Кукла

      Бурные аплодисменты, выкрики, искренние улыбки зрителей и недовольные лица конкурентов. Казалось, что всё происходящее являлось сном, однако настолько длинным и красочным, что сомнений не оставалось о его очевидной правдивости. Но отчего-то казалось, что проснуться прямо сейчас — далеко не что-то удивительное и вместе с тем болезненное.       Как будто и не было той прочной нити действительности, встающей преградой на пути к мыслям об истине всего происходящего. Как будто в этот раз разум сыграл с ней идиотскую шутку, воспользовавшись царящим повсюду чувством безысходности, что въедалось в самый мозг, не дав возможности к сопротивлению.       Снова. Привычно-непробиваемо. Быстро.       Всё залилось цветом серой реальности; цикличными действиями, что шли и шли друг за другом, не останавливаясь и, тем более, не меняясь; паршивой обыденностью, не внушающей ни капли надежды на изменения к лучшему.       Быть может, Лера была обречена на то, чтобы испытывать это раз за разом, наблюдая за собственной ничтожностью перед всем тем, что поддакивало к исходному положению в виде уязвимости.       Паршивее некуда — оставалось лишь два варианта: либо ты из-за принципа двигаешься дальше, либо остаешься на прежнем месте, где точно увязнешь в грязи, олицетворяющей тот возможный исход.       И все бы ничего — правильное решение очевидно. Однако что-то мешало, тормозило, заставляло оставаться на прежнем месте, чередуя одинаковые по составу будни с ощущением подавленности, что в скором времени стало бы причиной разрушения.       Кто-то легким прикосновением дотронулся до её руки, заставив в ту же секунду поспособствовать рассеиванию странных мыслей, что держали в тисках уже значительное время.       Лера лениво обернулась. Перед ней, широко и лучезарно улыбаясь, восстала помощница организации концерта — женщина, которая отправляла выступающих на сцену по списку. Она лишь легким кивком указала на открытую дверь, уводящую отсюда и ведущую по коридору к выходу, намекая на то, что пора бы покинуть сцену и скучающих зрителей, узнавших всех тех, кто сегодня добился небольшого, но, для самих конкурсантов, значимого успеха.       Интересно, а родители бы ей гордились?..       Если бы сейчас сидели здесь, в этом зале, глядя прямо на сцену, на которой их дочь находилась, то что бы испытывали? И испытывали бы что-то вообще? Так, чтобы прям по-настоящему; чтобы глаза от эмоций блестели при свете падающих прямо на них люстр; и чтобы сердце в этот самый момент награждения стучало гораздо быстрее, тем самым повествуя о неподлинной радости, что в таком случае не скрылась бы за оболочкой фальши.       Лера отогнала сомнения, едва заметно тряхнув головой. Конечно! Конечно, гордились бы… Мама, к примеру, сейчас хлопала бы до покраснения в ладоши, не позволяя лучистой улыбке хотя бы на секунду сползти с счастливого лица. Она, наверняка, рассказала бы об этом всем своим подругам на работе, особенно выделив то, как Леру нахваливала преподаватель.       А вот отец… Отец бы в привычной манере поглядывал исподлобья, чередуя мимолетную полуулыбку с характерной ему серьезностью. Он бы даже не удосужился похвалить её дома, что для Леры являлось бы ценнее всех тех полученных сегодня наград. Ну и пусть! Ведь в том, что отец в глубине души своей дочерью гордился, сомнений не оставалось. Пускай и не сказать то было по его виду и поведению — Лера знала!       Воспоминания о родителях, благодаря которым влажность в глазах прибавилась, заставили вести себя слегка отреченно от тех событий, что в данный момент происходили. Казалось, что столь долгожданное и важное для Леры событие пролетело за секунды, оставив после себя лишь ощущение легкого трепета от собственного успеха. Всё промчалось настолько незаметно, что мысли от такого смешивались в одну массивную кучу, разгрести которую пока никак не получалось. В висках усилилась надоедающая боль, в ушах — тихий, но бесячий звон. Отчего-то снова стало тошно. Ощущение подавленности давило сверху.       И под этим самым давлением как бы невзначай складывалось впечатление не совсем обоснованное, но вместе с тем очевидное: Лере было всё безразлично. И грамота в руках, и похвала преподавателя и остальных только подтверждали её выводы — всё перечисленное радости никакой не доставляло. Да, Лера улыбалась. Слишком наигранно и криво, той улыбкой, в которую не смогла бы поверить и сама.       Её оставили наедине с пожирающими размышлениями, за что в большей степени она была благодарна. Теть Лена сослала всё на нервы — мол, распереживалась слишком сильно, поэтому и сама не своя; поэтому и выглядит так, словно оказалась проигравшей; поэтому и думает, окончательно запутавшись во всем, только об одном.       Он не пришел. Не посчитал это нужным.       Решил просто исчезнуть? Вот так просто? Разве не полагалось действовать совершенно по-другому, демонстрируя то, о чем было принято в их кругах говорить?       Нет. Это точно не конец — Лера знала. «Просто» в их случае быть не может и никогда не смогло бы. «Просто» вообще бывает редко, и их с Валерой случай — не исключение.       Для того, чтобы было «просто» им стоило встретиться когда-нибудь позже. А лучше в реальности, где чувства превосходят над уставами улиц; где мораль стоит выше собственной выгоды; где понятие любви не заточено в рамки дозволенного.       …Лерочка, ты такая молодец! Зал громче всех именно тебе хлопал, правда, — ласковый голосок Айгуль струился неспешно, сбивая с толку мысли Леры, но почему-то с самого начала проходил мимо ушей — внимание от её речи ускользало неизбежно. — Я так за тебя рада…       Кажется, что в какой-то момент Айгуль заметила наконец-таки её отрешенность, а поэтому немного замялась, от неловкости пару раз прокашлявшись.       — Ты в порядке? — она с осторожностью, почти невесомо, коснулась напряженного плеча, а затем позволила губам расплыться в мягкой улыбке, как только Лера наконец посмотрела в чужие глаза с нотками беспокойства в них.       — В полном, — ответ не заставил себя долго ждать. Слова вырвались, даже не успев пронестись и разу в голове, из-за чего сказанное прозвучало слишком резко — не так, как планировалось изначально. — Прости! — тут же выпалила она, на тяжелом выдохе.       — Нестрашно. Я понимаю. Я не хочу лезть не в свое дело, но… Кажется, у вас с Турбо что-то случилось? — она поинтересовалась с любопытством, но в то же время осторожно, размеренно подбирая слова, дабы вдруг Леру резкими и прямыми вопросами не спугнуть. — Просто… Если бы всё было гладко, он находился бы сейчас рядом с тобой, я знаю. И ты бы не вела себя… так, — последнее Айгуль выделила особо.       — Да. Кое-что случилось, — Лера поджала губы, сведя руки на груди. Говорить об этом не хотелось. По крайней мере, точно не сейчас.       Нет, не то, чтобы Айгуль не вызвала у Леры недоверия. Скорее наоборот — делиться с ней чем-то подобным хотелось, даже очень. Айгуль бы поняла, помогла разобраться в ситуации, указала на очевидные, на её взгляд, ошибки, которые всё портили и мешали взаимодействиям. Просто Лера её грузить своими проблемами не хотела — уж как-нибудь сама разгребет. Наверное.       — Что бы там у вас не произошло, — Айгуль бережно дотронулась до предплечья, едва заметно сжимая, дабы Лера на неё посмотрела, — поговорите. Это правда важно. И, я уверенна, правильно, — она говорила очевидные, но вместе с тем такие необходимые слова. Лера кивнула, улыбнувшись лишь краешком губ. Ничего не сказала, хотя понимала, что и не нужно было.       — Эй, Кукла! — кто-то окликнул её, и она тотчас развернулась, вмиг позабыв об Айгуль, которую появилось желание поблагодарить, но тут же улетучилось.       Внутри всё сжалась от предвкушения того, что предстояло перед собой увидеть. Дыхание перехватило, и казалось, что эти секунды неизвестности тянулись бесконечно, стоило только этому знакомо-манящему голосу раздаться за её спиной.       И когда Лера с нотками неуверенности в действиях столкнулась с такими родными глазами, на неё в ответ непринужденно глядящие, сердце вмиг затрепетало от радости, а до того бледные щеки покрылись едва заметным, но обжигающим изнутри жаром.       Турбо стоял в нескольких шагах от неё, как ни в чем ни бывало. Нет, Лере точно не причудилось! Это не было частью самого яркого сна, после которого без слез на глазах просыпаться не получалось. Нет… Всё было реально: и победа, и его приход.       — Всё-таки пришел… — Шепот рассыпался на губах, не дав возможности к нему прислушаться.       Валера прятал что-то за своей широкой спиной, при этом непоколебимо глядел в привычной манере, словно и не было там, позади него, чего-то до определенного момента секретного.       Это всё было так… Странно. Но ощущалось совершенно иначе — будто так и должно было быть, и не было в этом «так» ничего необычного.       — Я, наверное, пойду, — поспешила сообщить Айгуль, до того времени стоящая чуть поддали. Лера кинула на неё просящий о помощи взгляд, но та лишь вскинула брови вверх и кивнула в сторону парня, намекая, что она в силах справиться и сама.       Отчего-то появилось желание ухватиться за её руку, дабы остановить, или и вовсе — броситься следом, лишь бы не оставаться один на один с тем, встречу с кем Лера представляла во всех возможных вариантах. Но что-то заставляло оставаться на месте, покорно ожидая каких-либо действий.       Быть может, чувство вины, что не давало покоя уже долгое время? Оно душило, сковывало движения и связывало руки. С ним было сложно справляться, и, как оказалось, распрощаться тоже.       — Ты молодец, — произнес он убедительно, с такой твердостью в голосе, что захотелось в ответ тут же закивать головой в согласии. — Я даже не сомневался.       — Спасибо, — смущенная, она опустила взгляд на свои блестящие, идеально вычищенные туфли, пряча тем самым и выдающий стеснение взгляд, и вмиг порозовевшие щеки, подобные багровому зареву на некогда ясном небе. Губы дрогнули в легкой, отчасти ласковой, улыбке. Отчего-то дышать стало труднее. Быть может, причиной тому стала духота в многолюдном помещении?       Быть может.       По крайней мере, Лера в этом старалась себя убедить.       Она тщательно прокашлялась — казалось, что голосовые связки стянуло в крепкий узел, из-за чего её голос заметно робел и подрагивал, что, вероятно, мимо его ушей не прошло.       Лера думала о всём случившемся, несомненно, слишком часто — настолько, что окончательно затерялась меж былой тревоги и медленно удушающей тяжести в груди, дав волю ненавистным противоречиям.       Всё казалось ей тупиком.       Это было подобно погоне за чем-то ускользающим сквозь пальцы; безрезультатной попытке нагнать нечто ранее упущенное — то, что из-за её глупости петляло в бесконечном лабиринте.       Лера себя корила, шептала под нос, что за этот страх, пускай и обоснованный порой, ненавидит. Ненавидит и жалкие слезы, стекающие на подставленные руки и обжигающие влажные щеки и подрагивающие ладони. Слезы отчаяния — Лера не в силах справиться с ними.       Как не в силах объяснить собственный поступок, равносильном самому что ни на есть безрассудству.       Ведь Валера уже касался её раньше, позволял себе оставлять поглаживания на участках кожи в тот момент, когда они были наедине. И Лера тому не противилась — наоборот, зачастую давала зеленый свет. Она не испытывала страха, когда он обнимал её, лежа вплотную на кровати или когда целовал в податливые губы.       Вероятно, так просто бывает. В момент, когда дело доходит до реальности, и представления сталкиваются с действительностью.       И вот Валера стоял перед ней — весь такой уверенный в своих действиях и чересчур обаятельный, даже несмотря на строгость его глазниц, смотрящих в чужие неотрывно; с руками, спрятанными по карманам спортивных брюк. Наверняка, таким образом он прятал от нее свежие ссадины, чтобы вздох легкого разочарования не слетел с её алых губ.       А может, Лере просто чудилось всё то, чего и не было на самом деле?       Турбо привычно глядел на Леру свысока, но, вместе с тем, во взоре его не мелькало чего-то осуждающего — словно и не было той нелепой перепалки, возникшей из-за очередного глупого вывода. Вернее сказать, в нем не читалось практически ничего, будто мутная пелена затмила собой оправданное раздражение.       До Леры снова долетал запах тех самых дешевых сигарет, чья упаковка мялась в карманах его ветровки, зажатой меж напряженных рук. От Валеры веяло морозной свежестью улицы и едким дымом, навеки проникшем, вероятно, под самую его кожу.       Весь его вид буквально внушал о наигранном безразличии, намеревающемся в скором времени с пеплом развеется, будто почти докуренный табак на ветру.       Впрочем, всё было как обычно — привычными оставались и сомнения, совершающие круговые движения в голове по часовой.       Быть может, Лере нужно сходу извиниться?       Просить прощения — херня для слабаков. Но ради него этой слабачкой стать всё же придется. В очередной раз. Лера иначе просто-напросто не может.       — Прости, я… — Она замялась, стушевалась, тотчас столкнувшись с его серыми глазами, за ней с интересом наблюдающими. Лера поспешила как можно быстрее отвести взгляд под ноги, от покалывающего волнения едва заметно дрожащие. — Не знаю, что на меня нашло. Всё ведь так хорошо было, — она почти шептала себе под нос, но у Валеры её слова разбирать получалось. Вероятно, уж слишком хотелось послушать то, о чем его девчонка размышляла в период их недолгой разлуки.       Собравшись с эмоциями и мыслями, Лера продолжила, теребя край белого фартука, дабы хоть как-то справиться с волнением:       — Ты мне нравишься, правда, очень нравишься! И я раньше ничего подобного не испытывала. Просто… Мне страшно. Это всё впервые, и твои… — Она снова замялась, но вскоре смогла взять себя в руки — так же быстро, как и поддалась волнению. — Действия, — Лера с присущей ей неуверенностью завершила фразу, совершая безрезультатные попытки придать голосу твердость, — они заставили меня насторожиться.       Валера молчал. Поджимал странно губы, в то время, как Лера заживо сгорала изнутри от сжирающего страха оказаться отвергнутой тем, без кого, как ей казалось, отныне не было смысла в блеклом существовании.       — Я знаю, что являюсь твоей… девушкой, да, — очередная пауза. Щелчок. Продуманные слова вмиг улетучились, столкнувшись напрямую с тревогой. — Прости, это бред. Я даже объяснить током не могу свою выходку, не то, чтобы оправдать.       Пускай он скажет, что она глупая и наивная дура, пусть повторит это столько, сколько ему будет угодно!       Пусть не побоится ранить её настолько сильно, что в одночасье сожмется сердце. Пусть будет так! Лера этого заслужила… Ведь это она благодаря своей глупости всё испортила, пустив плыть на самотек то, что когда-то крепко сжимала в руках.       Однако пусть Валера не посмеет её бросить, поддавшись возникшей возможности. Пусть будет рядом — Лера без него теперь не сможет.       — Не создавай головняк и не смей больше сбегать от меня, — первое, что произнес он после тянущихся чересчур долго минут зловещей тишины. — Знаешь же, что из-под земли тебя достану. И тогда твоих извинений будет недостаточно, — парень процедил это сквозь зубы настолько убедительно, что губы Леры сами по себе приоткрылись в изумлении.       Им сказанные слова проносились в голове раз за разом где-то под смутным понимаем их смысла, раздавались эхом, стремительно крутились в одном и том же направлении, а после, несмотря на промчавшееся короткой вспышкой осознание, вскоре теряли свою значимость. Ведь всё, на что Лера сейчас желала обратить свое внимание: он сам. И даже неважно было, что Валера, несомненно, точно знал и понимал, о чем и как именно говорит.       Быть может, Валера просто выпалил это на эмоциях?       Он бесцеремонно и отчасти по-хозяйски прижал девчонку к своей широкой груди, попутно запустив вечно холодные пальцы в шелковистые волосы. Валера дышал размеренно, но Лера, в свою очередь не смеющая противиться для нее долгожданным объятиям, знала наверняка: это лишь макет, что за своей оболочкой скрывал пугающую действительность.       Плевать.       Ведь она вновь почувствовала себя на своем месте. Тут, рядом с ним, Лера вновь ощущала себя так, как прежде.       Все те дни после ссоры, проведенные то в школе, то в удушающих отовсюду стенах серой квартиры, всплывали в памяти отрывками описывающих их реалий. Это воскресенье, к примеру, имело характеристику отчетливого привкуса соленой жидкости, впитавшейся в наволочку мокрой от нескончаемых слез подушки; а также отличалось от других наибольшим количеством нежелания подняться с кровати и побороть собственную лень сквозь головную боль и плохое самочувствие.       И даже погода за шторами прикрытым окном являлась подобной настроению Леры — холодный дождь, смешавшийся со снегом, попадал и на стекла, оставляя стекающие следы на его поверхности.       Все это нагоняло ещё большую тоску, и из-за мрака, покрывающего облезлые стены, становилось как-то не по себе — хотелось навсегда укрыться в коконе одеяла, напрочь отдалившись от раздающихся над её ослабшим телом голосов.       Ромка изредка интересовался её самочувствием, да всё расспрашивал, не хочет ли она выпить горячего чая с печеньем. Лера лишь что-то неразборчиво мычала в ответ.       — Я скучала, — призналась она на выдохе, почти шепча куда-то в область его напряженной груди. Волнение затаилось где-то в легких и каждый раз вырывалось наружу с рваным вздохом.       — Я знаю, — тут же ответил он с явной уверенностью. Валера, вероятно, хотел сказать что-то ещё, однако несказанные слова растворились на его губах, как только те с жадностью коснулись чужих.       Он кусал её губы, тем самым показывая своё над ней превосходство, а Лера позволяла, окончательно обмякнув в кольце его рук.       Этот поцелуй показался коротким — Валера отстранился рано. А затем одарил Леру своим привычным взглядом — без нежности, как-то хладнокровно. Он невесомо коснулся торчащих из прически прядей волос, с осторожностью заправляя их за правое ухо. Лера чувствовала на коже касания его горячих рук, и не могла справиться с табуном мурашек. Вернее сказать, она даже не прилагала к этому никаких усилий.       — Странная ты, — он хмыкнул, отчего-то покачав головой, а затем в той же манере добавил: — Чудачка. Сначала подпускаешь ближе, а потом убегаешь. Почему? Чё не так с тобой, а?       — Я не знаю, — ответила честно, осознавая всю правильность формулировки заданного вопроса. И вправду, чудачка.       — Не знаешь? — с его губ вновь слетела очередная усмешка. Не от злобы, скорее от недоумения.       Нет. Отпускать её он не был намерен точно — об этом с четкостью твердили его светлые глаза, позволяющие прочесть искреннее желания.       Недолгое молчание обрело некую необходимость. По крайней мере, для Леры точно — появилась возможность прокрутить в голове их недавний разговор, хотя это на данный момент ей ничего не давало.       — Это тебе, кстати, — Валера тут же спохватился, по всей видимости, о чем-то вспомнив. А после наконец перестал прятать руку за спиной, резко предоставляю чужому любопытному взору то, что в его руках находилось.       Лера удивленно округлила глаза. Уголки губ тотчас поползли вверх, и румянец за считанные секунды накрыл её щеки.       Ромашки. Ей ещё никто никогда не дарил цветов.       — Переживал, что тебя не встречу. Думал, что через Шулера придется передавать, — довольный такой реакцией, он наблюдал за тем, как Лера осторожно принимает букет, кончиком носа задевая белые лепестки.       Она выглядела по-настоящему счастливой, и даже блеск появился в её изумрудных глазах. От нахлынувших чувств захотелось расплакаться, но Лера держалась стойко, не позволяя эмоциям завладеть над ней.       — Большое спасибо, — она поднялась на носочках и, с трепетом и благодарностью чмокнув куда-то в уголок расплывшихся в улыбке губ, раскраснелась ещё сильнее.

***

      Лепестки подаренных ромашек опадали редко, но безвозвратно, а затем, медленно кружась в морозном воздухе, ложились на такой же белый, по сравнению с ними, снег, оставаясь на холодной земле едва заметными пятнами.       Покрасневшие руки замерзли окончательно — замерз и букет, крепко зажатый меж окоченевших пальцев.       Тепло отдавалось лишь где-то внутри, являясь противопоставлением нынешнему ледяному пространству. Грело в самом сердце. Там, под ребрами. Пылкий жар отдавался и в щеках, обдуваемых промозглым ветром, и радушно прилипал к лицу без возможности его как-либо отодрать.       В воздухе пахло самой настоящей весной вперемешку с ароматом ванили (всё из-за теть Лениных духов, которые Лера тратить на себя сегодня не жалела). Наконец, почти упрятавшееся за дальним горизонтом солнце грело своими лучами всё живое. Теперь оно исчезало не так рано, как прежде, и поэтому позволяло насладиться своими желтовато-оранжевым светом на зданиях.       Казалось, что это мгновение, проведенное подле лестницы, ведущей к большим дверям Дома Культуры, длилось бесконечно. Лера прятала взгляд где только можно, отводила его и к потертым сапогам, и в сторону мимо проходящих зрителей недавно завершившегося представления.       — Тебя проводить? — Валера прервал возникшую тишину, в свою очередь глядя в её бегущие от чужих глаза неотрывно. Он спросил так, словно действительно ставил Леру перед выбором, хотя точно знал: если та вдруг от предложения откажется, он непременно пойдет за ней следом, ни на что не внимая.       — Проводи. Мало ли кто по дворам сейчас шатается, — она, не дождавшись, пока парень с ней сравняется, неспеша, но с уверенностью, пошагала по скользкой дороге, наровясь из-за неосторожности с грохотом на влажную землю свалиться.       Почти весь путь они шли в тишине, и каждый размышлял о чем-то своем, друг другу неизвестном.       — Ты правда любишь? — вдруг отозвалась Лера, подметив про себя, что до её подъезда осталось пару минут ходьбы. Поэтому решила действовать, позабыв и о страхе, и обо всём остальном. Ей просто хотелось услышать ответ на волнующий вопрос — интерес не давал покоя.       — Что? — он не посмотрел в её сторону, продолжая глядеть ровно перед собой, между делом иногда рассматривая прохожих. Поинтересовался так, будто не расслышал, хотя прекрасно понимал, что Лера знает об этом притворстве.       — Меня любишь? — вторила она более четко, и Валера позволил себе тихо усмехнуться от её возникшей настойчивости.       Эти чувства вряд ли можно было назвать настоящей любовью. Вернее, зависимостью — отчаянной попыткой влюбить, заставить к себе привязаться, да так, чтобы без возможности уйти. Присвоить. Сделать своей. Доказать, что теперь без этой любви невозможно.       Валера не любил Леру. Он видел в ней лишь Куклу — идеализированную картинку, что стала центром всего его внимания и всех мыслей. Кукла была идеальной, красивой и, что самое главное, его. Он сам так решил, он сам сделал всё, чтобы убедить в этом и её саму. А ещё Кукла была удобной. Появлялась тогда, когда Валера сам хотел её видеть, и по тому же принципу исчезала до определенного момента.       А вот Лера… Лера была не той, кого можно было охарактеризовать, как подстилку.       Настоящая Лера являлась бойцом, знающим толк в сражениях. Бойцом с затуманенным разумом из-за ноющего сердца.       И в таком случае это действительно было подобно сражению тех, кто отчаянно боролся друг с другом.       Валера в ответ лишь пожал плечами, даже не задумываясь особо, и Лере не оставалось ничего, чтобы только кивнуть своим догадкам. Всё-таки это было вполне очевидно.       — Почему ты не воспользовался возможностью тогда? Когда мы с тобой вдвоем были, — Лера не осмелилась сказать прямо, предпочитая вместо этого говорить отдаленно. Но Валера сразу понял, о чем шла речь, и сразу заговорил, как будто уже ждал этого вопроса:       — Жалко тебя стало, представляешь? Ты ж не такая, — секундная пауза. Сердце забилось чаще, дыхание затаилось. — Ты как стекло хрупкое. Тронешь — даст трещину, а оттолкнешь — разобьется, — его голос стал тише, и теперь этот шепот раздавался в голове затмившим всё остальное эхом.       Слова вылетали из губ, словно на них растворяясь. Навсегда. Он вряд ли произнесет их повторно. И оттого этот момент казался слишком интимным (и речь даже шла не в горячем дыхании, что обдувало жаром кожу).       — Тебе пора, — он почти сразу отстранился, снова возвышаясь над Лерой и глядя совершенно спокойно. Без напыщенности и насмешки, как в большинстве случаев их зрительного контакта.       Стало ясно: Валера в глубине души своей не хотел её обидеть, ранив так, что разбитое сердце потом не удалось бы склеить. Быть может, та его натура была лишь последствием чего-то действительно болезненного, и вся эта оболочка фальши, сковывающая движения, являлась лишь защитой от нанесения новых шрамов.       Об этом думать не хотелось. Возможно, Лера поддастся желанию понять причину позже. Не сейчас. Не тогда, когда от сказанных им «комплиментов» горело всё изнутри и расцветало вновь. Наверное, Лера во второй за сегодня улыбнулась искренне: без фальши и наигранного ликования.       На душе было неспокойно. Но все эти переживания, которые Лера, вероятно, впустит в свои мысли чуть позже, не стояли преградой перед ощущениями, подобными вновь разгорающемуся пламени, благодаря крошечной спичке в виде кинутых в её адрес слов. Спичке в коробке на самом дне глубокого кармана потрепанной ветровки. Один чирк, и огонь снова греет холодные руки, что, опасаясь обжечься, настороженно и медленно шли навстречу.       Лера, набравшись смелости, робко коснулась его расслабленной руки. Была ни была, нужно было действовать, пока не стало поздно.       Валера остановился на месте, но ладонь оставлял в том же положении — не двигался и даже в сторону Леры не смотрел, а вместо этого глазел с наигранным интересом вдаль, о чем-то своем размышляя.        — Ты только из моей жизни не исчезай, ладно? Можешь даже мною не интересоваться, только не избегай, — Лера проговорила быстро и тихо, будто опасаясь чего-то. И тут же засомневалась в том, что слова эти были в данный момент уместны.       — Слово тебе даю.       — Не нарушишь?       — А ты сомневаешься?       Лера в ответ лишь отрицательно покачала головой. Просто уточнила без мыслей о подобном. Знала же, что тот словами просто так не разбрасывается. И он знал, что это всё — не фуфло. Дал слово — исполнил, а не исполнил — на твоей совести.       Он ушел, даже не оглянувшись и толком не попрощавшись, оставил после себя лишь горькое послевкусие сигарет на губах, что ощущалось даже на потрепанном пальто, и двоякий осадок. Казалось, что всё наконец встало на свои места, и период страданий завершился окончательно. Но что-то внутри по-прежнему не отпускало, не давало покоя, не позволяло дышать полной грудью, хотя безумно хотелось.       Страх того, что ничего у них, вероятно, не получится?