Саван пепельных снов

      Когда Нерайя приносит очередную вещь, Ажира понимает с болезненной ясностью: хватит. С неё хватит. Она больше не может молчать, не может смотреть, наигранно не замечая, совершенно не понимая, теряясь в догадках и домыслах.       Нерайя – давно не котенок, ей не нужен присмотр. Однако она – друг Ажиры.       Очень хороший друг.       Ажира многое видит. Многое чувствует. Умеет сопоставлять. Она знает: Нерайя ценит её молчание, из раза в раз неизменное нежелание любопытствовать. Вот только всему есть предел, и Ажира отнюдь не святая и не безгрешная, не каменное изваяние удобно-смиренное. Выше её сил не беспокоиться за своих друзей.       За Нерайю не беспокоиться – невозможно.       Не теперь.       Мысли взмывают ввысь перепончатокрылыми тварями, воют, надрываясь, до фантомной рези в ушах, когда Нерайя вытаскивает из-под её, Ажиры, кровати холщовый мешок и замирает на миг, разглядывая вещь в своих руках. Словно поглаживает большим пальцем искрящиеся сталью изгибы.       По позвоночнику вверх – едва уловимая дрожь.       Эта вещь не похожа ни на что до. Она действительно пугает Ажиру, заставляет дышать мелко-мелко в тщетной попытке унять против воли покачивающийся хвост.       Вещь – неправильная.       Даже по меркам данмеров – неуместная.       Скверная.       Хуже уродливых трехглазых статуй, отнимающих спокойный сон. Те хотя бы не отправлялись в мешок – разлетались вдребезги от взрывных заклятий, не оставляя после себя ничего, кроме мелких рубинов самых обыкновенных, лишенных и толики магического сияния. Нерайя давно перестала их приносить.       Ажира понимает: что-то происходит.       Что-то должно произойти.       Её желание или нежелание быть частью стремительной вереницы событий значения не имеет: всё уже решено. Ажира свой выбор сделала, когда сохранила в секрете ночь, изменившую безвозвратно взгляд чужой, никогда больше не беззаботный искренне, никогда не наивный по-настоящему.       Ночь, когда Нерайя, оставшись Нерайей, стала кем-то другим.       Явно старше.       Опытнее.       Жестче.       Ажира не сомневается: она замечает все это лишь потому, что Нерайя позволяет ей замечать. Ценит их странную дружбу и платит за это честностью. Пусть относительной, но и последнее наверняка не без причин.       Причин, что Ажира пытается угадать.       Почти угадывает мысленно, но никогда не произносит догадки вслух.       Только смотрит.       Смотрит на сгорающие в колдовском огне листы, исписанные почерком острым, летящим, изящным без излишеств. На пожираемые пламенем лица, десятки и сотни лиц, из которых три – повторяющиеся. Словно смутно-знакомые.       А ещё есть пятно.       Такое же повторяющееся, как те три лица. Даже чаще. За ним – тоже лицо, должно быть лицо, однако Нерайя никогда не заходит дальше общих штрихов, а потом что-то делается с ней самой, с её взглядом, и становится жутко. Хочется выйти, сбежать, всё, что угодно, лишь бы не видеть ненормальную, спокойную мертвенно пустоту красных глаз, наблюдающих за расплывающейся чернильной тьмой.       В бездвижности грезится буря.       Ажира – алхимик прежде всего. Она не родилась здесь, не выросла: тонущий в песках Оркрест ей роднее и ближе припорошенной пеплом Балморы. Её интерес научный исключительно – местные травы да грибы. Свежие образцы. Знания, не искаженные точкой зрения. Гильдия же – государство в государстве: филиалы связаны между собой так, что нет никакой нужды выбираться наружу, если не вести полевых работ.       Однако за три года невозможно не заметить мир за пределами гильдийских стен.       Мир чужой.       Словно бы нарочито враждебный.       И в то же время – до смешного обыкновенный. Не опасней эльсвейрских троп, коли не нарываться на неприятности, согласиться с правилами игры.       Сплетни и слухи – основы основ.       За ними на самом деле и ходить далеко не нужно: Шарн гра-Музгоб становится разговорчивой необычайно после половины бутылки сиродильского бренди. К последней капле на донышке она увлеченно пересказывает Ажире обрывки сведений о культе, что Храм Трибунала запрещает даже упоминать, нашептывает вполголоса не забывшиеся, вопреки официальной религии Морровинда, легенды данмерских кочевых племен.       На следующее утро гра-Музгоб никак не может вспомнить, о чем говорила, а Ажира уверяет – о пустяках. О работе. О сложном проклятии, с которым пришлось разбираться весь морндас.       Ей стыдно самую малость, но в произошедшем – никакой магии.       Никакой алхимии.       Никакого даже самого безвредного и безобидного ингредиента, кроме тех, что рецептурно входят в состав сиродильского бренди. В пропорциях, рецепту соответствующих в точности. Ажира просто умеет слушать и разговаривать. А ещё – знает, как на Шарн действует крепкий алкоголь.       Ей почти не стыдно.       В конце концов, она не собирается разглашать. Не собирается вредить. Да и сам разговор – случайность.       Глупость, возможно.       Бред.       Ажира не может ручаться, что строит теории исходя из фактов, а не подгоняет факты под теорию, рассыпающуюся пеплом и лунным сахаром. Теорию невероятную, но единственно правдоподобную, объясняющую хоть что-нибудь. Это ненаучно. Неправильно совершенно. В алхимии схожая легкомысленность приравнивается к жизни в цене.       Да иначе не складывается. Не выходит, ведь Нерайя, оставшись собой в полной мере, и впрямь стала кем-то другим.       Кем-то старше.       Опаснее.       Намного умнее.       Прежняя Нерайя могла принести подобную вещь разве что не подумав. Взяв незнамо где походя.       Нынешняя наверняка потратила время и немалые деньги, чтобы получить в своё распоряжение именно эту вещь. Она прекрасно осознает, сколько вопросов та может вызвать. Она не оставит её под чужой кроватью в холщовом мешке.       – Уходишь, – не спрашивает Ажира.       Нерайя кивает, прячет вещь под ворохом прочих:       – У меня ещё много дел.       Ажира переминается с ноги на ногу, оглядывается воровато и покрепче прижимает дверь к косяку. Озвучивать свои догадки всё ещё кажется неразумным.       – Ажира волнуется, – шепчет, поймав внимательный взгляд красных глаз. – Зачем тебе всё это?       Она специально не выделяет вещь.       Содержимое мешка без последней скорее нелепое, нежели подозрительное. Приемлемое, особенно – по меркам Гильдии.       Выражение лица чужого – отстраненно-благожелательное.       Нечитаемое.       – Гость, что желает выразить своё уважение, соблюдает не только законы гостеприимства, но и традиции, – поясняет Нерайя вроде бы мягко, и слова вовсе не страшные, не жуткие совершенно. Банальные.       Однако с ними не вяжется вещь.       Не вяжется ничего.       – Ажира не может вспомнить подходящих традиций, – тон не скрывает нервозность, а хвост лишь чудом не сбивает со стеллажа плошку скрибового желе.       Это – без малого провокация.       Ажира готова к тому, что Нерайя уйдет. Не стерпит давление непривычное, любопытство несвойственное, что гасит у прочих и глупостью притворной, и наивностью иллюзорной, и откровенной ложью. Оставит тайны свои при себе.       Они друзья, всё ещё друзья, да у всякой дружбы свой предел. Свои границы. Ажире не хочется проверять их на прочность, не хочется рисковать.       И в то же время не беспокоиться она не в силах.       Что-то происходит.       Что-то неощутимое, едва уловимое. Что-то, что проходит почти всегда стороной, ведь Ажира в нескончаемой веренице событий – наблюдатель невольный, не более. Это Нерайя угодила в стремнину, это её уносит бурный поток.       Ажира видит лишь брызги. Круги на воде.       Последствия.       Единственная теория, равно правдоподобная и невероятная, рассыпается пеплом и лунным сахаром. Галлюциногенными парами скумы.       Ажира на самом деле не жаждет истины.       Ажира на самом деле желает оказаться в дураках.       Хоть и понимает отчетливо – не в этот раз.       Нерайя не вскакивает. Не удаляется прочь поспешно, оттолкнув от двери – остается на месте.       Смотрит немигающе.       Взгляд её – слишком серьезный. Слишком глубокий и темный. Полный чего-то невыразимого, тягостно-топкого.       Отстраненная благожелательность лопается перезрелой ягодой комуники.       – Не удивительно: некоторые традиции давно позабыты, – раздается спустя несколько бесконечно-долгих мгновений. Нерайя ухмыляется криво, вовсе не весело. – Однако пренебрегать ими неразумно, если глава Дома давно не принимал гостей.       Не дома, а Дома.       Именно Дома.       Ажира припоминает слухи, разведанные Хабаси, и медленно оседает на дверь.       Взгляд чужой, припорошенный пеплом, старше не разменявшей четвертый десяток данмерки на сотни и сотни лет.       Нерайя закидывает мешок за спину и подбирается ближе так, чтобы оказаться рядом, не выше, но и не ниже. Касается плеча Ажиры, чуть сжимает ткань платья. Пальцы почти ощутимо-холодны.       – Сейчас я не могу ответить на твои вопросы как и не могу обещать, что отвечу на них когда-нибудь, – признается на грани слуха. – Ты – хороший друг, Ажира. Очень хороший друг. Мне не следовало тебя впутывать. Не ищи истины. Не рискуй зазря, не говори ни с кем о том, до чего додумалась: это опасные догадки и опасные слова.       Ажира кивает растерянно.       – Вы ведь встречались прежде? – спрашивает, углядев в виноватом изгибе губ разрешение на последнее подтверждение безумной теории, обретающей плоть. – С ним. С главой Дома? И те же традиции блюли.       Когда-то давно.       Очень и очень давно.       – В каком-то смысле, – не скрывает Нерайя.       Ажира кивает вновь. Она не жалеет о том, что спросила: узнала достаточно, чтобы начать действительно понимать. Опасаться уже оправданно и осознанно.       – Ажира не станет искать истины, не будет никому ничего говорить, не сознается, что ей известно ни за что. Ажира обещает. Ажира хочет верить, но... Но ты ведь не сможешь сделать это, не получится, – тараторит, не обращая внимания на мелко подрагивающие усы. – Ажира не хочет обидеть, но то, что предначертано...       Убить.       И неважно, кого. Абсолютно неважно.       Пусть Нерайя и стала кем-то другим, кем-то старше, умнее и опытнее, она во многом осталась собой. Нет никакой разницы, какие из слухов правдивы. Ей не хватит сил ни на Шармата, ни на тройку живых богов.       – Ты не сможешь, – повторяет Ажира. – Но тебя...       Запросто.       – Законы гостеприимства работают в обе стороны, – отзывается Нерайя, несказанное уловив.       Законы неписаные.       Основанные на доверии.       – Законы гостеприимства – всего лишь слова, – Ажира качает головой удрученно. – Неужели доверишься?       Не стоит ведь доверять.       Молчание затягивается. Нерайя смотрит не на Ажиру – насквозь, словно провалившись внутрь себя. Заплутав в памяти осколках.       Выдыхает хрипло-прерывисто:       – Когда-то довериться стоило.