своими лопатками, сидя на уроках. Ин Ха знала, что если повернется, то напорется на его острый взгляд, продрогнет до самых костей, улавливая его животный, мерзкий взор. Ей казалось, что он смотрел теперь даже больше, чем до случая недельной давности. Будто пытался в ней что-то высмотреть своими пугающими темными радужками. Вселял ей собственное превосходство, угнетал ее волю и присваивал себе своими грязными играми. Брат, которого она не хотела. На плечо легло что-то тяжелое. Она вздрогнула, не отрывая глаз от кружки. — Так, так, так. — Хищный голос, от которого волосы на затылке шевелятся. — Кто тут у нас? Его ненавистный запах укутал ее, накрыл плотным шлейфом, забираясь в самое нутро своим пленяющим дурманом. Она поднимает глаза чуть выше, наблюдая, как Чонгук хватает обедающего напротив ученика практически за шкирку, поднимая того на ноги. — Пшелнах отсюда. — Буркнул Чон, всучив обомлевшему школьнику поднос, впечатав его в грудь так, что вся еда осталась на форме. Представление начинается. Ин Ха наблюдает за тем, как тело расслабленно рушится напротив, он отстраненно смотрит на застывшую девушку, доставая из кармана куртки телефон, ныряя взглядом в экран. Всегда рядом только физически. Он вмешался только один раз. Неделю назад, когда все мыслимые барьеры рухнули, когда в Тэхёне кончился рассудок. Для неё у него никогда не было рассудка. Он всегда смотрел сквозь нее, практически кривился, будто она грязь из-под ногтей, которую он всё никак не может достать. — Как дела? — Иронично-пугающе звучит сбоку. Он сел почти вплотную, сильнее, чем требовалось, сжимая ее рукой. — Слышал, ты вчера в больничку к своему крысёнышу поскакала. Она пытается не реагировать. Малейший просчет в реакции может вызвать цепную реакцию, и столовая превратится в поле боя. То, чего он так старательно добивается. Девушка смотрит на Чонгука, мысленно надеясь, что он поступит ровным счетом так же, как тогда. Вмешается, остановит эту пытку, попытается быть тем стопором, который остановит зло, исходящее от Тэхёна. Рука сжимается сильнее, отягощая собственное положение, девушка мечется взглядом по окружению, где все прячут свои испуганные глаза, утыкаются в свои подносы, игнорируя развернувшуюся сцену. — Он там еще не сдох? — Глумливый яд затекает в ухо, подобно мерзкой скрипучей музыке. Ин Ха инстинктивно сжимается, пытаясь не меняться в выражении, дыша через раз, будто боится запачкаться его осязаемой тошнотворной аурой. — Ставлю двадцатку на то, что он прогнал тебя, и ты убегала, как побитая собака. Понимание рушится на ее плечи с тяжестью бетонных плит. Он даже наклоняется так, чтобы видеть ее выражение, любые изменения в фарфоровом лице, уловить любую незначительную реакцию на колкие слова. И эта реакция пронзает его, стоило ей перевести измученный взгляд на его приторное выражение. Он словно из брони состоит, из прочной, осязаемой. Будто питается ее этим жалким видом, с которым она пытается держать лицо, осознав все его сказанные слова. Ухмылка украшает его точеные черты. Он будто ждал этого момента узреть ее сломленной. — Слушай, а он оказался не совсем тупорылым, раз понял, к чему приведёт общение с моей маленькой сестричкой. — Его жестокий говор растворяется в блуждающем взгляде, которым он ползет по подбородку, шее, ключицам, которые выглядывали из разведенных краев школьной рубашки. — Знаешь ли. — Его свободная рука тянется к стакану с какао, пальцы подтягивают к себе пластик, он даже выглядит задумчивым, слегка гоняя темную жижу по кругу. — Я не люблю делиться. Он делает глоток из стакана, все еще сковывая свою жертву, окольцовывая одной рукой, причиняя существенный дискомфорт. — Но я так понял, что ты всё же тупее своего крысёныша. — Его угрожающий тон пробрался под кожу, она напряглась, словно струна, наблюдая, как демонстративно он выставил стакан над ее подносом. — Что не понятного в том, что я запретил тебе с ним водиться? Я по-твоему по-китайски говорил? Стакан наклоняется, тонкая струйка полилась на нетронутый обед, превращая овощи в сладкое испорченное месиво. Она отчаянно и смиренно терпит, наблюдая за тем, как льется напиток, улавливая полное равнодушие, сидящее напротив. Чонгук не поднимал глаз, абсолютно отчужденно что-то печатая в своем телефоне. Секунды длятся вечность, в которой она словно варится в кипятке, а все присутствующие — адские черти, которые зыркают своими ускользающими взглядами, томя на дне своих жалких, трусливых душонок подобие сочувствия. Все давно привыкли к изощренным пыткам их предводителя, привыкли к вседозволенности и извечному хладнокровию. — Стоит ли предупреждать тебя еще раз? — Произносит практически у самого уха, заставляя сжиматься от прикосновения чужого дыхания в районе шеи. — Общаясь с подобной швалью, ты становишься еще омерзительнее. — Струя перемещается за пределы подноса, девушка ощутимо вздрогнула, усиленно игнорируя льющуюся на юбку жижу, пока голова мучителя слегка наклоняется, и глаза с нездоровым интересом следят за тем, как пропитывается ткань. — Нравится доводить меня, сучка? Девушка делает попытку встать, которая пресекается в ту же секунду закинутой рукой. Тэхён шумно хмыкнул, специально дернув рукой в ответ на ее непозволительные действия, и остатки выплеснулись на белую рубашку, пачкая ткань грязными разводами. Чонгук инстинктивно поднял взгляд, встречаясь с ее покрасневшими глазами. — Ну. — Наигранно выдыхает чудовище, досадно разглядывая итог своих действий. — Посмотри, что ты наделала. Она таращилась на него во все свои глаза, поджав губы так, будто сдерживается. Ее подбородок едва подрагивал, а в радужках застыла мольба. Та самая, как в той сраной заброшке. Она смотрела точно так же сейчас. Будто ее ментальные возгласы вопили, разрываясь на части, только лишь достать бы до нужного объекта, забраться в него, чтобы разбудить подобие совести. — Испачкалась. — Продолжал издеваться Ким, перемещая глаза на ломающееся тоской лицо. — Ты такая у меня неуклюжая, эта форма стоит больше, чем ваша жалкая комнатушка, в которой вы жили с мамашей, кто научил тебя так обращаться с дорогими вещами? Чонгук наблюдает, как скатывается слезинка по ее бледной щеке, как краснеет кончик ее носа, и что-то ломается в нем от ее прямого взгляда. Будто он способен что-то изменить, будто он что-то может, и он тот самый спасательный круг, а она дрейфует в открытом океане, пока рядом кружит акула. Ким Тэхён походил на это хладнокровное чудовище. Он был даже хуже, чем можно представить. Каждый раз он растягивал игру дольше, наслаждался всё сильнее, упиваясь ее жалким видом. Чонгук вынужденно разрывает зрительный контакт, чуть съезжая со стула, скрещивая руки, оглядываясь в сторону. Глаза некоторых школьников тут же нырнули в свои подносы. И это мерзкое чувство словно пробралось внутрь парня, осело и начало гнить. Ему нет дела. Ему нет дела. Ему нет дела. — Как же ты будешь сидеть на уроках в грязной форме? Чонгук блеснул взглядом обратно к ней, отскакивая недовольством в Тэхёна, у которого только рогов дьявольских не хватало. — Нужно снять это. Чонгук видел, как разрастается в Тэхёне мгла. Как душа его мутирует во что-то мерзкое от наверстывания собственных мыслей. В ножку стула прилетает ощутимый удар, от чего дернулся Тэхён. И глаза горящие извращенными искрами перемещаются к причине удара, а ухмылка сползает с лица. — Завязывай. — Чон кивает в сторону, вынуждая парня посмотреть в сторону входа. Около входа мельтешил директор, отчитывая мелких учеников. Старый идиот всегда зуб точил на шайку Кима, будто видел насквозь. Крутился поблизости, сливая отцу даже мелкие провинности, и терпел Кима младшего только из-за спонсорства отца. Лицо Тэхёна пронзило мелкое разочарование. Он некоторое время следил за мужиком, поставив стакан на стол, злобно вздохнув. — Что ж. — Протянул огорченно. — Мне уже пора. — Стул со скрипом отодвигается, а внутри всё будто обрывается и укладывается в легком мандраже, отпуская душу из тисков. — Увидимся дома, сестричка. Ким небрежно толкнул ее затылок, совсем не бережно, а она смотрит на Чонгука, всё еще таращится, будто налаживая какую-то незримую ментальную связь. Надеясь, что он поймёт, услышит, почувствует. «спасибо» Одними губами. Это «спасибо» осело приторной тяжестью на душе уходящего парня.