Няня

С момента первого Бориного ужина с семьей Лакмусов прошло уже достаточно много времени. После этого он стал задерживаться на такие ужины все чаще и чаще. Желудок ликовал, восхищаясь нормальной едой, а Лифшицу просто было хорошо рядом с подопечным и его родителем. Последний был особенно добр к Боре, и общение их начало прогрессировать с огромной скоростью. Переписки больше не ограничивались банальным «приходи к десяти». Теперь там начали появляться полноценные диалоги о самом разном, наравне с фотографиями кошки Буси и Леонида, что заставляло и без того достаточно сентиментального Борю пищать от умиления, а также и смешные картинки с не менее смешными подписями, от которых Лифшица сносило волной смеха, но в долгу он не оставался никогда. В какой-то момент даже стало нормой уходить спать примерно в одно и то же время, желая друг другу спокойной ночи. Сознание конкретно напоминало о том, что это немного не рабочее общение, но сердце душило слишком умный мозг и приговаривало, что все в порядке. Со временем начали появляться даже какие-то локальные шутки, как между Борисом и Леней, как между ним и Максимом, так и между ими тремя сразу. И от этого было тепло. Лифшиц со временем стал оставаться и после ужина, наблюдая, как Максим заботливо укладывал сына спать, обязательно минут двадцать с ним перед сном беседуя, а потом они вдвоем шли на кухню, где обсуждали все на свете и тихо смеялись от шуток друг друга. И не мог себе сам Боря не признаться, что чувствуется, что так правильно и хорошо. Но внутри едкое ощущение все равно оседает. А вдруг так не должно быть? Борис ненавидит Новый Год и всю эту предновогоднюю суету. И на это есть ряд причин. Казалось бы, что в этом такого? Теплый, светлый, душевный, семейный праздник. Да вот в последнем аспекте и дело. А еще в его жизни. В период с конца декабря до середины января он впадает в полную хандру и апатию, но конкретно в один день он даже скрывать это не может. Максим эту дату запомнил наизусть. Двадцать девятое декабря. Два дня до Нового Года. С самого утра он заметил, что что-то не так. Борис, пришедший с утра, был сам не свой. Заторможенный, отстраненный будто, он совсем не напоминал того жизнерадостного и оптимистичного студента, коим являлся эти несколько месяцев. Он все так же весело общался с Леней, не подавая виду, но тело его было сковано, улыбка на лице не появлялась вовсе, а в темных бездонных глазах читалась такая тоска, коей давно не сыщешь. И что-то больно укололо в сердце. Лакмус сам себе пообещал, что вечером разберется. Пропустить работу он никак не мог, да и при Леньке дергать парня совсем не хотелось. Личное что-то. Это чувствовалось. Глубокое и сокровенное, иначе бы рассказал наверняка. И все это время Андрющенко не находил себе места, пока Борис банально пытался пережить злосчастный день. Он ненавидел эту дату, ненавидел зиму и чертов Новый год. А в квартире Лакмусов всё к нему уже было готово: гирлянды на окнах и стенах, большая пушистая елка, к которой питала особую любовь не менее пушистая Буся, украшения на ней, самые разнообразные, некоторые сделанные Леней лично, а некоторые семейная реликвия, как он же с гордостью и отметил. — Смотри! А этот вот шарик, — младший Лакмус тыкает на довольно потрепанный жизнью золотистый шар с красивой цветной гравировкой, — Бабушка передала, говорит, он ей самой от её мамы достался, а её маме от её мамы, и так далее… В общем, много лет ему! Борис пытался отвечать увлеченно, спрашивать, да вот только гадкое чувство скребло изнутри, не позволяя даже улыбаться. Он смотрел на радостного мальчика, вспоминал Максима, который так любит его и так трепетно относится к сыну, и становилось невыносимо больно. Это семья. Самая настоящая семья. Теплая и наполненная любовью. Такая, какой у него не стало и никогда больше не будет. — А этот, — Леня указывает на пластмассовый шарик с нарисованным вручную снегирем, — Я сделал в прошлом году на трудах в школе. Правда красивый? И Боря кивает, пытаясь улыбнуться. Шар ведь правда очень красивый, и снегирь на нем тоже. У Леньки прекрасный навык в рисовании, который хочется бесконечно и безгранично поощрять. Но сейчас он может лишь кивать сухо и мычать одобрительно. Остальное дается со слишком большим трудом. Весь день он не мог найти себе места. И, казалось, даже Леня замечал это, отчего становилось еще более совестно. Он меньше дергал Борю, по большей части занимаясь сам с собой, учился и делал прочие дела. Максим в целом не упоминал, почему мальчик на домашнем обучении находится, но Лифшица это не сильно волновало. Самое болезненное, что сегодня он не притронулся к барабанам. — Боря, я вижу, что ты не хочешь со мной сегодня играть, но я не обижаюсь, всем надо иногда погрустить, — и с этими словами Леонид крепко его обнял, — Всё будет хорошо, хотя я и не знаю, что у тебя случилось. Но папа говорит, что после плохого всегда хорошее настает. — Спасибо, Ленька, — Лифшиц в очередной раз удивляется, насколько этот мальчишка не по годам взрослый. Обнимает его в ответ, чувствуя, как в израненной душе теплее немного становится. Максим возвращается рано. И это становится для Лифшица неожиданностью. Подбирается время, когда он бы хотел уйти, потому что лучше ему пережить этот вечер в одиночестве своей квартирки, чем мозолить глаза счастливым Лакмусам, но Макс не отпускает его так просто, буквально умоляет, чтобы Боря остался на ужин. Внутри юноши борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Одна сторона твердит, что нельзя ему оставаться, все испортит только, а другая в противовес кричит о том, что ничего страшного в этом не будет. И Борис запихивает страх поглубже, кивая, соглашаясь остаться. Леня вновь наперебой щебечет о своем с отцом, то и дело поглядывая на Бориса в ожидании фраз и реакции, но ничего подобного не следует. Лифшицу, на самом деле, даже кусок в горло не лезет. Настолько отвратительно и тоскливо сейчас в душе. Ему стыдно, ведь Макс старался, поэтому он насильно заставляет себя есть — организму хоть на пользу. Начинает кружиться голова и подташнивать, в целом накатывает уже привычное под вечер именно этого дня состояние. Но надо держаться. Ради двух рыжих людей, что сидят рядом с ним. И он выходит из мыслей, замечая беспокойный взгляд Андрющенко старшего. Черт. Тот спешит подняться из-за стола, забрать тарелки, велит Леньке идти умываться и готовиться ко сну. Мальчик покорно соглашается, и уже через полчаса Максим уходит к нему в комнату. Боря остается один на один со своими мыслями. И в этой войне ему надо прожить двадцать чертовых минут. А все накатывает, карабкается, цепляется огромными острыми когтями за тело внутри, рискуя вырваться наружу. «Мама, папа… Почему?» — и это лишь одна из тысячи мрачных мыслей в голове. Холодно становится вдруг неожиданно. А еще больно. И страшно. Очень. Хочется снова стать маленьким и навсегда остаться в возрасте шести лет, когда все было хорошо, когда не было ничего пугающего вокруг, кроме монстров под кроватью и в шкафу, когда мама с папой были рядом. Когда они были еще живые. Мозг кричит о том, что сейчас, пока Макс отвлечен, есть шанс сбежать из квартиры. Позорно, по-английски, не объяснив и не сказав ни слова. Но хотя бы не позориться так сильно. Не показывать то, что он слабый на самом деле. Он слабый, никчемный и ни на что не способный. И это грызет наравне с горем. Ощущение, что только он один в этом мире. И никто его боль понять не способен. Совсем никто. Трясти начинает, и Лифшицу кажется, что он сходит с ума. Будто уже голоса со всех сторон начинают ему наговаривать все то, о чем он думает. И как бы не сломаться. Он бы давно уже упал на пол и отчаянно завыл, да вот только не дома он, чтобы так можно было. Он не один. И всё отходит на второй план, когда он чувствует на плече теплую руку, когда видит нежные голубые глаза-омуты, которые без слов спрашивают. Когда Максим чайник ставит, также молча. Не давит. Но все же интересуется, хотя и без этого знает ответ: — Борь, ты в порядке? И хочется в лицо заорать всему миру, и Лакмусу в частности, мол, да, я сам, сам справлюсь, я сильный, слышите?! Я сильный! Мне никто не нужен, у меня никого не было и не будет! У меня все хорошо! — Нет, — но врать ему невозможно. Только не глядя в эти глаза цвета кристально чистого моря. И Лифшиц, для того, чтобы сказать это на вид простое слово, прикладывает тонну усилий, ломая себя окончательно. Открыться, по факту, малознакомому тебе человеку. Боязно. Липко. Мерзко. От себя самого. Но он чувствует призрачную заботу, которая так обволакивает, которая от Макса исходит. Которую он на него направляет, позволяя довериться. И Боря решает доверять. Через страшно, через стыдно. Доверять, — Не в порядке. Прости, что я такой сегодня, прости пожалуйста, и пусть Леня меня простит. — Эй, Борьк, ты чего? Все хорошо. У каждого в жизни бывают тяжелые периоды и дни, я все понимаю. Ты в следующий раз можешь спокойно мне сказать, и оставайся дома, чтобы не нагружаться и отдыхать побольше. Тебе не обязательно вечно быть радостным и клоуном скакать, ты ведь тоже человек, — Макс аккуратно дотягивается до его ладони, накрывая своей. Гладит большим пальцем, давая понять, что он рядом. И Борю ломает окончательно. Невыносимо тянет изнутри где-то, обрываясь и наматываясь вновь, заставляя беззвучно скулить от боли и отчаяния. Слишком плохо. Слишком много всего внутри накопилось. — Знаешь, Макс, я ведь сирота, — голос предательски дрожит, когда он поднимает голову. И Лакмус видит, как на глазах чужих кофейного цвета проступают кристально чистые слезы, — Мои родители погибли, когда мне было всего ничего. Ровно пятнадцать лет назад. Прямо перед Новым Годом. Двадцать девятого декабря. Сегодня день, когда моя жизнь разделилась на до и после. Бабушка, с которой я остался, не считала меня никем, раз за разом втаптывая мои чувства и амбиции в грязь. Ей было все равно. Всем было все равно. Я так скучаю по ним… Я так скучаю по семье… Я не думал, что когда-либо почувствую это тепло снова. Но с вами все по-другому. С тобой и Леней, с вами так хорошо рядом. Я пошел в эту профессию в поисках того, что у меня когда-то отняли, и так долго искал. Ты так заботишься о Лене, так его любишь, как когда-то любили меня и заботились обо мне. Я просто… Он не выдерживает. Падает головой на руки, крупно вздрагивая, и всхлипывает. Поток горячих слез вырывается наружу, застилая сознание. В ушах отдается звон, и он вокруг ничего не ощущает. Он просто рыдает, плачет навзрыд, и хочется уменьшится в размерах до молекулы, чтобы попытаться сбежать от этого отчаяния, которое выгрызает все внутренности. Наравне с этим хочется просто провалиться сквозь землю. Он, взрослый лоб, в чужой квартире ревет, как маленький, что-то пища о своих проблемках, с чужим человеком, у которого спит ребенок. Стыдно, отвратительно, мерзко и тошно от всего. Но все эти мысли вдруг отлетают, когда чувствует он теплую руку в своих волосах. Кудри темные слегка мнут, успокаивающе массируя пальцами голову. Он поднимает голову, сталкиваясь взглядом с синим омутом доброты и безграничной заботы, понимания, сочувствия. И чувствует, как теплее становится, как отпускает, как сквозь мертвую душу пробиваются ростки чего-то нового, ранее неизведанного. А Максим улыбается нежно, смотрит на Борю, и видит в нем маленького побитого осиротевшего щенка, который ищет любви и ласки. И Лакмус готов все это ему подарить, абсолютно безвозмездно. Потому что Лифшиц такой искренний, такой прекрасный и чудесный, и так тоскливо смотреть на его боль. Хочется её забрать, хочется показать, что он не один, что Макс его понимает полностью. Поэтому решает поделиться тем, о чем не знает почти никто. — А я ведь Леньку один воспитываю, — усмехается Максим невесело. Лицо его мрачнеет, но он выдыхает, готовый продолжать свой монолог, — Он родился, а через год мы с женой развелись. Я избежать этого хотел максимально, понимал, что ему без матери тяжело будет, это ведь серьезный удар. А она пила безбожно, после родов словно случилось с ней что-то, переклинило. Начала гулять до самого утра без всяких объяснений ежедневно, не следила за ребенком совсем. А я на двух работах пахал, чтобы тянуть и её, и сына. Тогда еще музыки не было в жизни. Ей Ленька словно не нужен был, а я пытался её образумить, понять, что не так, говорил, но все бестолку. Она никогда не отвечала. Просто закатывала истерики и уходила снова, пока со мной оставался плачущий ребенок. Она никогда не была такой. Время шло, но лучше не становилось. Она в какой-то момент начала поднимать на меня руку. Била, кулаками и не только, чем попадется, хватала за волосы, обвиняла в том, чего я никогда в жизни не делал. Я только через два месяца после этого набрался сил на развод подать, а там и забрать права на ребенка. Мне удалось выиграть суд без лишних нервов, поскольку на него она заявилась в стельку пьяная, и со мной Леньку оставили без лишних слов и вопросов. И спустя несколько лет она пропила все, что у неё оставалось. И теперь она пытается забрать у меня ребенка, чтобы взыскивать с меня средства и тратить их на себя. А я ведь даже на алименты не подавал, знал, что она не удосужится выплачивать хоть что-то. Она пытается теперь лишить меня опеки над моим сыном. Над сыном, от которого она сама отреклась. От которого когда-то тогда спокойно отказалась, как и от меня и нашей семьи в целом. Я так боюсь Леньку потерять… У меня дороже него на свете ничего нет. И с появлением тебя мне стало как-то… Спокойнее, что ли. Я понимаю, что есть человек, который встанет на его защиту, если вдруг придется. В этот момент Максим тактично замолчал, потупив взгляд, а у Бори в голове, казалось, происходил один большой взрыв. Слишком много сказано, слишком. Он даже представить себе не мог, что могло твориться в семье Лакмусов и что скрывалось за отсутствием матери в семье. Но желание быть рядом возрастало с каждой секундой. Он чувствовал, что он не один. Хотя мерзотный страх от последнего сказанного предложения вновь поскребся, давая о себе знать. — Что ты имеешь ввиду… Точнее, что значит: «на защиту»? — Борис старался подступать осторожнее. — Я сам до конца не знаю. Она может сделать что угодно, — Макс понижает голос, прикусывая губу, в глаза напротив смотрит, не моргая, — Я не хочу представлять даже, мне банально страшно. Она один раз угрожала мне пистолетом, размахивала им и обещала меня застрелить, если я не отдам ей бутылку беленькой. Она уже была пьяная в ничто, поэтому я водку и забрал. Я даже не помню, как мне удалось её успокоить, но точно в памяти, что без синяков на моих руках это не обошлось. Я поэтому Леньку на домашнее и перевел. Ну, в том числе и из-за туров группы, в которые его так проще брать, чтобы он один дома не оставался. Но в том числе из-за нее. Она уже один раз от школы пыталась Леню отследить, но я тогда за ним приходил, с учителем надо было побеседовать. Вот и был мой тотальный шок, когда я увидел, как она к нему направляется и за руку хватает. Отбить тогда я его успел и домой увести, но осадок остался. Я понимаю, что коммуникации мало, но это единственный вариант защитить моего ребенка. У Бори внутри все от ужаса холодеет, глаза округляются моментально. И не потому, что он боится эту женщину, а от осознания, через что пришлось Максиму и Леониду пройти в своей жизни. И через что еще может предстоять. — Поэтому, я тоже одинок немного. Каждый вечер, укладывая Леньку спать, я думал: «А ведь у меня кроме сына совсем никого нет. Родители далеко, жена психопатка, ребятам из группы открыться сложно, а кто еще? Только кактусы и кошка. Больше никого». А теперь у меня появился ты. И я могу хотя бы с кем-то по душам поговорить, — усмехается Максим. Не грустно, не нервно, а с теплотой, которой так не хватало, — Я очень хочу, чтобы ты чувствовал себя тут как дома. Как в семье, которой тебе так не хватает. Я думаю, Ленька уже давно тебя считает близким. Да и я, признаться, тоже, да так, что порой удивляюсь, почему тебя на выходных тут нет. Борю впервые за день полностью отпускает. Он смеется, искренне, мягко и безболезненно. Все, что было до этого, уходит на второй план, оставляя место светлому умиротворению и счастью. Да, конечно счастью. Макс считает его семьей. Макс позволяет быть семьей. Макс принимает его и понимает полностью, и от этого слишком хорошо, да так, что не верится. — Кстати, а у тебя планы на Новый Год есть? — как бы невзначай интересуется Лакмус. — Да нет, мне не с кем отмечать. Да и не отмечал я его с лет восьми никогда, — Лифшиц аккуратно заправляет кудрявые пряди за ухо. — В таком случае, не хочешь с нами отметить? Мы тоже вдвоем будет, скорее всего, — Макс улыбается как-то смущенно, аккуратно, стеснительно. И от уже относительно взрослого такой реакции не ожидаешь, но Боре это кажется милым. — Хорошо, — Борис зеркалит его улыбку, смотря прямо в лазурные глаза. И ему хочется остаться в этой квартире навсегда. Но понимает — рано. Пока еще рано. Время таки переваливает за полночь, оставляя позади злосчастный день вместе со всей болью и переживаниями, а сердца двух людей, сидящих друг напротив друга, бьются чуточку быстрее, чем обычно. *** Лифшиц честно мало понимал, как проходит Новый Год. Всё это было ему чуждо, но чувство ответственности давало понять, что подарки точно надо купить. И если для Лени над презентом долго думать не пришлось, поскольку мальчишка уже несколько недель твердил об одной книжке, которая его интересовала очень, то насчет Максима надо было хорошенько подумать. Казалось бы, человек увлекается музыкой, играет на бас и электро гитарах, любит психологию и ухаживает за длинными волосами, но все равно ведь хотелось, чтобы это было что-то особенное. Тогда Борис подговорил Леонида, и в целом повыпытывал у него информацию про Лакмуса старшего. Мальчик с радостью поделился всем, что знает, и добавил, что папа очень любит сладкое. Тогда в голове родился план. Простой довольно, но зато искренний. — Здравствуйте, можно полкило ирисок? — на лице Бори расплывалась широкая улыбка. Эта сладость детства была любимой у Максима. Он забирает простой пакетик с конфетами, выходя из кондитерского магазина. Самые вкусные сливочные ириски в городе добыты. Осталось еще кое-что. Добирается на другой конец города, буквально за несколько минут до закрытия магазина. Вбегает, запыхавшись, к кассе подходит. — У меня интернет-заказ, — и ему выносят небольшую коробку, которую он спешно прячет в рюкзак, и направляется домой. Весь оставшийся вечер он проводит за бережной упаковкой подарков. К обеим коробочкам, побольше и поменьше, клеит бумажки подписанные и лентами вяжет. Всё готово, и Боря облегченно выдыхает. Завтра. Уже завтра. На следующий день он приходит в дом Лакмусов даже раньше срока. Максим встречает его в фартуке, в муке и со смеющимся Ленькой наперевес. — Заходи быстрее! Готовить будешь помогать, а то я что-то не успеваю, — Андрющенко пропускает Борю в дом, тут же возвращаясь на кухню. — С такой-то помощью не успеваешь? — смеется Лифшиц, раздеваясь и проходя следом. Они погружаются в работу над едой. И так тепло это ощущается, что чувствует Борис вновь, что в семье находится. Леня, в силу возраста, помогает не очень много, но бесконечно смеется и фразы смешные кидает, тогда как отец ему вторит, и Боря, наблюдая за ними, чувствует себя самым счастливым человеком. Он помогает с мясом по-французски, делится даже своим собственным рецептом, который Макс охотно соглашается готовить. А на десерт они делают имбирные пряники, и самое прекрасное зрелище — наблюдать за Леней, который с восторгом из теста формочками вырезает красивые фигурки, делится этим с отцом и Борей. А они оба смеются, треплют поочередно мальчишку по голове, присоединяясь к его веселью. Спустя несколько часов вся еда готова, салаты нарезаны, сладкое отстаивается в теплом месте. Они сидят за столом, весело что-то обсуждая, когда Макс спохватывается, убегая в комнату и возвращаясь с двумя пакетами. Один он отдает сыну, и тот восторженно вытаскивает оттуда… Барабанные палочки. — Ты хотел же заниматься, — улыбается Максим, — Возьму тебя как-нибудь на студию, а там найдем и учителя. Барабанщика нам не хватает. — Вам не хватает барабанщика? — тут же оживляется Боря, пока Ленька счастливо пищит. — Да, наш сессионщик, а ребята хотят постоянного. Да и скользкий он парень, не очень приятный. — Вообще, я так, поигрываю периодический, — Лифшицу вдруг становится крайне стыдно за свой выпад. — Да уж ты думаешь я во время уборки не нашел резиночку, который ты Леньке подогнал? — смеется Максим, наблюдая, как Борис становится пунцовым, — Да ладно тебе, что ты, держи лучше. Лифшиц слегка трясущимися руками принимает пакет, заглядывая внутрь. Некий мандраж пробивает. Внутри его ждёт красивый черный вязаный свитер с серой головой котика. И хочется смеяться в голос. Он и смеется, так искренне, по-настоящему. И Макс не очень понимает причину его смеха, но улыбается смущенно. А Борис тащит свои две коробки, вручая одну Лакмусу, а другую Леньке. Мальчишка тут же бежит обнимать его, и без того прекрасно зная, что там находится, открывает и делится подарком с родителем, и Макса плавит от такого внимания к мелочам. Сам он поднимает картонную крышку, тут же понимая причину смеха Лифшица. Под слоем его любимых ирисок лежит такой же свитер. Идентичный. И он смеется тоже, надевает сразу на футболку, как и Боря, встает с ним рядом, обнимая и утыкаясь в плечо. Разница в росте дает о себе знать. И время говорить тосты, пить шампанское, а кому-то домашний компот, и Борис в этом всем искренне счастлив, что может провести свой первый взрослый Новый Год в самой теплой и прекрасной семье.