Вновь и вновь…
— Знаешь, Леа, почему это так приятно? — между хаотичным ритмом поцелуев хрипло интересуется Хайтани. Леа жмурится и шепчет сдавленно-удивлённо: — Что? Его губы опускаются на точёный подбородок, а пальцы властно сжимают челюсть, вынуждая её разлепить веки и посмотреть прямо в горящие желанием глаза. — Почему секс такой охуенный? — формулирует Ран более ёмко, перебирая пальцами по выпуклым позвонкам, очерчивая их зноем, оставляя иллюзорные ожоги и чувство слабости во всех конечностях. Его нос упирается в её, руки властно сжимают, не давая и намёка на свободу. Леа сегодня выпрашивать бесполезно — и от этой мысли в животе больно и томно, горячо и жгуче до невыносимости. — Потому что мы… любим друг друга? — непонимающе хмурится она. Ран на эту реплику усмехается и неопределённо качает головой. — Не совсем. Дальше он не говорит, а лишь делает — но и этого ей достаточно. Прикасается то жадно, то мягко, обводя каждый сантиметр фарфоровой кожи. Щекотит, скользит и массирует, не давая отвести взгляд. Леа растерянно приоткрывает рот и не знает, куда ей деваться — желание скулит в солнечном сплетении и между ног, пульсирует-содрогается от нетерпения. С каждой секундой самообладание высушивается под жаром его таких широких и сильных рук. Хорошо, если бы эти пальцы прямо сейчас легли между её ног и начали бы ласкать неспешно там, размазывая тягучую влагу и массируя самую чувствительную точку. — Что самое главное в сексе? — Ран выводит её из грёз мокрым поцелуем в шею, который тут же переходит в жадное полизывание. Кожа мгновенно становится влажной от его напора, вся гудит от удовольствия и бешеной, разрывающей на куски любви. — Оргазм? — тихо предполагает Куран, перехватывая инициативу в свои руки. Теперь она осыпает его лицо поцелуями, сминая тонкими пальцами мягкую ткань хаори, пока мужчина исследует её обнажённое наполовину тело — с ним он всегда долог и страстен. Ран этому порыву уступчиво поддаётся, но лишь на некоторое время, чтобы умаслить её на ещё один шаг. Остановив ладони на тощих рёбрах, мужчина отстраняется, примыкая губами к мягкому ароматному местечку прямо под ухом. Вбирает кожу в рот, прикусывает, оставляя мягкий расплывчатый налив. Потирается кончиком носа, откровенно щекотит её и изводит, заставляя терять самоконтроль. — Такая ты дурочка, — Хайтани перехватывает её за тонкое запястье и прижигает губами выпирающий комок косточки. — Разве не чувствуешь? Жар, руки, трепет, бешеный стук сердца. Любовь, радость, страх, счастье. Белая вспышка перед глазами. — Прикосновения, Леа, — их пальцы тесно переплетаются. — Важны прикосновения и то, что ты в них вкладываешь — ты ведь чувствуешь это? Чувствую… — безмолвно отвечает Леа, когда руки Рана ложатся на её живот, осторожно поглаживая. А потом снова начинают блуждать по телу. …чувствует любовь. — Когда можешь касаться любого участка кожи и не думать о том, что мне не понравится. Можешь вкладывать в них столько смысла, сколько хочешь. Вот почему люди спят друг с другом, Кокоро, — Ран утыкается носом в её мягкие ладони, трётся об кожу, вдыхая девичий запах, блаженно прикрывает глаза. — То, что мы не можем выразить словами, открывается другим через касания. Понимаешь меня? — Понимаю, — тихим эхом отзывается Куран и высвобождает руки из его плена. Хочет высказать свою в ответ. Она дарит ему такую же невысказанную нежность и любовь — оглаживает широкую линию мощных плеч, пересчитывает многочисленные шрамы, исследует рельеф боков и живота, обхватывает член через ткань хакама и мягко массирует уже твердую плоть, скользит по лицу ладонями и притягивает к себе, чтобы впиться влажным поцелуем в губы. Из кончиков пальцев сочится густым обволакивающим сиропом её подноготная чувств — страх, нежность, любовь, ревность и бесконечное чувство неуверенности. Ввериться, отдать себя на растерзание, находится в абсолютной власти другого человека — сложно. Но она ждала этого слишком долго. Кимоно оседает тяжелой блестящей грудой на пол, тут же улетая в сторону сёдзи. Ран меняет их местами, резко и грубовато вжимая Леа в мягкую поверхность татами. Жадно блуждает по тонкому телу руками, заново обрисовывая каждую чёрточку и штрих, обводя все впадинки и выпуклости её звенящего тела. Она поддаётся этим умелым ласкам, чувствуя, как терпение Рана идёт дрожью, грозясь рассыпаться вконец — ему хочется большего; невесомый стон отзывается в его теле сладкой вибрацией, знаменуя полный конец затянувшихся нежностей. Рывком он отстраняется, разрывая нить слюны, смотрит на неё неприкрыто похабно, осоловело, представляя, как и где её разложить, связав руки и полностью лишив движения. — Я остановлюсь, если тебе что-то не понравится, — он шепчет ей прямо в щёку, пока руки резкими движениями развязывают мягкие верёвки. — Просто скажи мне, когда будет неприятно. — Хорошо, — Леа прикрывает глаза и легко улыбается, пытаясь расслабиться. — Я не волнуюсь. — Помни про прикосновения, — шепчет горячее на ухо Ран и снова дарит горячий поцелуй — уже более требовательный и грубый, намекающий на то, что их небольшая игра наконец началась. — Закрой глаза ненадолго. Темнота притягательна своей сладкой неизвестностью и особым шармом обострять чувствительность — Леа не знает, что сейчас делает Ран, как он хочет её обвязать и будет ли он её донимать. Будет, — со сдавленным стоном понимает девушка, когда грубая стянутая ткань простых бесшовных трусиков надавливает ей прямо на клитор. Пару раз скользнув между половых губ пальцами через ткань, Ран перемещает ладони на худые плечи и начинает неторопливо массировать, пытаясь помочь Леа расслабиться. Каждая её мышца наполнена предвкушением и трепетом — хотелось как можно скорее ощутить всю грубость веревок, Рана и их первого секса в подобном виде. Давно хотелось, и только сейчас они наконец этим занимаются. — Мне нужно связать твои руки по технике шибари, — задумчиво проговаривает Хайтани, мягко переворачивая Леа на живот. Она покорно ластится голой грудью на татами, опираясь на колени, снова прикрывает глаза и облизывает пересохшие губы. — Это будет сложно. — Ты раньше такого не пробовал? — Леа, приложившись щекой к мягкой поверхности, смотрит на него огромными доверчивыми глазами — практически как у оленёнка, — ведь знает, что сейчас находится в сильных и заботливых руках. — Ты у меня первая, Кокоро, — улыбается Хайтани лениво, подхватывая её тонкое запястье. — Я занимался с девушками немного другими вещами. — Какими, например? — в её глазах загорается жадный интерес, но Ран качает головой, прикусывая губу от удовольствия — у него получилось её завлечь. — Рано тебе ещё знать, — откровенно лукавит и дразнит, вызывая в ней негодование, которое она тут же прикрывает лукавой улыбкой и беззаботной фразой: — Ладно. Я же не рассказывала, какие у меня были отношения с Зейдом. Всё справедливо. В который раз Ран понимает, что на самом деле люди правы: любая вещь может обернуться против сотворившего. Неконтролируемая ревность охватывает грудь — он мгновенно вспоминает каждую её реплику про своего бывшего молодого человека. Их достаточно, чтобы понять: Леа было с ним очень хорошо. А она даже с ним не спала — и от этого ревность распаляется ещё больше. — Не упоминай других мужчин, когда я с тобой, — в мягкую кожу грубым движением врезаются не менее грубые верёвки, которые тут же кольцуют тонкие запястья, раздражая нежную кожу. — А особенно когда я хочу тебя трахнуть. — Ты первый сказал о своих «девушках», — Леа выплёвывает последнее слово, но не с агрессией, а с затаённой усмешкой. — И не запрещай мне ничего. Я не твоя собственность. — Мои девушки — это шлюхи из притонов, которые умели только сосать член и разводить ноги в разных позах, — обвязав тонкие запястья, Хайтани зарывается пальцами в мягкие волосы и сжимает густые пряди у корня, заставляя Куран чуть запрокинуть голову. Смотрит он прямо в глаза тёмным заревом и шепчет прямо в губы: — А этот Зейд — твой бывший ублюдок, которого ты вспоминаешь, когда я хочу заняться с тобой любовью. Что-то не сходится, верно? — В этом нет никакой… — Есть, — обрывает он раздражённо и снова тянет её голову наверх, упиваясь чужой беспомощностью и сладким выдохом прямо ему в губы, — видимо, его грубость ей по душе. — Я не помню ни одной шлюхи, которую трахал. А ты его помнишь. Поэтому больше не думай и не говори о нём в моём присутствии. В постели мы будем всегда только двое. Это мало похоже на поцелуй — грубый, жёсткий, пошлый, влажный укус. Леа не успевает думать, не успевает дышать, не успевает отвечать. Хватка в волосах не даёт отстраниться от знойных настойчивых губ, которые сейчас ощущаются наждачкой. Но боль и беспомощность желанны; от них все органы плавятся, суставы изламываются, от желания изнывает полыхающее тело. — Чья ты? — шепчет он через поцелуй, смыкает пальцы на горле и заглядывает в глаза. — Скажи, Леа, чья ты? Голова кругом от этого глухого низкого голоса. Внутри всё содрогается от удовольствия и с размаху бьёт в голову. Заставляет задыхаться. — Твоя. — Моя, — повторяет Хайтани сладкое и ищет пристанище в изгибе её шеи, вдыхая нежный запах. Мокро дышит, опаляя, выжигая, даруя, снова забирая несправедливо обратно. — Ты — моя, Леа. Только его… Куран стонет, когда Ран оставляет на ней крепкий красный засос; затем он кусает за линию шеи, сминает кожу на спине широкими ладонями и, оторвавшись со сладким причмокиванием, заставляет её нагнуться. И снова устраивается сзади, недвусмысленно притирается пахом об ягодицы — выдержка осыпается старой штукатуркой, когда мужчина снова начинает связывать ей руки. Верёвка охватывает её предплечья крепкими путами, чуть царапая бархат кожи — с каждым узлом всё меньше и меньше способности двигаться и соображать. Хайтани знает, что делает — каждое его дразнящее прикосновение отзывается внутри мучительным содроганием, сменяющимся мягким покалыванием, пока в животе бабочки устраивают вальс, целуя изнутри мягкими прикосновениями крыльев. Хоть и материал верёвок груб, хоть она связана и абсолютно беспомощна перед ним, ей всё равно — Леа приятно до одури, потому что она чувствует себя желанной. — Приподнимись. Верёвка обхватывает плечи и накрест ложится на тощие лопатки. Леа чувствует всю ту уверенность, с которой Хайтани управляется, одновременно не забывая ласкать её мимолётными прикосновениями, которые ощущаются как смертельно приятный разряд тока. Первый раз, а делает всё настолько умело, что становится волнительно-страшно. Внутренности вновь скручивает в жарком спазме — сегодня будет грубо, бешено и долго. И Леа практически умирает от нетерпения. — Самая красивая, — его неожиданный поцелуй приходится прямо в шейный позвонок — на коже Леа мгновенно прорезаются колкие мурашки. — Ты у меня самая красивая, Кокоро. Куран морщит нос, который тут же наливается краской, и растягивает полные губы в глупой улыбке — от них жар расходится по щекам густым румянцем, а дыхание спирает. От него нечасто услышишь такое восхитительно-нежное, по-настоящему приятное и пронзительное. Предательская дрожь ползёт по телу — знает ведь, как она любит такие комплименты. Вроде как смешок различает или это игра разума, но ей так плевать. Ухмыляйся он или нет, всё одно — ведь ему и самому очень приятно говорить такие слова. — Я закончил, — подаёт голос Хайтани и хищно обводит покорную позу взглядом. Мягко, но ощутимо хлопает по ягодице и снова наклоняется к её уху. Убирает прядки пальцами и целует в уголок губы, примечая умопомрачительный румянец, расплескавшийся по щекам доказательством её полной капитуляции. — Как ощущения, Леа? — Хорошо, — в бесконтрольном порыве она подаётся вперёд, желая поцеловать его — но Ран намеренно отстраняется и ловит на губах разочарованный вздох и такой же взгляд на лице. — Мне кажется, или ты что-то очень хочешь мне сказать? — лукавый лис пытается выбить из неё пару грязных фраз. Куран щерится, но потом мгновенно меняет настрой. Её злость распаляет его возбуждение, но в таком случае он начнёт рьяно изводить её до состояния, близкого к помешательству. — Ничего не хотела. — Снова врёшь, Леа? — Секс не располагает к разговорам, если ты не в курсе, — немного обиженно заявляет Куран в надежде не проиграть ему в этой маленькой битве. — Иначе не сильно мы друг друга хотим. — Мелкая манипуляторша, — Ран коротко смеётся, буквально придавливая её к полу своим телом. Руки ставит по обе стороны от её головы и дышит в затылок. — Давай ещё раз, Леа. Что ты хочешь мне сказать? Заведомо проигрышной битве. — Я хочу тебя. — Так ведь я здесь, — он осторожно убирает одну руку с татами и отвлекает поцелуем в щёку. — Я уже твой. Не юли, а скажи прямо. Скажи, Леа. — Я… Голос срывается на судорожный вздох — мужские пальцы резко касаются влажных складок, грубо надавливая на всю площадь. Трут резкими движениями, мгновенно увлажняясь — она уже давно мокрая и горячая до неприличия. — Ну, — его нос зарывается в копну длинных волос. — Говори. — Хочу с тобой переспать. — Конкретнее, — скорость его движений увеличивается. — Скажи, что мне надо сделать? О, Господи, — Куран прикрывает глаза и полыхает от стыдливого возбуждения. Вот что имела в виду Хикари, когда говорила про стыд. Это чувство просто восхитительно. — Снять одежду, — хрипло бормочет Куран, практически скуля от боли в солнечном сплетении. Соображает она туго. — Сними с себя одежду, Ран. В последний раз надавив на клитор, Ран убирает ласкающую руку, оставляя после себя сосущее чувство пустоты. Леа практически кожей чувствует его разнузданное желание, а собственное внутри не меньше — и от этого своё в разы сильнее; она пытается взять себя в руки, но это сродни попытке объять необъятное — бесполезно. Даже мысль о том, что с языка вот-вот сорвётся просьба оттрахать её как последнюю шлюху уже не тяготит, а кажется самой сладкой и весомой. Ран красуется перед ней — сомнений в этом не было никаких. Он снимает с себя одежду неторопливо, изящно, будто бы зная, как двигаться для того, чтобы свет самым выгодным образом подчёркивал его невозможно красивое и подтянутое тело. Ему двадцать три — разгар сексуальной энергии и красоты, от которой Куран с ума сходила. И не только из-за внешнего вида и его подтянутости. Порой он делал с ней в постели такое, о чём лучше молчать до конца своей жизни. Нежность часто менялась грубостью, собственничеством и необузданностью, выявляя в нём и хрупкую, и сильную сторону — это притягивало. Порой Хайтани имел её так, как она хотела и просила этого сама; прислушивался, изучал и трепетал, когда вдруг Леа смотрела на него лихорадочно блестящими глазами, в которых открыто читалась мольба. Он брал её под звуки сладких стонов, безудержных всхлипов и вскриков, присваивал себе, подминая и впечатывая, кусая и облизывая, одевая жаркими ладонями и губами в свою любовь и страсть. Практически одержимость. — Я сделал как ты просила, милая госпожа,— Ран сел перед ней в позу лотоса и упёрся подбородком в раскрытую ладонь, рассматривая её — связанную и беспомощную, такую хрупко-прекрасную в своей трогательной беззащитности. — Но ты не снял полностью, — с явной претензией заявила Леа, глядя на него с недовольством. Он это специально. Чтобы она сказала. Чтобы просила сама. Неужели эти настолько для него приятно? Иначе почему он так сильно хочет, чтобы она говорила ему об этом. — Ты сказала одежду снять. Я это сделал. — Не всю. — Разве? — Ран по-кошачьи облизывает губы. Неосознанно, но Леа понимает, чего он хочет. — Тогда сними трусы и пододвинься ко мне, — голову девушка отворачивает, чтобы ненароком не показать, как заливается жгучим румянцем, пытаясь подчинить себе своё волнение и смущение. Посыл явно ясен — она хочет поласкать его языком; но эти слова не лезут из глотки так свободно, как ей хотелось бы. Говорить — совсем другое. Другое. Леа тоже — совсем другое. Не та, которую нужно было представлять рядом с Раном. Не кукольно-обезличенная блондинка с безупречной внешностью и дерзким поведением. Не плоская идеальная жена, не самый простой человек, не глянцевая богиня с обложек Vogue. Но Рану нравится она такой — местами треснувшей, меланхоличной, изредка равнодушной и неправильной. Нравится от пальцев до макушки — и Леа греет в руках тёплый комочек надежды на то, что завтра у них всё будет лучше, чем сегодня. — Я не расслышал, Леа. Скажи громче. — Сними с себя оставшееся и иди ко мне. Пожалуйста, — добавляет робкое. Но он не делает этого — тем самым сдирает с неё живьём шкуру. Садится рядом, приобнимает за плечи и заставляет поднять голову к нему. Морщинка, пролёгшая меж бровей, выдаёт его с потрохами. — Не хочешь говорить? Леа мотает головой. — Хочу. Но не могу. — Стыдно? — Немного, — мямлит Куран и отводит глаза в сторону. — Прости. — Я хочу тебя постоянно, — обняв тонкие плечи, Ран тебя заставляет Леа перебраться к себе на бёдра и шепчет прямо в ухо: — Мне нравятся твои руки и спина. Мне нравится, когда у тебя краснеет нос и губы. Когда ты смеёшься. Его ладони мягко оглаживают спину, проходятся по выпуклым косточкам и узлам, останавливаются на ягодицах, мягко сминая и поглаживая. — Иногда хочется брать тебя прямо на полу или во сне, Леа, — теперь поцелуи врассыпку отпечатываются на ключицах и шее влажными следами. — Трахать тебя до криков. Заниматься любовью по телефону, когда я уезжаю. Или в машине после работы и ресторана. Разложить на столе в кабинете, у стены, перегнуть через кровать, сыграть в изнасилование, чтобы я мог представить, что даже так ты была бы моей. Говорить тебе, когда ты выглядишь возбуждающе. Когда у меня встаёт на тебя даже во сне. Ты слишком тощая и хилая, тебя не хватает надолго. Засыпаешь, а мне хочется трахать тебя всю ночь, — и снова лоб в лоб. Поцелуй на кончике носа. — Знаешь, почему? — Не-ет, — выдыхает равно и одурманенно Куран, глядя на его приоткрытые губы. Эти слова уже с ума свели окончательно. В горле заклокотала безудержная тоска. — Почему, Ран? — Потому что когда мы трахаемся, у меня появляется чувство целостности, — странная усмешка искривляет тонкие губы. Презрительная. — Я ведь… — Но и я тоже, — не даёт договорить Куран, прижавшись к нему щека к щеке. — Мы оба были неправы. Обоим и расплачиваться. — Ты не доверяешь мне, Леа, — качает головой Хайтани и отстраняется от неё. В глазах плещется давно забытое притупившееся отчаяние. — Я трахаюсь с тобой чтобы почувствовать твоё доверие. Поэтому я хочу как можно больше — ведь даже сейчас ты мне не доверяешь. Неправда, — хотелось сказать ей, но тогда бы она солгала. Кому знать, как ей, сколько стоит доверие. Как бы она себя не убеждала, как бы не пыталась переубедить — всё равно не доверяла ему до конца. Не могла говорить о своих слабостях и желаниях, ведь боялась: однажды он использует одно против неё, надавит туда. Как сделала Джесс. Как сделал отец. Как из раза в делают все люди. — Я попытаюсь, — Леа куксится и кладёт подбородок ему на плечо. Даже томление внутри не может взять верх над ними и их полной прорех любви. Залатать нужно вместе. Только так. — Я люблю тебя. Но любовь не тождественна отсутствию душевной боли. — Я вижу, что ты пытаешься, Леа. И… — Мне нравится, когда ты называешь меня Кокоро или Мола. Нравится, что дал мне какую-то кличку, — голос Леа становится ласково-задумчивым. — Так я чувствую, что у меня есть семья… нравится, когда ты готовишь или приносишь мне что-нибудь. Делаешь комплименты и целуешь. Когда мы с тобой занимаемся любовью и принимаем ванну. И… Куран неловко захлопывает рот, поведя затёкшими плечами. Не знает, что ещё можно сказать — что-то действительно важное вертится на кончике языка, царапая его своей силой, но только вот что… Положение спасает Хайтани. — Пока достаточно, — чуть хлопнув её по щеке, Ран хитро улыбается, пытаясь ободрить и переключить её внимание на прерванное удовольствие. Даже поводит бёдрами вперёд, заставляя ощутить свой крепкий во всех смыслах интерес к ней. — Теперь скажи мне, что хочешь сделать, Леа. — Хочу… — глубокий вдох. Решение. Выбор. — Следать тебе… приятно. Можешь сесть передо мной? Ран коротко смеётся, уткнувшись ей в плечо лбом. Чуть бодает и качает головой: — Кокоро, ты неисправима. Но он всё равно слушается. Леа неловко смещается с него на татами, грызя губу до крови. Член у него, конечно же, стоит; Ран смотрит на неё из-под ресниц, садится, притягивая её чуть ближе, устраивает чужую голову на своём бедре. — Делай так, чтобы я забыл своё имя, Леа, — горячо шепчет Хайтани и прикрывает глаза. И он действительно забывает. Прикосновения языка к нежной тонкой коже осторожное, мягкое, но умелое. Шершавый язык жадно и умело проводит по всей длине ствола, обильно увлажняя, губы обхватывают головку и начинают обводить по уздечке; Леа насаживается ртом постепенно, не забывая двигать языком, лаская им разгорячённую нуждающуюся плоть. Ран помогает ей одной рукой, медленно надрачивая член, а второй зарывается в волосы, чтобы они не лезли на лицо. Жар гложет позвоночник, отдаётся в низ живота тугой пульсацией, в которой удовольствия напополам с болью. Перед глазами плывёт, в ушах звенит, а руки дрожат от бешеного возбуждения, которое они слишком долго сдерживали. — Умница, — шепчет он глухо, когда Леа начинает двигаться более уверенно. Хлюпанье, его постанывания и кошачье дыхание Леа делают обстановку слишком интимной, слишком пронзительной, слишком болезненной. Жёлтый полумрак обрисовывает тела мягкими мазками, щекочет теплом и каким-то изломанным по краям счастьем. Ран смотрит на неё из-под низко опущенных век и понимает — вот оно. Вот почему Бог создал из ребра Адама Еву, а из ребра Леа создал его самого. Чтобы они могли вылечить друг друга. Делить все грехи на двоих и даже в Аду гореть вместе. — Всё, Леа, достаточно. Она выпускает член из горячего плена рта спустя несколько секунд; мужчина осторожным движением пальцев вытирает с её покрасневших губ сгустки слюны, размазывает их по члену, который тут же трёт об её лицо, оставляя на нежной коже влажные следы. Куран прикрывает глаза и судорожно вдыхает воздух через рот, ластясь к нему доверчиво-робко, требуя немедленной ласки, которой её всегда обделяли. В такие моменты Хайтани вспоминает, что у неё совсем никого нет, кроме него. В тот дождливый день он действительно подобрал её домой, как бродячую кошку, дал тёплую крышу над головой и чувство принадлежности. Именно — кошка. Его кошка. — Теперь что, Леа? Прошло с десяток секунд, как до неё дошёл смысл его слов. — Поцелуй меня. — Куда? — Туда, куда хочешь больше всего. Ладони мягко ложатся на впалые щёки, охватывая всё лицо своей площадью. Эти руки запросто могут свернуть ей шею или переломать кости, лишить жизни, утвердить свою власть болью и принуждением; но всё равно почему-то подчиняют себе лишь трепетом и теплом, а не грубой силой. И этот контраст бередит рассудок. Ран сминает её губы, тут же пуская в ход язык. Хозяйски скользит им по всему рту, задевает нёбо, кромку зубов, изнанку щёк. Вылизывает, посасывает губы, кусает их мимолётно, массирует кожу лица пальцами. Будто хочет слиться с ней в одно целое — хотя бы на каплю тогда его жажда станет меньше. — Теперь? — отрывается он со вздохом от неё — между ними густая нить слюны, которая соединяет их губы. Только настоящая связь их гораздо глубже и сильнее. В цветистой бездне её глаз плещется ничем не прикрытое обожание. — Возьми меня. Его движения становятся грубыми — уже не в силах терпеть и разговаривать, Ран осторожно, но требовательно разворачивает девушку спиной к себе, давит на тонкие лопатки, заставляя прижаться грудью к полу; ягодицы призывно приподнимаются. Мужчина наваливается сверху, идеально попадая каждым изгибом и линией в тело Леа, осыпает спину влажными поцелуями, создавая новый узор, значение которого поймёт лишь он один. Засосы расплёскиваются на белом нефрите кожи розоватыми разводами, идут друг за другом от угла челюсти до самого изгиба тонкой лебединой шеи. Толкается бёдрами — член проходится по ягодицам и спине, сладко изнывая от нетерпения. Куран под ним уже совсем не соображает — щекой прижимается к татами, и, приоткрыв рот, смотрит прямо перед собой. Надеется, что он не будет её больше мучить и наконец оттрахает, как мечтал несколько дней и ночей кряду. Пропустив руку между их телами, Ран обхватывает член и несколько раз проводит им по влажным складкам, собирая влагу. На периферии крутится острая мысль о том, что нужно было взять смазку, ведь Леа может быть больно; словно уловив его беспокойство, Куран слабым голосом скулит: — Всё будет в порядке. Давай же. И он сдаётся — на пробу толкается на глубину головки, чувствуя, как податливо расходятся мышцы под его напором, как влага обволакивающим теплом принимает его. Ладони находят изгибы между плечами и шеей, смыкают на них пальцы до побелевших костяшек и пятен на коже. Тянут назад — Леа глухо стонет, когда Ран оказывается внутри. Неожиданно, резко, грубо; он уже не церемонится, не думает, не говорит. Бешено вбивается в распростёртое под собой тело, попеременно насаживая её на себя. Его мутит — так хорошо ему уже не было так давно… Леа тихо вскрикивает, когда Ран без всякой подготовки надавливает на клитор, начиная грубо массировать большим пальцем. Девушка в бессознательном порыве подаётся назад, затем выгибает спину и мечется по мягкой поверхности пойманным мотыльком, хныча и что-то шепча себе под нос. Эти звуки трудно различить, но они говорят об одном: ей хорошо. Ран снова накрывает её собой, упираясь руками по обе стороны от головы. Одной ладонью быстро поворачивает лицо Леа вбок и прижимается губами к щеке. Движения из-за несколько неудобной позы замедляются, и Куран практически жалобно лепечет: — Быстрее... Низ живота горит. Будто жидкий огонь струится вместо крови. Всё изнутри плавится и изнывает, бьётся в конвульсиях, но этого мало, мало, мало. Удовольствие никак не хочет овладевать телом, и Леа просто перестаёт сдерживать свои внутренние позывы — сокращается изнутри всё чаще и открывает рот, ловя спёртый воздух. С губ слетает что-то лихорадочно-манящее, сладко отзывающееся в груди Рана. Остаётся только полностью отдаться в сильные руки и брать от момента безумия всё, что он только может дать. Этими руками он чужие лица разбивал, а её за ягодицы держит нежно, любовно практически. Верёвка приятно давит, не даёт вырываться, заставляет принять всё происходящее. Слишком приятно… Первый оргазм накрывает душной, но неожиданно приятной и резкой волной. Каждая клеточка тела распадается и вновь соединяется вперемешку с удовольствием. Тёплым, как молоко, и нежным, как взбитые сливки. Куран протяжно стонет, выдавая своё удовольствие и восторг. Не сразу замечает, что стоит на коленях. Кожа к коже с Раном — он утыкается носом в её затылок, одной рукой ползет между грудями до шеи, перехватывает небрежным ожерельем из пальцев. Челюсть сжимает, а большим в её губы тычется — Леа покорно берёт его в рот, прикусывает под косточкой и ласкает языком. Другой Хайтани продолжает массировать клитор — и резко двигается внутри, пытаясь довести себя до пика. От гиперстимуляции Леа сдавленно шипит — здесь наслаждение идёт бок о бок с дискомфортом, но сама мысль о том, что он использует её тело, чтобы довести себя до экстаза, заставляет её вскоре кончить ещё раз — этот вместе с Раном. Свой стон он даже не глушит в волосах Леа или шее — опаляет её ухо горячим дыханием, наваливается сверху, заставляя упасть на пол безвольной куклой. Спустя несколько вечностей и одно мгновение мужчина ложится рядом, пытаясь отдышаться. Откуда-то находит силы провести рукой по гладкой щеке — там и обнаруживает приют его мокрая ладонь. Леа лишь изредка всхлипывает, сглатывая вязкую слюну и слепя веки вместе. Её ресницы дрожат. Руки трясутся, как и всё тело. Губы горят. А душа воет от любви. — Блять, — Ран прикрывает глаза ладонью. — Я даже встать не могу. Куран слабо усмехается, устало глядя на него из-под ресниц. Изучает раскрасневшееся лицо внимательным взглядом, подмечая, как красиво блестит на его шее испарина. Такой красивый — обнажённый, взмокший, растрёпанный. Принадлежащий лишь ей одной. — Понравилось, Леа? — Глупый вопрос, — фыркает она в ответ. Прижимается ближе и кладёт голову на литую, украшенную татуировкой грудь. — Конечно, нравится. Разве могло быть по-другому? — В следующий раз надо взять побольше верёвок, — ладонью он находит её связанные запястья и поглаживает их изнанку, оттягивая верёвку вбок. Как обычно — после грубости начинает ласкать в извиняющемся жесте. Невозможный романтик. — В следующий раз я сама выберу нам занятие, — Леа морщит нос. — А то всё время так, как хочешь ты один. — Мне будет интересно послушать твои желания, Кокоро, — Ран ломает губы в улыбке и касается кончиком носа её скулы. — Что представляешь, когда ласкаешь себя?.. — Оставим это на десерт.Что ты ешь моё сердце.