Звонкий — Shine
Если смотреть на всё через призму холодного разума — Леа вполне имеет право идти домой с кем-нибудь другим. Вышагивать по краю тротуара, раскинув руки в стороны, и смеяться, когда изо рта другого парня вылетает неопознанная фраза. Ран знает, что это естественно, что девчонки влюбляются и ищут себе потенциального партнёра, которому отдают своё время, внимание и девственность. Хотят детей, любви и сопливых признаний по вечерам. Хотят краснеть, когда пальцы рук переплетаются или, на крайний случай, просто соприкасаются; девчонки смущаются, когда говоришь им комплименты или пытаешься поцеловать в уголок губ. Всё это — пройденные этапы, не вызывающие в нём ничего, кроме как скуки и снисходительного презрения. Дело ли в том, что он ещё не встретил «своего» человека или же в любви к ярким ощущениям? Неясно. Глаза словно обволакивает пелена туманной дымкой, которая забивается в глаза и мешает видеть ему ясную картинку мира. Поэтому Хайтани скурпулезно вырывает лишь её фрагменты, неумелым ребёнком пытаясь соединить кусочки пазла воедино. Но нескольких деталей всё равно не хватает. Рана это злит, его буквально выламывает факт того, что он не может разобраться в самом себе. — Ты щас их сожрëшь, в курсе? — сплюнув, интересуется Шион и щëлкает зажигалкой. Ран, словно очнувшись ото сна, раздражëнно подставляет свою. В нос ударяет едкий запах ментоловой дешёвой дряни Мадараме — у него, похоже, редкостный талант натыкаться на всякую хуйню — который тут же вызывает рвотный спазм. Или это из-за того, что Куран положила свою ладонь на чужое мужское плечо? — О чëм ты? — рассеянным взглядом Хайтани оглядывает улицу и только сейчас понимает, что Леа и её новоиспечённый ухажёр идут аккурат впереди них. А он всё это время непозволительно назойливо пялился в их спины. Как только дыру не пробуравил, остаётся загадкой. — Она ж тебе нравится? — добродушный Шион криво растягивает разбитые губы в улыбке и тяжко вздыхает, будто говорит о чьей-то смерти, и от этого Ран ожидаемо морщится. — Да. Лгать самому себе — не роскошь, а редкостная тупость. В приоритете у него не честность, а самоуважение, поэтому Ран лучше сдохнет, но врать себе не будет. Леа нравится ему как художнику — зарево алого заката. Достаточно, чтобы любоваться и желать запечатлеть, но ещё не настолько, чтобы рвать волосы и падать ниц перед её прекрасным обликом. — Красивая, — вскользь замечает Мадараме, а сам косит глаза в сторону Хайтани. — Это же ты её несколько недель назад провожал домой? — Было дело, — широко распахнув рот, отвечает Ран. Дым тяжело клубится перед лицом и спустя мгновение рассеивается по ветру.— Упрямая как ослица. — И из-за чего понравилась? Этот вопрос вводит Рана в лёгкий ступор. Что же её так отличало от остальной серой массы девиц, с которыми ему приходилось иметь дело? Ощущения и чувства после их последнего разговора заметно притупились. Ему было не до любовных похождений — Майки на собрании объявил о новом конфликте и других событиях. Они щедро обрезали время, которое можно было бы потратить вполне на хорошее свидание с Куран. Или словесный поединок, не суть важно. Ему хотелось посмотреть, как она будет себя вести наедине с ним, что будет делать и как разговаривать. Невольно взвешивал реплики и слова, которые можно было бы ей сказать, чтобы вывести из себя или смутить до густо покрасневшего носа. Но до дела так и не довёл, а когда время и возможность наконец появились, она идёт под ручку с другим парнем. Ну что же за блядство. И чем она отличается от других? — Не знаю. — Не пизди, ради Бога, — фырчит Шион так, будто раскрыл секрет мироздания, и задумчиво пинает потрёпанным кедом камушек. — Вы с ней похожи. — Не неси хуйни. В каком месте мы похожи? — Я с Леа на занятия по математике ходил, — Мадараме нехотя признаëтся, словно родную сестру оберегает. Пытается высказаться как можно вежливее, в его случае, без забористого мата. — Мы делали задания в паре, потому что оба нихуя ничего не понимали. Она — твоя копия, только чуть спокойнее. — В каком месте мы похожи? — повторяется Ран, для приличия наливая голос гонором. — Она также разговаривала, когда что-то не понимала, — Шион коротко смеётся. — У неё дурная привычка огрызаться, как и у тебя. Она ненавидит всё и всех, кроме своего близкого окружения, не переносит сплетен и любит лошадей. Вы друг друга стоите. — Это просто факты, — на языке вместо горечи сигареты чувствуется горечь разочарования. — Они не делают нас похожими. Леа — обычный человек. Будет несправедливо с его стороны вешать на неё ярлыки собственных завышенных ожиданий, а потом разочаровываться, когда эти надежды она не оправдает. Клеймить скотом её нельзя, но Хайтани всё равно чувствует, что упускает какую-то важную деталь. Не может словить её за краешек, как бы не пытался — и от этого злится ещё больше. Ни черта они не похожи. Шион несёт хуйню, как обычно. — Похожи настолько, что видите друг в друге только расхождения, — Мадараме насквозь прорезает его самоуверенность и подошвами тяжёлых мыслей хрустит по костям поспешных выводов. — Сходи с ней на свидание и сам увидишь. — Увижу что? Ран косит взгляд на Шиона и замечает, что физиономия у него слишком уж довольная. Свахой себя чувствует, не иначе, и под рёбрами у него расползается плющ колкого раздражения, расплетается до самых кончиков пальцев и колет их иглами нелепой во всех смыслах аутоагрессии. Хайтани отчего-то хочется ударить самого себя за никчëмные попытки обстрагироваться от реальности и того, что он чувствует на самом деле. Было бы похуй — он бы не смотрел на Леа так, словно она лоснящийся кровью стейк, который хотелось проглотить без остатка. Острая потребность слышать колкости из её прелестного рта особенно сильно чувствовалась по ночам, когда брала бессонница, а на моделей из журнала член уже не вставал. Рассеянные видения вырисовывались на изнанке песочными узорами, пока рука под тканью боксеров усиленно удовлетворяла возбуждение. Красные губы, лёгкая, практически незаметная россыпь веснушек на тонкой кости носа, искрящиеся злостью пëстрые блюдца глаз, крохотные ладони — всё это по маленьким кинокадрам складывалось в портрет одной прелестной госпожи, сбивать с которой спесь такое же удовольствие, как дрочить по утрам крепкий стояк. Хайтани осознаёт в полной мере то, что его видения и крутящиеся в голове фразы не являются плодами минутной симпатии. Это глубокое и навязчивое, иррациональное и одновременно логичное чувство иглами впивается в сердце, которое прямо сейчас ему говорит: "Забери её себе". Но Ран лишь делает затяг и досадливо мнëт губами фильтр сигареты, глядя на то, как пара сворачивает за угол и Леа на него даже не оборачивается.×××
The Neighborhood — Sweater Weather
— Ты задолжала мне, помнишь? Искры недовольства тут же вспыхивают на дне болотистых глаз, словно его реплика — огонь, а её спокойствие — жухлая осенняя трава. — У меня есть парень, — без обиняков и прелюдий заявляет Куран, намеренно не поднимая на него взгляд цветочных полей. Смотрит куда-то вбок мертвячной рыбной тушей, а пальцами гладит край тетради — нервничает. — Поэтому я расплачусь чем-нибудь другим. — То есть, на свидание ты не пойдёшь? — на всякий случай уточняет Ран елейным голосом и видит, как тонкие пальцы уже не гладят краешек, а откровенно мнут до мелких трещин, выдавая бешенство хозяйки. — За один твой тон тебе бы врезать, — летит в него клубящийся злостью выдох, но Хайтани рассеивает его одной своей самодовольной улыбкой. — Я старался. — Не пойду. Попроси что-нибудь другое. — А то что? Твой сынок разрыдается от ревности? — Пытаешься самоутвердиться за счёт другого человека? Сначала я, потом Зейд, — выплёвывает презрительно Леа, а внутри у Рана ëкает неконтролируемым гневом. Она называет его по имени. — Браво, Хайтани. Упади ещё ниже. — Могу напомнить тебе о том, что я тебе помог, — улыбка из лукавой становится опасной, сочащейся снисходительностью и превосходством. — Как много человек теперь говорят о твоём ебанутом отце? — Ты сам прекрасно знаешь, что это не помогло, — Куран поднимает-таки на него глаза и цедит сквозь зубы: — Меня в прибавок начали называть твоей шлюхой. Ран лукавит: он знает, что слухи не прекратились. Ученики всё также шептались, оглядывались, показывали пальцами, натурально издевались над ней. Ничего не изменилось — но лишь на первый взгляд. Хайтани не мог не заметить того, как распрямилась линия вечно сутулых плеч, как увереннее стал шаг и взгляд, направленный уже не в себя, а на других. Ситуация не изменилась, а изменилось отношение Леа к ней — она ненамного, но стала сильнее. Это и было самым главным — лязганье цепей перестало выедать разум своей безнадёжной мелодией. Они соскользнули с тонких запястий, высвободили, подарили чувство облегчения. Всё и сразу Куран не получила, но важнейшее уже было в её руках — свобода. Она больше не боялась, страх канул в небытие, оставив после себя лишь расплывчатое воспоминание, которое робко шаркало ножкой на периферии. А безмолвный, полный немого удовлетворения взгляд Хайтани лишь добавлял Куран уверенности. Он, сам того не замечая, возвращал ей былой облик и свою собственную суть, дал понять ещё тогда, что бояться ей некого — разве что, самой себя. — Ты сама решила сказать им про меня, — проезжается Ран горькой правдой по её самолюбию, — и выбрала проигрышный вариант. Но это уже не моя проблема. Ты задолжала — будь добра отдать свой долг. — О котором ты вспомнил спустя месяц? — упирается Леа и взглядом мажет мимо него, прямо на потолок. Смотрит так, словно там написан самый страшный секрет этой Вселенной. Выражение, штрихами недовольства наложенное на её лице, стремительно меняется. Между бровей вырисовывается неглубокая морщинка тихой задумчивости. — Так странно, да? Я ничего этими слухами не добилась. Но такое ощущение... будто бы я оказалась... Свободной, — прикрывает Ран веки и просит Леа сказать что угодно, но только не это. — ...свободной. Ты когда-нибудь чувствовал подобное? Придурок Мадараме оказался чертовски прав. Прав насколько, что кости тут же начинает ломить от чувства сопротивления. Ран решает проигнорировать его голос, но это мало чем помогает — ведь Леа продолжает его злить и притягивать одновременно. Шион неожиданно вырисовывается мутным силуэтом прямо рядом с Куран и довольно кивает, делая затяг.Ailie — Агония
— Думаю, да, — покладисто соглашается парень и тут же добавляет гадкое: — Сегодня в восемь я заеду за тобой. Стремительно накипающий протест на её лице забавляет — Ран тут же жадно вглядывается в мелкие, аккуратные черты, чтобы отпечатать этот образ на изнанке глаз карминово-красным; в очередную бессонную ночь не помешает вспомнить и насладиться этой прелестной во всех смыслах картиной. Кончик женского носа снова вспыхивает подобно огоньку — умопомрачительная черта её смущения или злости, которую он подметил ещё в прошлый раз. — Я же сказала... — Меня не ебëт, — притворно добродушно отвечает Ран, и взгляд его становится стальным, как и улыбка. Одно упоминание, почему она не может пойти с ним, выводит из себя гораздо быстрее, чем тупость Пачина. Хайтани первый дал ей понять, что она ему нравится — так почему теперь в придурках остаётся он? Упрямство берёт верх над всем — Леа пойдёт с ним, и даже падающий метеорит его не оставит. — Придумай что-нибудь другое. Ран даже морщит лоб, действительно сомневаясь в том, что правильно понял эти интонации в девичьем голосе — Куран сейчас его просила. Просила, а не ставила условия, не огрызалась, не хамила. Хайтани был достаточно добр, чтобы смягчиться, но недостаточно добр для того, чтобы уступить. — Хорошо, тогда тебе нужно его бросить, — уступает с этакой великодушной улыбкой, от которой у Леа всё лицо идёт красными пятнами бессильной злобы. Она чуть ли не скрежещет зубами под его сочувствующим взглядом. Тетрадь трещит по швам — её только выкидывать и остаётся. — Почему ты такой подонок, Хайтани? — её тон, по-видимому, должен был его убить, но Ран лишь сильнее растягивает губы в ухмылке и откидывает одну косичку назад. — Из твоего рта это звучит как самый лучший комплимент, — опасная интонация в голосе напрягает девушку, но она предпочитает промолчать. — Потому что ты мне нравишься, Куран, — терпеливо отзывается Ран, глядя на то, как постепенно выцветает с её лица злость, оголяя правдивую суть — растерянность и недоумение. Серебряная кайма голубого мрака обрисовывает узкий подбородок, путается мелкими вспышками между ресниц, отражается глубоко в глазах густой россыпью смешанных чувств — от недоверия до робкого, практически детского смущения. Куран не знает, что сказать на эту реплику, поэтому ожидаемо замолкает, даже губы поджимает, чтобы не ляпнуть какую-нибудь несусветную чушь. Пальцы на тетради у неё неподвижны — не мнут, не сжимают, не рвут. Даже не дрожат. За секунду она превращается в звенящую от ветра мраморную статую, гораздо более прекрасную, чем те бронзовые единороги перед музеем, на которых так любит пялиться Риндо. — Я не могу, — наконец вылетает из неё скомкано. Она будто бы выдыхает через силу. — Попроси что-нибудь другое. — Если ты не можешь пойти со мной из-за него — то придётся с ним поговорить, —отрезает Ран, пряча своё недовольство под маской флегматичности. — Мне не хочется тобой манипулировать, но если другого выхода нет, то я это сделаю. Ты сама мне обещала, а сейчас отказываешься. Леа, одно свидание. Одного должно хватить, — взвешивает парень в уме. — Понять, что ты такое и хочу ли я тебя на самом деле. — Если бы твоей девушке ставили такие же условия, что бы ты чувствовал? — ровным голосом интересуется Леа, смотря прямо ему в глаза. — Наверняка ничего хорошего. — Ты права, — перехватив сумку одной рукой, Хайтани лениво суëт другую в карман брюк. Заканчивает разговор. — Ничего хорошего. Я бы отпиздил того, кто хотя бы попытался тронуть моё. А твой Зейд сможет меня побить? Отстоять тебя как свою девушку? Попытается решить всё сам? Куран поджимает губы и внимательно смотрит на носки своих лаковых туфель — демонстрирует то, что ей нечего сказать. И эта её охуенная черта так привлекает всё его нутро в целом — Леа молчит, когда у неё действительно нет стоящих аргументов. Она не пытается спорить с ним на ровном месте, не унижается, не кричит, не истерит и не грозит расправой и моралью. Ран понимает, почему Леа так его цепляет: она единственная девушка, которая может стоять с ним на равных. В диалоге, в отношениях, в постели — они будут равны. Потому что её личность не позволит ему взять верх. Она уйдёт в ту же секунду, если почувствует себя на грамм выше или ниже своего партнёра. Она уважает свой близкий круг людей, а ещё она уважает себя. И всё это в равной степени. Стоит одной чаще внутренних весов подняться, а другой — опуститься, Леа положит конец любой истории жизни. Блять, — стонет внутри Ран, истекая от восторга, — соглашайся, Леа. Но вида совсем не подаёт: — Поэтому выбирай с умом, Куран. Я о тебе смогу позаботиться. — Я сама могу о себе позаботиться, — девушка встаёт с насиженного места и хватает сумку. Идёт вперёд по коридору с явным намерением отвязать от себя назойливого парня. Её фатальная ошибка в том, что она не оправляет до этого свою короткую плиссированную юбку. Ран незаметно сбавляет шаг и тянет шею, глядя на то, как обворожительно ткань юбки подпрыгивает и взлетает, обнажая мягкие бёдра — совсем чуть-чуть не хватает, чтобы увидеть округлые ягодицы и цвет её белья. Хайтани досадливо цокает и снова поворачивает голову к ней. — Как скажешь, Куран. Но на наше с тобой свидание твоя самостоятельность никак не распространяется. Я заеду сегодня в восемь. — Я не выйду. — Тогда мне придётся выламывать дверь и объяснять твоему дяде, что ты крупно задолжала мне, — Ран упивается её бессильной яростью — на вкус она как выпитый натощак ликёр — обжигающе сладкая. — Думаешь, я не смогу это сделать? — Я прокляну тебя, — обещает Леа и останавливается напротив дверей класса. Запрокидывает голову и смотрит на него уже заинтересованно. На уголках губ вроде как ютится лёгкая, зыбкая улыбка — непонятная для Хайтани, а оттого — прекраснее. — Прилип, как жвачка. — Отлипну только если выдернешь с мясом, — парень, манерно вздохнув, пальцами цепляет прядь её каштановых волос и не спеша наматывает. — И останешься истекать кровью, Ле-а. Подумай хорошенько, хочешь ли от меня избавляться.Ava Max — Choose Your Fighter
— Найдётся человек, который собьёт с тебя всю спесь, Хайтани? — Леа качает головой совсем как мамочка и вздыхает, силясь не улыбнуться. — Сегодня в восемь ты заедешь за мной. На мотоцикле? — Как плохой парень из сериала, — торжественно обещает Хайтани. Прядь волос с толикой сожаления отпускает. — Как плохой парень из сериала, — соглашается с ним Леа и продолжает: — Свозишь меня куда-нибудь, где мы отлично проведём время. Ночной Токио, какая-нибудь еда, какое-нибудь безумие, из-за которого нам придётся в срочном порядке удирать от копов. До двух часов ты привозишь меня обратно домой, я благодарю тебя за свидание и мы расходимся навсегда. Идёт? — Практически, — Ран делает вид, что задумывается. — Только ты упустила некоторые моменты. Я свожу тебя посмотреть на Токийский залив. Мы обжираемся корндогами и сушами и пьëм твою Колу без газа. Потом походим босиком по пляжу. Я покажу тебе созвездия и расскажу сопливую чушь о том, что наши тела и души — это звёздная пальца. Ретроградный Юпитер... — Меркурий, — поправляет Леа, и Ран недовольно сверкает на неё глазами. — Юпитер, — с нажимом повторяет он, и Леа закатывает глаза, — и Меркурий. Потом мы едем обратно в Токио, едим рамен и рассказываем друг другу какую-нибудь хрень. Потом я отвожу тебя обратно домой, ты говоришь о том, что я лучший парень в твоей жизни и мы целуемся под звёздным небом. Вот теперь точно всё. — Ты сам понимаешь, какую хрень сейчас молол? — интересуется Леа как бы между прочим, сомневаясь: издёвка ли это сейчас была или он действительно так хотел. Хайтани — что старшего, что младшего, — можно охарактеризовать одной-единственной фразой: «хуй его знает, он непредсказуем». И сейчас этот непредсказуемый смотрел на неё такими честными глазами, будто бы хотел, чтобы она уверовала в него самого. — Я думал, что ты на это купишься. — Или проверял, такая ли я идиотка, как все твои девушки до меня? — наконец осознаёт всю правду Куран и язвительно усмехается. — Мне нужно было покраснеть. Хотя бы так ты от меня отвязался бы. — Ну, не так сразу, не будь такой категоричной, — тоном покровителя успокаивает её Ран. Смотрит из-под ресниц — кротко, томно, тут же вызывая у Леа ком в горле. Прекрасный пол всегда таял свечным воском от такого его взгляда и выражения лица. — Я всегда даю девушкам второй шанс. Только уже... через другой разговор. Более... долгий. Широкая ладонь ложится свинцом на щеку, поглаживает интимно, любовно-трепетно, с явным, недвусмысленным намёком на настоящее значение «разговора» — для Леа это прикосновение действительно как раскалённый металл. И приятно, и больно одновременно. Поэтому она проворно отскакивает от него и сверлит злыми кошачьими глазами, явно растерянная, а от того — и злая. Хайтани весело хмыкает, глядя на горящий кончик её носа; он доволен произведённым эффектом. — Какая же ты извращуга, — возмущённый выдох летит на него камнем осуждения. — Это я буду решать, давать тебе второй шанс или нет. Не думай, что я куплюсь на твою улыбку. — Я и не думал, Куран. Как можно? Ты всего лишь покраснела и смутилась — никаких поспешных выводов, — он поднимает руки в знак капитуляции. Девушка тут же щерится. — Ты просто невыносимая сволочь, Хайтани Ран. — Да ты меня сегодня осыпáешь комплиментами, — парирует без всякого труда. Идёт вперëд, мимо неё, останавливается чуть-чуть позади. — Мне пора прогуливать уроки, милая госпожа. Поэтому увидимся в восемь. И, да, пока не забыл... Хайтани оборачивается и, удостоверившись, что Леа смотрит на него, елейно улыбается и многозначительно переводит взгляд на её ягодицы. — Одень что-нибудь закрытое. Будет жаль, если ты продуешь такую прелестную задницу. — Пошёл на хер, Хайтани. — Это был комплимент, Ле-а. Цени его. Я редко хвалю женские... прелести. Ран лишь смеётся, когда она показывает ему два средних пальца и разъярённо шипит, залетая в класс. Леа Куран — ещё та стерва, к которой нужен особый подход. И он его найдёт, без сомнения. Быстро выхватив телефон из кармана видавшей виды сумки, парень ловко тычет по кнопкам, набирая номер Риндо. Первый звонок он успешно не берёт — скорее всего, намеренно, — но на пятом гудке второго телефон начинает приятно шипеть. — Я же сказал не будить меня, блять, — под аккомпанемент какого-то подозрительного грохота стонет младший брат. Ран щурится в подозрении, но не спешит задавать вопросов. Ищет подходящие слова, которые потом не станут стопроцентным компроматом против него.The Kid LAROI — ALWAYS DO
На улице пахнет жжëной травой и немного — сыростью. Но сырость эта приятная, мимолëтная настолько, что её концентрации в воздухе предательски не хватает. Витиеватый дым от сигареты заполняет эту нехватку и грозит передозировкой, ведь Ран тут же делает глубокий затяг, лениво вслушиваясь в ругань Риндо, ищущего свои штаны. В порыве страсти откинул их в противоположный конец дома — и страсти такие у Риндо, что из его комнаты Хайтани слышит лишь храп и чувствует стойкий запах пива. Младший живёт одним днём, который у него растягивается на несколько месяцев — стабильность радует Риндо, в то время как Ран ненавидит её всеми фибрами души. Постоянность приводит к обыденности, обыденность превращается в скуку, а она — в жирно поблескивающее пятно, которое никто уже не в силах вывести из своей жизни. Метаморфизироваться в хилую серую массу однобокости Ран не хотел и избегал этого, как только мог; его жизнь пестрила изобилием событий не из-за врождённой или приобретённой глупости, а из-за желания не сдохнуть посредственной тушей бренности хуёвого бытия. Проëбывать единственную в своей красоте жизнь он не желал, и стабильности искал лишь в таких вещах, как девушка и деньги. Проснуться утром хуй знает где, напиться вусмерть в чужом доме, прожигать дни на тёплом пляже в окружении близких друзей, гонять на байке в неизвестном направлении и каким-то образом добраться до соседнего острова, найти пристанище в старом полуразрушенном хостеле, искать старый заброшенный городок по невидимому маршруту одного старичка, которого он встретил в старом Йокогамском баре, засыпать в обнимку с красивой куклой и просыпаться с Шионом, страдающим грязным похмельем — все эти мысли и желания бурлили в нём как магма между треснувшей поверхности земли — ощутимо и густо, но ещё не заполняя полностью. Рассудок не должен подчиняться горячным мыслям сердца и инстинктов, хотя порой очень хотелось дать им вольную. И на самой периферии вертелась мысль, что он тут же сгрëб Леа в охапку, если бы она разделила с ним эти желания. Каждая девчонка, которой он увлекался — лет так с четырнадцати, — каждая искала в нём стабильность и тихую гавань, хотя на самом деле он был ровно противоположен их желаниям. Разочаровываться в своих собственных мечтах о ней ему не хотелось — хоть и были они необоснованно глупы, ему хотелось уповать на слова Шиона. Теперь ему хотелось, чтобы Леа сходилась с ним не только в мыслях, но и в желаниях. — Так зачем ты звонил? — бурчит Риндо в трубку с явной претензией. — Клянусь, если это опять про... — Скажи, куда можно сходить с девчонкой на свидание? — рассматривая тлеющую на ветру сигарету, прерывает Ран возмущённые вопли Риндо. Даже через трубку слышно, насколько удивлён младший — даже верещать перестал. — Кхм-кхм, — ради приличия кашляет брат и, не дождавшись ответа даже спустя десять секунд, решает уточнить: — Ты спрашиваешь у меня, куда можно сходить на свидание? — Да, у тебя, очкарик, — Ран так и сочится любезностью, пытаясь не смять телефон в руке. — Тебе лучше знать. — Наверное, в клуб, — растерянный, Риндо явно чувствует что-то неладное и говорит поэтому расторопно, взвешивая каждое слово. — Угости коктейлем, побудь джентельменом, сделай комплименты... На этих словах у Рана на лице сама собой появляется улыбка — как же, сделай ей комплимент. Его девчонка эти комплименты не умеет ценить и оценивать. — ...потом предложи сходить в лав-отель. Что, тип, не можешь не переночевать без неё. Спой что-нибудь в этом духе. А там всё само, главное — не напирай, если она правда не хочет... Ран не сдерживается — тихо смеётся в трубку, представляя, как он будет угощать Леа. Одна эта сцена превратится в настоящее представление и откровенный цирк, на который соберутся все, кому не лень. А что уж говорить про лав-отель. Христианская душа свалится в обморок от шока, как только недвусмысленный намëк своим смыслом достигнет её тонкую организацию. Леа — крохкий человек. Её нужно беречь. Волей-неволей. — Эй, Риндо, подожди, — останавливает поток бессмысленной визгливой брани Ран и говорит более доходчиво: — Я не про секс, тупая ты голова. Мне нужно свидание с девчонкой, а не с девушкой. Упрямой, своевольной и очень похожей на меня девчонкой. Только не кафе с котами, если что. — Я тебе поражаюсь, — через некоторое время выдаёт младший и молчит с минуту. Заказ явно сложный для быстрого решения — Риндо наверняка сейчас пальцем вычерчивает узоры на ближайшей поверхности и сосредоточенно сводит брови к переносице. — Говоришь, характер у неё дрянной? — Я не так сказал. — Ран. Она похожа на тебя. Значит, характер у неё точно дрянной. Может, свозишь её посмотреть на рыб? В океанариум на Тошима. Девчонки такое любят. Синий полумрак, рассекающие воду рыбы самых разных размеров и цветов, рассеянные блики и глухой голос матери — размытые кадры из детства по пузырькам собираются в голове; дыхание перехватывает то ли от слишком глубокого затяга, то ли от слишком сокровенных воспоминаний. Прикрыв веки, Ран задумывается, силясь отогнать от себя лишние, откровенно болезненные воспоминания... Риндо, наверное, этого и не помнит, он был ещё совсем маленьким. Пиздюком, который дарил матери и всем окружающим радость, даже ему. Водоворот мыслей уносит его практически на задворки мироздания. Теплота воспоминаний ложится на плечи пуховым одеялом, мягко обволакивает тело коконом, даруя странное, щемящее, восхитительное и ужасное сразу. Внутренности плавятся, скручиваясь в один болезненно пульсирующий ком кровавого месива из сломанной мебели, разбитых тарелок и детского крика. Теперь одеяло оборачивается удавкой, которая не только душит — вспарывает неаккуратно кожу, рвëт мягкие ткани и грозиться обезглавить его, так безумно жалко поддавшегося собственным кошмарам. Ран трясёт головой, концентрируя фокус внимания на магазине, который находится как раз напротив школы. Прекрасный повод купить себе Колу — которую он отчего-то полюбил, и нет, девчонка с классной задницей здесь совсем не при чëм, — какой-нибудь батончик и пачку сигарет. — Чего завис? Охуел с того, как быстро я вытаскиваю тебя из задницы? — Я не просил вытаскивать себя из задницы, — механически отзывается Ран, быстро шагая к калитке. Педант, придирающийся к каждому слову. — Ты хочешь пойти на свидание с девчонкой, — прыскает жизнерадостно Риндо — в груди Рана болезненно колет от щемящей нежности, — это и значит, что ты в заднице, Ран. — Ага. Думаю, это идея. Океанариум в смысле. — «Спасибо» я так и не дождусь? — Дождёшься пинка, если сейчас не умоешься и не позавтракаешь, — Ран, пользуясь правами старшего, тут же серьёзнеет. — Даже я хожу в школу. — Потому что там твоя пассия. — Но хожу ведь. Причина не так важна. И ты тоже будешь. — Ла-а-а-дно, — Риндо тянет это с толикой подозрения. — Бля, Ран, не говори, что она отличница. — Такая отличница, что с Шионом на пару после уроков математику делает, — окурок летит аккурат в мусорку перед магазином. Колокольчик звякает, стоит Хайтани только зайти. Бабушка за прилавком лениво поднимает на раннего школьника глаза — Ран легко кланяется и идёт вперёд, прямиком к автомату с холодными напитками. Берёт Колу, и, чуть подумав, ещё одну банку Фанты, которая нравится Шиону. Точнее, Изане нравится, а Шион на подтанцовке, поэтому и пьёт всё то же, что и его идол. — Смотри, станешь пай мальчиком и не заметишь. Я не хочу тебя терять, — скорбно оповещает Риндо, и Ран готов поклясться, что сейчас младший держит руку возле сердца и в знак уважения поджимает губы. Такой говнюк. — Не перестанешь выë... выпендриваться, дома получишь по первое число, — Хайтани спиной чувствует внимательный взгляд бабушки и сдаётся её безмолвному напору. Не материться, так не материться — ему не сложно уступить. Но пачку сигарет она ему всё равно не продаст. — Ладно. Но потом ты меня с ней познакомишь.Labrinth — Formula
— Если она задержится, — кинув на прилавок монеты, Ран уже готовится выйти, как взгляд падает на маленький полумесяц, небрежно лежащий на полке со всякими резинками и лентами. Его словно парализует — странная, нечеловеческая сила тянет его подойти ближе и внимательно осмотреть находку. — Давай ты уже положишь трубку? — Пошёл нахуй, — явно оскорбляется Риндо, но звонок всë равно завершает, наконец давая старшему брату отвлечься от разговора и отдать всё своё внимание этой вещице. — Это подвеска, кулон, — говорит глупое очевидное бабуля сухим скрипучим голосом. — Ничего особенного. За сто пятьдесят йен отдам. Она без цепочки, покупать её нужно отдельно. — Сколько? — Ещё сто пятьдесят. Триста йен всего. — Давай тогда и кулон, и цепочку. А коробочка найдётся красивая для неё? Для девчонки? — Ран поднимает на бабулю глаза и только сейчас видит, как она хитро, так по-матерински улыбается. Он тут же чувствует странное смущение и даже лёгкую злобу — ведёт себя как влюблённый придурок. — Девушка понравилась? — интересуется она ненавязчиво, доставая с верхней полки плетëную корзинку, наполненную всякой всячиной. Ран неопределённо пожимает плечами, давя на корню любые проблески раздражения. — Вроде как да. Нравится, но не влюблён. — Это понятно, — бабуля выкладывает на прилавок небольшие бархатистые коробочки — какие-то из них с бантом, какие-то с сердечком, другие простые и однотонные, квадратные и круглые. Изобилие их вводит Рана в лёгкий ступор. И ни одна из них ему не нравится. — Какая она? — Упрямая, — тут же выдаёт Хайтани накипевшее, но не перестаёт скользить глазами по товару. — И красивая. У неё сложный характер. Но жизнь у неё тоже тяжёлая. — И даже так она тебе нравится? Не каждый парень твоего возраста будет бегать за труднодоступной девушкой. — Она не совсем такая, — нахмурившись, Ран мнëт губы и спустя мгновение наконец находит нужное. Пальцем тычет в бархатную продолговатую коробочку чёрного цвета. Идеальная. — Но мне она нравится. — Хороший выбор, — бабуля тут же кладёт в сторону выбранную им вещицу и проворно складывает оставшееся обратно в плетëную корзину. — Сто йен, сделаю скидку. Порадуй её. Хоть и не драгоценность, но видела бы она, как ты выбирал для неё это украшение. Под её взглядом Рану неожиданно становится тесно, но не из-за раздражения, а из-за смущения. Поджав губы, он отсчитывает купюры и кидает на прилавок, проклиная себя за излишнюю откровенность. Дело ли в том, что ему не хватает для такого совета матери? Ран обычно предпочитает не задумываться — но зачастую его парализует чувством пустоты. Ему действительно не хватает матери. Сунув коробку с цепочкой в карман, Хайтани бормочет скомканое «спасибо» и спешит вылететь из магазина на улицу — дышать неожиданно становится нечем. Мутные фигуры прошлого надвигаются слишком стремительно — сейчас Ран не успевает от них сбегать, как делал обычно. Ему не хочется мариноваться в сиропе прошлого, терпеливо выжидать, когда кожа с него наконец слезет, обнажая хрупкость костей и слоеность мяса. Нет стали, нет железа, нет чугуна — зато есть боль, крошка из костей и стекла, битые грёзы надежд и детские мечт, которые тут же лезут наружу при любом неосторожном движении. Глупо уповать на то, что когда-нибудь недостаток любви окупится вниманием других людей. Другим людям плевать, на самом-то деле. Запихнув футляр как можно глубже в сумку, Ран снова вытаскивает из кармана практически законченную пачку сигарет, выхватывает одну и смотрит на неё невидящим взглядом. Мягкая женская ладонь, которая легонько бьёт по другой — более грубой, мужской. Сигарета вылетает легко — и ощущение такое, что бросить курить также легко, как выкинуть первую сигарету из пачки. Потом эта мужская рука нежно перехватывает женскую, бережно сжимает, скользит по нежным костяшкам, и спустя мгновение ладони переплетается пальцами. Красота — хрупкая, звенящая, ежесекундно идущая трещинами. Счастье — хрупкое, ежесекундно звенящее, идущее трещинами. ...разбиваются также легко, как и появляются.×××
Aura Dione, Rock Mafia — Friends
— Как ты узнал, где я живу? — Раскидал Таро, — отзывается Ран и лениво улыбается, когда Леа привычно морщится. — И тебе привет, милая госпожа. — В тебе столько талантов, настоящая находка, — девушка останавливается перед ним, засунув руки в карманы болотного цвета толстовки. На ней широкие потрёпанные джинсы, чёрные конверсы с коричневой подошвой — на боку есть метка, а на задней части щиколотки — шнурки. И высокие чёрные носки с двумя полосками. Ран хмурится, и, проигнорировав её реплику, требует: — Подошвы покажи. — Зачем? — интересуется раздражённо Куран, но ногу всё равно поднимает, демонстрируя ему залитую надпись в подошве кед. — Настоящие, — приподняв брови, Ран усмехается — девчонка знает толк в выборе одежды. — Круто. — Ты о чём? — Твои конверсы, — терпеливо отзывается Хайтани и кивает на её ногу. — Если в подошве есть залитая надпись, то они настоящие. Стоят хороших таких денег. Леа смотрит на него как на идиота. Последнего идиота. Или любуется так — Ран намеренно не собрал свои волосы, оставив их небрежно распущенными. Теперь они мягко струились по плечам, обрамляя узкое худое лицо. Как-то одна из девушек сказала ему, что так он выглядит загадочнее — и Хайтани пользовался этим как мог. Но сейчас понять не мог: ей нравится или нет? Флегматичное лицо Леа откровенно нечитаемо — раздражает неимоверно. Хайтани давится на выдохе фразой про злую овечку Долли, не желая окончательно портить гадкое настроение Леа. Он обязан его поднять, безусловно. И Ран уверен, что справится с этим на твёрдую пятёрку. — Садись, — великодушие в голосе Хайтани зашкаливает — в знак приглашения он чуть двигается вперёд. — Давай, Леа, у нас мало времени. — Не называй меня по имени, — огрызается Куран, скорее, с привычки. Ран чувствует смутную, экспоненциально нарастающую тревогу, когда слышит эти разящие всё его существо слова. Диафрагму словно завязывают в узел на каких-то несколько секунд, которые ощущаются как вечность — он даже перестаёт дышать и отчётливо различает на языке кислый вкус желчи. Сердце в груди грозится переломать рёбра в труху, хоть секунды назад оно билось ровно и непринуждённо. Острая потребность обнять, да просто прижать к себе Леа перекрывает всё здравое и рациональное в нëм. Резко развернувшись, он сгребает девушку в охапку и изо всех сил прижимает к себе, судорожно вдыхая запах её волос. Безотечно зарывается носом в длинные волнистые пряди, струящиеся по спине, одной рукой перехватывает её за талию. Перед глазами мелькает вспышка красного — кровь. Густая, липкая, пахнущая смертью кровь. Она течëт по серому бетонному полу, огромной лужей разливается по всей площади, как багряное море, тошнотворное в своей гибели. Течëт из-под чьего-то мёртвого тела. Мёртвого женского тела — Ран отчётливо различает грудь, изящную шею и нежную, такую бледную-бледную кожу. И цепочку с кулоном полумесяца, которая витиеватой рекой ютится любовно на тонких стрелах ключиц... — Что ты делаешь?! Леа кричит в безуспешной попытке освободиться из мужских объятий, которые ощущаются стальными тисками — никак не вдохнуть, рёбра аж ломит от боли. Ран заторможенно моргает и осознаёт, что всё это время трясся, лихорадочно перебирая пальцами по голой спине — толстовку он уже давно задрал вверх, прямо до кружева лифчика. Страх, оцепенение, ужас — всё смешивается в одну субстанцию боли и ужаса, прокажённого чувства неправильности происходящего, которое туго течёт по ценам вместо крови. Но Хайтани не размыкает крепких объятий, как и не чувствует того, как чёрные ногти безуспешно скребут по его шее, пытаясь привести в чувство — Леа бороздит кожу до красных линий и белых следов, а он всё не отпускает её, вдыхая запах лимонной вербены, исходящий от полотна бархатистой кожи. Одновременно такой знакомый и такой далёкий, который делает ему больно на физическом уровне. Боль эта выламывает-выкручивает кончики пальцев, сводит их в жарком спазме нужды и необъяснимой паники. Сейчас Ран чувствует странное, иррациональное, необъятными волнами поднимающееся со дна души: он хочет почувствовать Леа, убедиться в том, что она, стоящая перед ним — не плод его воображения, не игра света и теней, а материальное, и самое главное — живое. Одна рука в бесконтрольном порыве скользит вверх, добирается до тонкой шеи и прижимается пальцами к самому изгибу, нащупывая дельту души. Под кожей быстро бьющаяся жилка жизни — безоговорочное доказательство её истинности. Но въевшаяся в лёгкие боль не спешит его отпускать, она продолжает обкусывать кончики пальцев, слизывая густо сочащийся ихор страха и сукровицу наболевших пятен травм. Ран не может отпустить Куран. Потому что прямо сейчас, на изнанке век она была отпечатана мёртвой, бездыханной, кукольной. И кровь — её кровь, — почему-то Ран видел на своих пальцах. Внутренности беспощадно выедает щёлочью — то было чувство вины и осознание собственной никчёмности. Словно он не смог защитить то, что ценил больше собственной жизни. Кого ценил... Он — не Кишибе. Одно его имя вызывает в груди Хайтани рвотный спазм, желание убивать и уничтожать всё, что попадётся под руку. Что пугает больше всего: он не понимает, почему так злится, когда слышит это имя, никак к несу не относящееся. Пластами ложащиеся чувства вдавливают его пучину слепой ярости, заставляют рычать от дикого желания рвать глотки живым людям — в какие моменты он действительно становится кем-то, напоминающим больше животное, чем человека. Впервые Ран ненавидит настолько сильно, что становится уверенным в том, что готов убить хоть четырежды и не пожалеть об этом ни на одну грёбаную секунду. — ...Ран? Еë ладони — мягкие, тёплые, нежные, — теперь не царапают шею, а осторожно перебирают волосы, пропускают пряди между пальцами, аккуратно массируют кожу головы. Успокаивают. Даруют чувство какого-то забытого тепла, от которого сердце скулит побитым щенком. Ран потерянно льнëт к её животу, лишь на несколько секунд позволяет себе коснуться щекой мягкой кожи и вдохнуть сладкий, ломающий его изнутри запах — ещё невинный, девичий, наивно детский, простой. Не вульгарный, забивающийся в лёгкие стеклом, а ненавязчивый. Желанный — он бы продал свою душу, лишь бы пребывать в таком блаженстве вечность и тысячу лет сверху этого. — Что-то случилось? — совсем уж мягким, таким ласково незнакомым голосом спрашивает Куран. Хайтани даже не знал, что она так может — усмехается про себя, удивляясь таким стремительным изменениям. И тут же млеет, когда она называет его по имени: — Ран, с тобой всё в порядке? Делает ему больно, просто назвав по имени. Кто она такая — нимфа, банши, русалка? Кто?.. — Всё хорошо, — глухо, совсем не узнавая своего голоса, отвечает Хайтани и резко отстраняется. Протест лязгает стальной цепью. — Просто соскучился по... женским ласкам. Знаешь, другие девушки ведь сразу на шею с поцелуями кидались, а ты... Перевернуть всё в шутку получается коряво и глупо, но девушка не подаёт вид — лишь раздасованно цыкает и внимательно скользит по нему взглядом, пытаясь выявить причину такого припадка. Не может; Хайтани быстро умеет менять свои маски и принимать непринуждённый вид. Сейчас он выглядит как обычно, словно полминуты назад не было внезапного припадка потерянности. Это выводило Леа из себя. Каждый человек имеет право быть слабым хотя бы в каких-то моментах — а он всё время пытается казаться неуязвимым. Так ведь нельзя. Совсем нельзя. — Давай, Куран, а то никуда не успеем. Запрыгивай. — У тебя ведь есть права? — Я с ними родился, — мурлычет Ран, чувствуя исходящее от девушки недовольство. Она неуклюже цепляется за него пальцами и старается не свалиться вместе с мотоциклом на землю. Елозит задницей ещё очень долго и наконец находит удобное положение, без лишнего стеснения сцепив ладони на его животе. Нагло суëт их под расстёгнутую куртку — а девчонка быстро учится. Ран не прячет лукавую ухмылку, ведь она её не увидит, и самоуверенно просит: — Я понимаю, что нравлюсь тебе, но не липни так, а то я вздохнуть не смогу. — Липну также, как ты минуту назад, — не теряется Куран. — Терпи. Я в первый раз на мотоцикле. — Не везёт тебе, — Хайтани поворачивает ключ зажигания и ощущает, как вместе с его байком напрягается сама Леа — хватка на талии усиливается вдвое, а в место между лопаток тычется либо её лоб, либо подбородок. — Почему не везёт? — набравшись бравады, пищит девушка, пытаясь показать, что не боится. Закатив глаза, парень кидает коротко: — Потому что твой первый раз — со мной.Juice WRLD, Eminem, Benny Blanco — Lace It
Леа даже не успевает осознать двусмысленность этой фразы — её голос срывается на короткий визг ровно в тот момент, когда мотоцикл срывается с места и тут же стремительно набирает скорость. Теперь Куран ощущается как прилипшая жвачка — стискивает его изо всех сил, тесно врезается грудью в спину и сжимает бёдрами бёдра. Откуда у этой субтильной крохи столько сил, Ран без понятия, но это не может ему не нравится. Её страх настоящий, не показной, она не вопит, не пытается привлечь его внимание, как делала абсолютно каждая девушка до неё — Куран молча переносит новые ощущения и новый страх самостоятельно. — Открой глаза! — кричит Ран, обгоняя мчащуюся перед ними машину. — Открой глаза, Леа! Хайтани не видит, но отчётливо ощущает, как Куран подчиняется — хватка становится слабее, давление на спину уменьшается. Он слышит её тонкий восхищённый писк и чувствует восторг, исходящий от женского тела тёплыми разящими волнами. Их тела сейчас словно переплетены в одно целое — жизнь качает через клапаны адреналин, дофамин, монамин, одинаковые чувства и эмоции, безумными толчками распространяет эти гормоны; словно одно сердце гоняет кровь по двум телам одновременно. Восхитительно настолько, что Ран на секунду забывает о том, что они находятся на земле. Перед глазами вырисовывается персональная Вселенная, которая распространяется на всё, что нравится им обоим. Никого и ничего лишнего, стороннего, ненужного — он, Леа, эта дорога и байк под ними. Огни сумеречного Токио сливаются в одну сплошную красную линию, которая тянется вплоть до горизонта. Небо, испещренное полумесяцами облаков, наливается космической синевой, границы с атмосферой стираются под давлением высоток, они протыкают слой сизых облаков и стремятся вверх, в потусторонние дали распахнутой пасти космической бездны — даже звёзды расступаются под этим напором, хороводом кружат вокруг, не в силах противиться новорождённой Вселенной. На плечо давит чужой подбородок, кожа шеи и челюсти теплеет от жара кошачьего дыхания. Проворные женские ладони оказываются на груди, сжимают изо всех сил. Ей нравится. — И как тебе? — перекрикивает Ран весь мир и совсем чуть-чуть поворачивает голову. Леа блестит океанической бездной глаз, которые успели украсть с неба несколько звёзд и неуклюже спрятать в рыхлую мякоть вокруг зрачка, широко улыбается, выявляя свою подноготную. Это первая улыбка, которую она ему дарит. — Смотри на дорогу! — Куран, осмелев, пальцами одной руки поворачивает его голову и лишь спустя минуту укладывает её на грудь. Но Хайтани уже в ответе совсем не нуждается — он увидел его в ярких аспидных глазах, широкой улыбке и холодной ладони на щеке. Была ли это игра теней и света или прекрасная картинка реальности? Нужно выудить ещё одну улыбку, чтобы убедиться в том, что она не была плодом его разбушевавшегося воображения. Ран паркуется аккурат перед входом, чтобы Леа быстрее согрелась — уши у неё, наверное, насквозь промëрзли. Мотоцикл, в последний раз низко рыкнув, глохнет и успокаивается. Ран терпеливо ждёт, когда она слезет с байка — и Леа слезает, только очень медленно, практически невольно отлипая от него. Странно, что не было звука отдираемого скотча — ведь именно так это и ощущалось. В солнечном сплетении ощутимо ворочался протест; организм требовал немедленного контакта, скулил побитой собакой, когда её ладони соскользнули с груди двумя птицами. Мгновение — и Ран словно оказался в коконе из пустоты. Но второй раз он не позволил себе перехватить её. Поддаваться странным слабостям расшалившегося тела может быть чревато плохими последствиями. Влюбляться или влюблять в себя Хайтани был ещё не намерен. Что бы не говорило ему тело или предчувствие, он в первую очередь будет слушать рассудок. — Это было круто, — немного хрипло произносит Куран и несколько раз подпрыгивает на месте, разминая затëкшее тело. Ран следует её примеру — с байка слезает, но вот прыгать не прыгает, ведь уже привык к таким поездкам. Они уже не приносили должного удовольствия, как бывало с ним раньше; любая вещь приедается и не вызывает первозданного восторга — к сожалению, поездка на мотоцикле не является исключением. Поэтому Ран и катался на байке крайне редко — боялся, что любовь к ним выцветет, как выцветает любая, даже самая интересная на свете кинолента под жгучими поцелуями Солнца. — Голова немного кружится, — Куран старается не пялится на вывеску океанариума, но получается плохо. Она даже пальцы поджимает на руках и перекатывается с пятки на носок от нетерпения.Benny Blanco, Selena Gomez feat. J Balvin, Tainy — Cant Get Enough
Усмехнувшись, Ран достаёт из кармана новую пачку сигарет и опирается на байк, удобно устраиваясь на сидении. Довольно прикрывает глаза, мысленно давая Риндо поощрительный подзатыльник — он не промахнулся с выбором места. Ему хочется немного потянуть время и подразнить Леа — это конечно, плохо, играться на её практически детском интересе, ведь, судя по её взглядам, в океанариуме она никогда не бывала, — но он недостаточно совестлив для того, чтобы перестать измываться над ней. Это даже приносит удовольствие — непредсказуемость Куран его подкупает гораздо больше, чем гарантированный секс с какой-нибудь красавицей в лав-отеле. А её злость... Новая пачка из рук исчезает совсем без сопротивления — Ран сначала даже не понимает, что крохотная девичья ладонь, самым наглым выхватившая её из рук, принадлежит Куран. И это — не видение. — Ты сам сказал, что нам нужно побыстрее, — лепечет девушка под его хмурым взглядом и сильнее мнёт упаковку в ладони. И заодно все сигареты в ней. — Это понятно, — Ран раздражённо вздыхает. — Но, блять, зачем всю пачку поганить? — Я нечаянно, — она раскрывает ладонь и смотрит пëстрыми блюдцами глаз на безбожно помятые сигареты. Такие даже уже не выкурить — натуральное издевательство. Но парень сомневается, что она и правда сделала это ненамеренно. — Я заплачу́ — Хорошо. Сцепив руку на тонком запястье, парень без труда подтаскивает её к себе. Леа в его ладонях похожа на пойманного паучка — не шевелится, не дышит, только смотрит на него сверху вниз глазами зайца и поджимает пухлые алые губы. Ран останавливает ленивый взгляд на них; удивляется невольно — нет и штриха помады, а горят они у неё так, словно вся кровь организма сосредоточена в них. У неё на нижней небольшая ранка, которую судорожно хочется раскрыть напором зубов, а затем слизать выступившие градины крови, смазать до еле видной розовой болячки, которую он бы зацеловывал каждый день, если не час. На таких безумно красивых губах не должно быть никаких уродливых ранок. — Ты заплатишь, — Ран ухмыляется и поднимает голову, врезаясь своим самоуверенным взглядом в её испуганный. — Только не деньгами. — Но и не поцелуем, — тут же ставит Куран условие — кто бы сомневался. — Ладно. Я обниму тебя. — Обнимешь? — спрашивает Леа так, будто разговаривает с идиотом. Ран непринуждённо кивает головой. — Ага. Только не сейчас, а тогда, когда будет нужно. — Что значит твоё «будет нужно»? — девушка даже назад подаётся, глядя на него сощурившись, не скрывая своего подозрения. — Хочешь устроить какую-то подставу? Таинственно улыбнувшись, Ран рывком поднимается на ноги — и смотрит сверху вниз теперь он. Волосы, поддетые ветром, нежно касаются её мраморного лица, любовно льнут и слабо щекотят, гоняя мурашки от самого копчика вверх. Леа, затесанная вне времени, снова каменеет и ждёт, что он ей скажет. И снова не шевелится, снова не дышит. — Увидишь. Поддев девчонку плечом, Хайтани быстро направляется к дверям парка. Леа следует безмолвной тенью, явно довольная тем, что легко отделалась. Пачка мятых сигарет летит в помойку.David Guetta feat. Kim Petras — Hometown (When We Were Young)
Океанариум Тошима «Sunshine» встречает их кристально белым холлом и гулом многочисленных кондиционеров. Ран игнорирует улыбчивых девушек-проводниц, которые хотят навязать услуги гидов и хватает Леа за локоть, чтобы не потерялась — она не могла отбиться от назойливых работник и вечно бормотала извинения, попеременно кланяясь и качая головой. Видно, очень редко бывает в таких людных местах, совершенно не знает, как себя вести с падким на неравнодушных людей персоналом. Пробив билеты на кассе и пройдя через ресепшн, Хайтани наконец чувствует себя более-менее спокойно — напряжение постепенно опускает, теряет хватку и раздражение, уступая место умиротворению. Синий полумрак для него становится практически родным; со всех сторон стены-аквариумы излучают самые разные водные оттенки, отбрасывая тени на лица окружающих. Здесь пахнет хлоркой, освежителем воздуха и немного — морской водой. Этот вечно холодный запах въелся в слизистую ещё прошлым летом, когда он, Изана и остальные из бывшего «Поднебесья» ездили в Аомори. Этим летом Ран хотел повторить такую поездку — на этот раз с «Тосвой». — Это же скат? Мне казалось, они меньше. Голос Леа мгновенно приводит в чувство — оглянувшись, он видит, что она прилипла к стеклу, за которым мерно дрейфовал огромный скат. Блестя мелкими глазами, он лениво опускался на дно, гоняя мелких серебристых рыбок, а потом снова поднимался. Явно вредничал — ведь те, завидев огромный силуэт монстра, спешили разбежаться в разные стороны, беспокойно махая хвостами. Засунув руки в карманы куртки, парень неторопливо подходит к Куран со спины и останавливается аккурат позади, практически касаясь носом её пахнущей какой-то манящей поеботой головы. Для девчонки она была необычно высокой — и это немного раздражало. — Они бывают разных размеров, — пожав плечами, Хайтани запрокидывает голову — над ними как раз проплывала акула. Белое брюхо кажется таким уязвимым и невинным, словно бы это был обычный обитель моря, не жрущий людей и не чувствующий каплю крови в океане солёной воды. А на самом деле страшный хищник, который бездумно загрызёт, стоит ему унюхать добычу. Ран ненавидел акул. Бездумно набрасывающиеся, тупые, прожорливые существа, цель жизни которых — просто жрать. Ему больше по душе были львы — хищники, которые набрасываются в случае опасности для прайда. Зашёл на их территорию — смерть. Не бездумная, глупая цель убить, а защита того, что дороже собственной жизни. — Не люблю акул, — констатирует он и снова переводит взгляд на девушку. Но Леа восторженно наблюдает за мелкими рыбками Ангелами самых разных размеров и видов. Ей не до его переживаний. Еë тонкий палец осторожно скользит по стеклу, пытаясь найти достаточно стабильное направление. Выискивает что-то. Наконец, найдя то, что хотела, она поворачивается к нему и восторженно кричит: — Смотри, на тебя похожа! Леа указывает на длинную блестящую рыба с чёрной чешуёй. Свернувшись кольцом в искрящемся песке, она лениво наблюдает за своими собратьями выпученными глазами, явно не собираясь присоединяться к их сомнительному балагану. Голова у этой рыбы была сплющенной, продолговатой, глаза торчали по бокам жирно поблëскивающими бусинами. — Нихуя не похоже, — вынес Ран вердикт и цыкнул. — Тебе пять лет? — Рыба-прилипала, — Леа многозначительно поиграла бровями. — Очень похожа на тебя. Улыбочку на её губах хотелось стереть. Либо ударом, либо поцелуем. — А, да? Сейчас я найду и тебя. — Эй, подожди. Спокойствие улетучилось за секунду — Ран бегал от аквариума к аквариуму, бегло читал пластинки с информацией, выжидал, когда наконец поток рыб проплывёт мимо и откроет обзор на лежащих в песке обитателей. Леа всё это время крутилась вокруг него беспокойным мотыльком и выглядывала из-за его плеча, цепляя взглядом каждую рыбу. Точно так же выжидала, когда он найдёт что-нибудь стоящее, чтобы обозвать её и отправить в нокаут, но сама на подкорке записывала всё, что попадалось ей в процессе этого поиска — несколько обидных кличек в запасе оставались. «Рыба-Луна. Самая большая костная рыба в мире, её вес составляет...». Рыба была, мягко говоря, не самой красивой. Туловище немного сплющено, словно орех, серый костный скелет с непонятными отростками выглядит по-настоящему жутко, смешно сложенные губы и огромные мутные глаза шарма не добавляют. Ран оценивающе скользит по ней взглядом и ехидно улыбается — он нашёл то, что искал. — Смотри, а вот эта на тебя похожа, — ткнув в бедную рыбу пальцем, Ран оборачивается к притихшей Леа. — Смотрю на рыбу, а у неё твоё лицо. Подпрыгнув ближе, девушка подслеповато щурится — думает, что действительно похожа, — и тут же раздражённо выдыхает, стоит понять, что он издевается. Не оценивает его находки. — Не похоже ни на каплю, — её голос сквозит нотками едкого разочарования. — Поищи ещё. — Делать мне-то нечего. Будешь теперь Молой. У тебя и глаза как у неё выпученные, — Ран проезжается по ней издевательским тоном, упивается её злостью и возмущением. — Пойдём дальше, милая госпожа. Там ещё есть тюлени. — Не люблю тюленей, — морщит нос Куран и подстраивается под его размеренный шаг. — Они воняют. — Откуда ты знаешь? — В прошлый раз ходила. За несколько метров несло. — Я думал, что ты сегодня впервые, — замечает Ран, поворачивая в сторону пингвинов. Облокотившись о перегородку, он задумчиво наблюдал за тем, как маленькие пушистые комочки неуклюже топают по льдинам на потеху публике. Непреодолимая тоска сжала сердце железными прутьями. — Я была. С родителями в детстве, — Леа закусывает губу и тяжёло вздыхает. — Практически ничего не помню. Только то, что тюлени воняли. И мёртвого кита. — Кита? — переспрашивает недоверчиво Хайтани и сверкает на неё фиалковым маревом глаз. — На Окинаве? — Да. Не знаю как, но умер. Я помню, что он сначала был живым, плавал, мне казалось, что даже улыбался, — её лоб прорезала морщинка. — А через несколько часов почему-то умер. Помню, люди сильно кричали. Нас сразу же вывели, но я видела его. — И каким он был? — шёпотом, словно спрашивая какую-то страшную тайну, спросил Ран. Леа, обняв себя руками, задумалась на несколько секунд. — У него глаза были такие, будто бы он плакал. И смотрел прямо на меня. — Пиздец, — невесело усмехнулся Хайтани. — Сколько тебе было? — Одиннадцать. А на следующий день папа убил маму. В ушах у Рана противно зазвенело, словно этот самый кит пытался убить его своей эхолокацией. Вздрогнув, он лишь сильнее впился в перила пальцами, пока Куран проводила по ним кончиком указательного пальца. Не плакала, не давила на жалость, не пыталась чего-то добиться. Просто констатировала факт. — Поэтому я никогда с тех пор не бывала в океанариуме. Не знаю, но почему-то боялась, что здесь снова умрёт кит, — взгляд пасмурных глаз впился в стекло ограждения. — Но я не хотела тебе говорить, поэтому и зашла. А потом поняла, что боялась просто так. Ведь в плохом впечатлении виновато не место, а события и люди. Вот и всё. Сморгнув, Хайтани прикрыл веки. Молчал, Леа — тоже. Он не задавался вопросом, почему она решила рассказать об этом именно ему. Просто принял и впитал, как губка, помог стереть кровь с наспех заштопанной раны. Возможно, даже наложить новый шов, более прочный, который не распустится спустя несколько мгновений. Сейчас Куран не казалась ему колючей и стервозной. Побитой — но то, как она стояла, задрав подбородок, не могло не вызывать восхищение. Она признавала свои слабости так, как если бы они были её сильной стороной. Куран действительно была особенной, отличной от других. Она находила в себе силы улыбаться, когда мир вокруг неё дребезжал по швам. Она находила в себе силы разрывать круги сансар и выкарабкиваться из бездны на дрожащих ногах. Она была хрупкой, но почему-то не ломалась под градами ударов, которыми осыпала её жизнь. Она была хрупкой, но не слабой. — Как звали твою мать, Леа? — Ран физически противится тому, чтобы называть её по имени отца. — Гинко Иноэ. А что? — Гинко Иноэ, — Ран сложил ладони вместе и с улыбкой склонил голову. — Вы вырастили сильную дочь. И пусть она будет такой до самой смерти. Аминь?.. — Аминь, — Леа обнажила зубы, совсем не в силах сдержать улыбку. — Аминь. — Я не хочу называть тебя по имени твоего отца. Я не буду тебя так называть, — он делает один шаг и оказывается прямо перед ней. Леа поднимает на него огромные блюдца глаз, и в них что-то замыкается — и взрывается, когда он говорит: — Леа Иноэ. Но никогда — Куран. Идёт? Она вкладывает свою ладонь в его протянутую — пальцы тут же тесно переплетаются. Знаменуется согласие. Взгляда не отводит. За несколько секунд этот человек смог понять её больше, чем все остальные не могли понять всю жизнь. — Тогда, Леа, я предлагаю тебе свалить отсюда в какое-нибудь другое место. Согласна? — Согласна. — Тогда идём.