Кукла

      Капли проливного дождя вовсю сыпятся с затянутого тёмными тучами неба. Просвета не видно. Да и ждать его точно не стоит в ближайшее время. Раскаты грома раздаются где-то вдали, вызывая некую панику на душе. Гроза Леру пугала абсолютно всегда почти до трясучки в руках, — будь девчонка на той же улице, либо в каком-то теплом и почти безопасном помещении, где вероятность пострадать от явления была крайне низка. Но от осознания этого страх уходить не желал. Ведь гроза имела ассоциации слишком болезненные. Гроза ассоциировалась со смертью.       И смерть эта всегда неожиданно подкрадывалась со стороны, словно выжидая самый неподходящий момент. Хотя для потери не будет никогда нужного времени и места. Она придёт неожиданно и быстро, за собой унеся частичку израненной души.       Но Лера уже свыклась с чувством липкого страха, что скрëбся периодически внутри, острыми когтями цепляясь за нежную кожу. Как свыклась зачастую оставаться где-то позади, за широкими спинами остальных, благодаря которым большинству до неё не было абсолютно никакого дела. Так было проще — не высовываться лишний раз и не привлекать к себе должного внимания. Чтобы не испытывать на себе тяжесть чужих взглядов, обладатели которых впивались острой хваткой в глазницы.       Но люди всë равно глядели на Леру исподтишка, шепчась между собой о чём-то адресованном в еë адрес. И если иногда в голосе говорящего читалось некое сочувствие, то в большинстве случаев он выражал лишь осуждение, вызванное безэмоциональностью на слегка поникшем лице. Лера не лила больше горьких слёз, что застыли теперь на длинных ресницах; но что самое главное — не корила отныне себя за черствость, что поселилась в сердце слишком уж глубоко. Достать её не было возможности и силы. Да и желания тоже.       Душа покрылась ледяной коркой, что разрасталась всë больше и больше со временем, прошедшем с того злополучного дня. Дня, который унëс за собой тех, без которых Лера не видела смысла в дальнейшем существовании. До неё старались дотянуться, в попытках разбить молотком этот лёд, что всячески противился и лишь увеличивался в размерах.       Лера не чувствовала больше ничего. Ни боли от утраты, ни сочувствия в первую очередь к самой себе. Теперь чувства эти оказались закрыты на большой замок под рёбрами, отварить который вряд ли появиться возможность.       Причиной всему стало то, чего Лера всю свою осознанную жизнь остерегалась и боялась больше всего. Сейчас поверить в происходящее не получалось от слова совсем. Почти пустой взгляд уставился куда-то перед собой. В нём не читалось ничего, кроме поселившейся где-то глубоко скорби, из-за которой сердце в груди болезненно сжималось каждый раз при вдохе.       Две могилы, что находились совсем рядом друг с другом. Тётя Лена не раз повторяла — они олицетворяли ту близость между когда-то живыми и любящими друг друга людьми. Но Лера знала, (а знала и видела она куда больше остальных) что никакой любви, о которой, так мечтательно вздыхая, вещала тётка, не было и быть не могло.       Две души, что ушли из этого мира, оставив после себя тяжесть, осевшую внутри, и ком, застрявший где-то в горле.       Два родителя, чья дочь отныне предоставлена лишь самой себе. И это, наверное, родственников волновало больше всего.       Теперь жизнь разделилась на «до» и «после». И теперь Лера впервые не знала, что делать дальше.

***

      Тишина в квартире нарушалась шумом старого холодильника, что доносился сквозь тонкую стену, обои на которой разрисованы в некоторых местах были цветными карандашами, а кое-где и вовсе ободраны. Тусклый свет лампочки освещал пространство недостаточно хорошо, но Лере всë это было вовсе не значимо. Ведь волновали её лишь вызубренные наизусть ноты, благодаря которым мелодия приятной для слуха колыбелью разливалась в маленькой комнатке. Пальцы быстро и умело перемещаются по клавишам. Но Лера вновь разочаровано вздыхает, резко отрывая руки от инструмента. Недостаточно хорошо. Она может и лучше. Лера всегда с особой критикой относилась к собственным стараниям, прогоняла программу «от» и «до», пока результат не окажется удовлетворяющим.       Но когда приходилось сквозь стиснутые плотно зубы вслушиваться в критику другого, то Лера готова была поклясться — она являлась необоснованной и для неё никогда не стала бы важной. Хотя, в какой-то степени, после подобного появлялось желание показать остальным свои настоящие умения, выложиться на максимум на предстоящем концерте, где скучающим взглядом глядели со стороны зала на сцену многочисленные ребята. Лере до них не было никакого дела. Ей не нужны были ни бурные аплодисменты, ни чьи-то выкрики в её адрес, которые принято было расценивать как похвалу.       Действительно значимым оставалось лишь желание доказать собственное превосходство. И у неё всегда получалось добиться желаемого, как бы в ней не сомневались другие.       Натянутая как струна спина, длинные пальцы с короткими ногтями, сжатые в тонкую линию губы и холодный взгляд зелёных глаз, что подобен был утихшей со временем буре, — всë это являлось её полным олицетворением.       Лера была точной копией своей матери — те же повадки, те же принципы и манера речи. А отец всегда оставался для неё кем-то далёким даже в плане необходимого общения. Его зачастую просто не было в жизни — блеклая высокая фигура появлялась на пороге дома поздно вечером и тут же исчезала с приходом утра. Отсутствие важного человека в должном воспитании вело за собой необратимые последствия. Пускай Лера и не нуждалась ни в чём никогда благодаря работе отца, что приносила хороший достаток, однако зачастую она со злобой глядела вслед за закрывающейся на ключ дверью. Ей было до жути обидно. И обиду эту назвать можно было оправданной и обоснованной, ведь папы почти никогда не было рядом. Порой даже в самые важные моменты её жизни.       Заветной мечтой оставалось увидеть на лице отца промелькнувшую на несколько секунд гордость, что проявлялась бы в лёгкой улыбке и сдержанных аплодисментах. Но для Леры они были бы самыми громкими и бурными из всех тех, что раздавались в большом и полном людей зале. Ведь это были бы папины хлопки, наполненные такой неописуемо важной и необходимой поддержкой.       Дом тёти Лены впитал в себя резкий запах дешёвых духов и застоявшегося на кухонной плите самого простого супа, что перемешался с сыростью, исходящей ото всюду, не исключая пыльной кровати. От него Лера воротила брезгливо нос, но только тогда, когда этого не замечал кто-либо другой.       Так пахло в чужой квартире, что вряд ли когда-то смогла бы стать настоящим домом. Её прежним домом. Где вместо былой серости витали яркие краски, что проявлялись в цветных вкладышах от жвачек и в рисунках, которые так и остались приклеенными на скотч к поверхности деревянного шкафа. Стены там не давили, а воздух пропитан был ароматом свежей выпечки и папиного терпкого парфюма, что до сих пор ощущался, когда в руках оказывалась захвачена его старая олимпийка.       И люди эти тоже ей были неродными и далёкими. Казалось, что Лера для них была лишь обузой, тяжёлой ношей которую требовалось дотащить до отметки в виде совершеннолетия. Пускай, тётка и была человеком понимающим и способным в случае чего-либо пойти на уступки, однако, она по прежнему оставалась чужой.       Но Лера давно смирилась со своим положением, пускай оно и оставляло желать лучшего.       Как смирилась с отсутствием в своей жизни белой полосы, что, по всей видимости, затерялась где-то в вечной и непроглядной черноте её души. И теперь ждать просвета во мраке не было смысла. Ведь не осталось надежды, что ярким пламенем пылала когда-то давно в груди.       Некогда горячий чай окончательно остыл, и теперь нужды допивать напиток не было — Лера навела его, чтобы согреться. Тёплый клетчатый плед вложил в это более значимый вклад. Ведь батареи по-настоящему дарили тепло только тогда, когда раскрытые ладони их касались, а позже так же быстро отстранялись.       За окном, что закрыто от любопытного взора было светлой занавеской, давно стемнело, и теперь разглядеть что-то происходящее за пределами комнаты было трудно. Наступил поздний вечер, погрузив узкие улицы города в темноту.       Брат появляется в дверях комнаты также неожиданно, как и обычно, застыв в проходе лишь на мгновенье. Привычный пронзающий взгляд скользит по сестре с лёгким отвращением, ведь свыкнуться с новым членом семьи получилось далеко не сразу. Но, что больше по-настоящему злило и без того разгневанного таким исходом событий подростка — делëжка когда-то принадлежавшей лишь ему одному комнаты.       Лера у него вызывала в больших случаях безразличие. Она не маячила перед глазами в неподходящий момент и всегда обещала держать молчание перед родителями в случае чего-либо. А случаев как раз таки было предостаточно. Столько, что даже по пальцам пересчитать было невозможно.       Но нередко парень чувствовал к ней мимолетную жалость, что лилась порой через края стального сосуда. Она могла появляться в момент нежданный; тогда, когда свет в доме потухал с приходом ночи, а голоса за дверью и вовсе утихали. Лера тихо, еле слышно шмыгала носом, утыкаясь лицом в твёрдую подушку.       Девчонка не ревела и даже не всхлипывала, чем смогла вызвать бы чужое раздражение. Она почти не двигалась, не прикасалась к бледным щекам ладонью, чтобы смахнуть горькие слёзы. А затем быстро заставляла себя погрузиться в сон, словно боясь потревожить своим всплеском эмоций того, кто старательно пытался не замечать её присутствия.       Рома не был тем, кто смог бы проявить сочувствие к другому, пускай и, как принято было считать, родному человеку. Он скорее жаждал скрыть вырывающиеся наружу эмоции за прилипшей к лицу маской хладнокровия. Но Лера за это его не осуждала. Наоборот… Даже понимала. Они, действительно, были чем-то схожи. И схожесть эта проявлялась не только в яростном желании стать лучше остальных, но и в чрезмерном безразличии, что въелось в стенки подсознания. Оно прижилось там настолько, что даже появлялось предположение о его вечном нахождении внутри.       Ромка вдруг неожиданно подаёт голос, отвлекая Леру от прежнего занятия. Она не оборачивается, а лишь вновь отнимает руки от пианино, спиной ощущая на себе пристальный взгляд тёмных глаз.       — Мать велела тебя одну дома не оставлять, а то мало ли… — начал он, исходя из «предыстории», чтобы сестру ввести в курс дела. — Завтра она в ночную работает, уйдет около восьми. А ты со мной пойдёшь, у меня «сбор» в это время, чтоб она орать не вздумала. Получать из-за тебя я не собираюсь.       Лера недовольно хмурит аккуратные брови, но снова молчит, не в силах сказать что-либо в ответ. Она знала о группировке, в которой состоял двоюродный брат, но понятия не имела, что в ней происходило. И соваться в это дело точно не хотела. Не нужны ей были проблемы, и так предостаточно.       — Короче, в голос не тявкаешь, взглядом никого не провожаешь, стоишь за спиной и не высовываешься. Усекла? — Рома поднимается с места. Кровать под ним противно скрипит, как и половицы пола. Этот звук заставляет наконец обернуться.       Лера, побаиваясь натиска чужого, в какой-то степени даже насмехающегося над её жалким видом взгляда, покорно закивала, взор устремив на худые и слегка покрытые синевой колени, что сжимали холодные пальцы от появившегося волнения.       Неизвестный ей ранее страх появился вдруг из ниоткуда, собой заменив уже привычное равнодушие. Это было Лере чуждо. Также как и Ромке чуждо было тащить за собой сестру к участникам группировки. Он знал, что не обидят. Не посмеют рядом с ним, да и без него бы тоже не посмели. Наверное. Но отчего-то нога его нервно тряслась. И причина была даже не в пацанах вовсе, а в кое-чем другом.       Мама до сих пор не знала о времяпровождении своего сына. Вечные ссадины и синяки на лице она то ли в упор не замечала, то ли не придавала им должного значения. Лишь отмахиваясь на предположения соседок, женщина не желала верить в их правдивость.       «Небось в школе с кем-то подрался», — лишь бормотала она себе под нос, повторяя уже прижившиюся фразу раз за разом. Однако, в голове отдалённо слышаться стал неторопливый скрип шестерёнок.       И Ромка допустить завершения их сложения просто-напросто не мог. Нельзя было позволить этому свершиться. Ведь мама не должна попросту волноваться — здоровье её ухудшилось значительно после трагедии в семье, что пошатнула и заставила истрепать знатно нервы.       — Смотри мне. Не хватало ещё, чтобы за тебя мне досталось. Ты же этого не допустишь?       — Не допущу, — она наконец подаёт голос, только произносит это слишком уж тихо и неуверенно, заставляя брата усомниться в правдивости сказанных ею слов.       — Если сделаешь что-нибудь не так, как требуется — пиняй на себя, — его тяжёлая рука осуществляет несколько похлопываний по хрупкому плечу. И Лера каждый раз непроизвольно сжимается всем телом, мысленно прося брата скрыться за пределами комнатушки.       И только тогда, когда хлопок двери раздаётся громким стуком, девушка может облегчённо выдохнуть, позволив себе согнуться в до этого прямой спине. До слуха доносятся разговоры со стороны кухни. Лера прислушиваться к ним не будет. Зачем ей это сдалось? И поэтому, закрыв инструмент и сложив в стопку разбросанные на столе возле ноты, она падает на расправленную кровать. Страшно думать о завтрашнем дне и событиях, что вместе с ним последуют. Как страшно перечить старшему брату, ведь жить с ним под одной крышей ей предстоит ещё долго.