Вторым номером

Да, наступление в жизни хоть какой-то определенности совершенно точно стоило что затрат на ремонт авто, что легкого испуга, которым ей повезло отделаться в тот злополучный день. Только вот грош цена была принятому Кирой решению, покуда она не претворила задуманного в жизнь. А возможность эта от нее упорно ускользала вот уже третий день. Она надеялась, что хотя бы сегодня ей удастся выловить Жданова для разговора: пятница, короткий день — казалось бы, нелепыми отмазками о срочных рабочих задачах уже не отделаешься, да куда там! Она явно совершила ошибку, с самого начала дав Андрею понять, что хотела бы встретиться для того, чтобы серьезно поговорить. Казалось, история их отношений должна завершиться именно таким образом: взрослым обстоятельным разговором, в ходе которого они прояснят все недомолвки, обсудят взаимные претензии, поблагодарят друг друга за то хорошее, что все же было… На деле же ее уверенность в этом подходе, похоже, оказалась еще одной из наивных иллюзий: мужчина начал ее избегать. Сперва под вполне правдоподобными предлогами, затем — совершенно беззастенчиво: чего стоили одни только сброшенные звонки, СМС со слегка унизительными в своей формальности «Дам знать, как буду свободен» и «Я тебя услышал» в ответ на ее просьбы о встрече… Этим утром он не потрудился даже поздороваться, сделав вид, что не заметил ее в одном из коридоров. Весьма неубедительно, надо сказать. Ладно, — встряхнулась девушка, — в эти салочки с Андреем, судя по всему, играть можно было до изнеможения, но пренебрегать из-за них работой в любом случае не следовало. Свернув страницу с так и оставленным без ответа письмом, — за это она с упоением сгрызет себя чуть позже, — Воропаева распечатала несколько файлов. Еще раз пробежавшись взглядом по тексту на листах, она мысленно кивнула самой себе: подписание соглашения о сотрудничестве с новым шоурумом обещало пройти как по маслу. Оставалось заглянуть к Кате, чтобы получить окончательное добро на подписание договора на указанных условиях, и можно будет выдвигаться на встречу. Пушкарева… Ничто не предвещало, но на удивление между ними установилось хрупкое, — местами слегка натянутое, если не сказать «трещащее по швам», — перемирие. Когда Катерина впервые переступила порог этого здания обновленной, с гордо поднятой головой, вся в белом, — в прямом и переносном смысле, — Кира думала, что разорвется от негодования. Смириться с тем, что все они, — люди, для большинства из которых работа на благо ЗимаЛетто являлась делом жизни, — должны, затаив дыхание, ждать решения о судьбе компании от этой девицы, взявшейся из ниоткуда и однажды уже исчезнувшей незнамо куда, было ой как нелегко. О том же, какой ужас пронизывал Воропаеву от одной мысли о том, что именно она могла бы увидеть в ту минуту на лице Андрея, стоило ей взглянуть в его сторону, нечего было и говорить… Слова Павла о том, что Пушкарева видится ему в качестве единственной приемлемой кандидатуры на место во главе компании, сорвали Кире крышу окончательно. Лихо бросив в лицо всем присутствующим слова о собственном увольнении, толком их не обдумав, она тогда вылетела из конференц-зала, едва не вышибив собой дверь. Новость же о том, что в качестве одного из условий своего назначения Катерина требовала ее, Кириного, продолжения работы в ЗимаЛетто, и вовсе показалась девушке фрагментом из сценария какого-то низкопробного скетч-шоу. «Просто она осознаёт, что не найдёт профессионала лучше, чем ты. Тебя ведь невозможно заменить, Кира, сколько бы ни говорили, что незаменимых нет. И Пушкарева прекрасно это понимает», — в ответ на увещевания Павла она чуть не расхохоталась. Нет незаменимых, как же! Знали бы вы, с какой легкостью ваш сын всю дорогу разрешал эту извечную проблему… Она тогда едва сдержалась, чтобы не произнести этого вслух. Сюрпризы, как выяснилось, на этом не закончились: Катя вошла в ее кабинет решительно, заявив о своем стремлении расставить все точки над «и». Пусть Пушкарева и вела себя весьма сдержанно и даже почтительно, саму Киру в этот момент драконило так, что она то и дело срывалась на какие-то едва ли не детские «обраточки»: «Может, вы мне еще дружбу предложите? Вы ведь хитрая, я вас раскусила!» «Да как вы смеете? Это я на вас должна обижаться: вы мне жизнь испортили!» Впрочем, своим безапелляционным «Я пострадала не меньше вашего» новоиспеченная президент осадила ее оскорбленные возгласы весьма успешно, невозмутимо переведя разговор в более формальное русло обсуждения условий, необходимых для гармоничного и плодотворного сотрудничества в отрыве от прошлых разногласий. Несмотря на то, что в тот день никто не проронил в ее адрес ни единого грубого слова, а дифирамбов о том, как она ценна для компании, не спел, пожалуй, только ленивый, из офиса Воропаева, по собственным ощущениям, вышла будто оплёванной. И, если уж быть до конца честной перед самой собой, мысль о возможной реакции Андрея на Катино возвращение занимала в ряду вгонявших ее в это состояние причин далеко не первое место... По-настоящему тошно девушке было от настигнувшего ее осознания: любое столкновение с Пушкаревой всякий раз вытаскивало наружу те качества, которые сама Кира не то что проявлять — да она и признавать-то их в себе не хотела. Свой разговор с Катей после того самого совета, когда наконец была обнародована вся правда о залоге и плачевном положении ЗимаЛетто, она предпочла бы не вспоминать вообще. Молниеносно спихнув в собственном восприятии ответственность за неудачи компании с жениха на его помощницу, Кира выцепила ту где-то в коридоре, не просто помешав спокойно попрощаться с подругами, но и весьма недвусмысленно намекнув на то, что так полюбившаяся им Катюша нечиста на руку. Потом этот клятый пакет… Уже в своем кабинете она буквально вырвала его у Пушкаревой из рук. Почему-то владеть собой Воропаева перестала не когда прочла в одной из открыток, казалось бы, судьбоносное «Свадьбы не будет: я ее отменю», и даже не когда наткнулась на совсем уж роковое «Ты, а не Кира, женщина моей жизни». Окончательно и бесповоротно перемкнуло ее именно на крохотном «Катя», ввернутом в конце одной из реплик в качестве обращения. «Да кто вы, и кто он?! Что может быть между вами общего? Андрей, он ведь такой…» «Да вы посмотрите на себя! Чтобы вы были его любовницей?!» Она бросалась этими совершенно, как она понимала уже сейчас, нелепыми, но притом едкими, должно быть, бившими по больному фразами так, будто во всем этом пиздеце ее и правда больше остального волновал не факт измены жениха, не то, что он, судя по тому, что без конца бормотала в ту секунду сама Катерина, пошел на это ради того, чтобы удержать контроль над компанией в своих руках… Казалось, сильнее всего перекорёживало Воропаеву именно от мысли, что Андрей, чей образ в лучшие времена был в ее глазах едва ли не безупречен, снизошел до этой невзрачной, несуразной… Господи, можно подумать, девчонка и правда была страшна, как смертный грех! Да даже если бы и была, ни смотреть на Пушкареву сверху вниз, ни обращать на нее весь вызванный сложившейся ситуацией гнев Кира не имела ни малейшего права. Положа руку на сердце, еще даже не прочитав ту отвратительную, ужасающую своим цинизмом инструкцию, она где-то в глубине души прекрасно отдавала себе отчет в том, что, пусть Катю и можно было обвинить в легкомыслии и эгоизме, — и то лишь отчасти, — ни потомственной ворожеей, ни матерой клофелинщицей она не являлась уж точно, а потому перекладывать на ее плечи ответственность, которую они делили со Ждановым на двоих, было в высшей степени глупо. Впрочем, возможно, Кира тогда в принципе не готова была смириться с мыслью о том, что Пушкарева делила на двоих с ее женихом хоть что-нибудь. Так же, как и не готова была осмыслить, что возможно, — лишь возможно, — ее так прорвало оттого, что в этот раз все пошло наперекор уже, увы, привычному сценарию. А значит и не единожды обкатанные аргументы, — о том, что связями с моделями Андрей лишь тешит свое мужское самолюбие, а то, что, в свою очередь, может дать ему она сама, несравнимо больше, глубже, ценнее… — которыми она всякий раз поднимала себя со дна, стремительно теряли в своей уместности и, как следствие, эффективности. Словом, с самого первого дня своего нового назначения Катерина одним своим присутствием будто выволакивала на свет все самое дурное, о присущности чего собственной душе Воропаева раньше и вовсе предпочитала не задумываться. Теперь же любое взаимодействие с Пушкаревой действовало как лакмусовая бумага. И результаты подобных нехитрых испытаний ее, надо сказать, отнюдь не радовали. Окончательно же прояснить для себя природу своих эмоций Кира смогла, когда они с Катей едва не схлестнулись на почве претензий к работе секретарей. — Я хочу общих правил для всех: и для «женсовета», и для Клочковой, — отчеканила уже, похоже, вполне освоившаяся на президентской должности девушка. — Желаете упрекнуть меня в предвзятости? — Кира Юрьевна, — смягчилась Пушкарева, еще бы в каждом ее жесте не сквозила эта до ужаса раздражающая снисходительность, и, быть может, они смогли бы поговорить нормально, — я не имела этого в виду, вы справедливый человек… Господи, сейчас это звучало как изощренно завуалированная издевка. — … да вы ведь и сами так часто их защищали, — впрочем, порой ей, напротив, начинало казаться, что Катерина, на самом-то деле, говорила вполне искренне, а все эти немые укоры были лишь проекцией ее, Кириного, тщательно скрываемого недовольства собственными поступками и решениями, — я уверена, в глубине души вы… — Вы не можете знать, что у меня в глубине души, — это не лезло уже ни в какие ворота: они все-таки были не в исповедальне. Вполне рациональное желание никогда больше не касаться темы произошедшего между Пушкаревой и Андреем каким-то поразительным образом наслаивалось на клокочущий внутри нее страх не сдержаться и в один прекрасный момент вывалить наружу все, что она думала по этому поводу. Потому что бесконечно мусолить это в своей голове Воропаева, честно говоря, уже попросту устала. Все это изрядно щекотало нервы и начинало походить на какой-то совершеннейший абсурд. — Что ж, — как Катерине в последнее время удавалось сохранять эту непробиваемую невозмутимость, Кира не могла себе вообразить, хоть убей, — предлагаю на этот раз ограничиться штрафными санкциями. — Вот как? — Да. Думаю, это будет хорошим уроком, — резюмировала Пушкарева, направившись к двери в намерении покинуть конференц-зал, на время ставший им переговорной. — Вы подняли его с производственного этажа, — эта реплика, пожалуй, не нуждалась в дополнительных уточнениях. Все-таки что-то внутри нее сегодня просто свербело. — Антикризисный план, реализация которого и является основной, если не единственной, целью моего пребывания на этой должности, не был составлен мной в одиночку. Вполне логично, что претворение подобной стратегии в жизнь требует непосредственного участия всех людей, внесших свою лепту в ее разработку. Кроме того, к работе на этаже администрации вернулся и Роман Дмитриевич. Думаю, это как нельзя лучше демонстрирует, что собственные интересы — не то, чем я намерена руководствоваться на своем текущем посту. Или вы полагаете, что необходимость видеть лицо этого человека каждый день доставляет мне какое-либо удовольствие? — в голосе девушки, на удивление, не ощущалось и намека на укоризну: слышны были лишь усталость и какая-то горестная ирония. — Катя, я, ей-богу, не в курсе, что доставляет вам удовольствие, да и в принципе не представляю, чего вы ищете персонально для себя во всей этой авантюре с президентством, но… — Кира Юрьевна, если быть откровенной, больше всего мне сейчас хочется планомерно и окончательно закрыть все вопросы, так или иначе делающие меня причастной к кризису компании и ее залогу. Что же до… — Пушкарева глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, — После моего возвращения мы с вами так и не коснулись этой темы напрямую, и в чем-то это правильно, однако сейчас мне кажется, что прояснить ситуацию все же необходимо. С Андреем Павловичем у меня ничего нет. И никогда не будет. В этом вы можете быть уверены, потому что я справилась со своими чувствами, а у него самого их никогда и не было. Вот оно. То, что не давало ей покоя. Катерина была такой хладнокровной, бесстрастной, непоколебимой в уверенности, что смогла преодолеть собственную болезненную привязанность… Перед ней стояла женщина, благополучно пережившая свою влюбленность в Жданова, собравшая себя по кускам после предательства, успешно перешагнувшая через причиненную ей обиду. Сама же Кира, несмотря на недавнее, — высказанное уже в который раз, — предложение Андрея попробовать перелистнуть страницу и начать все заново, кажется, никогда еще не чувствовала себя более разбитой. Ее снедала не ревность, не боязнь потерять любимого мужчину. Это была зависть. С самого первого дня Катиного возвращения. Внутри что-то надломилось — она и представить себе не могла, что когда-нибудь сможет произнести эти слова, но сейчас… «Справилась со своими чувствами»? «Никогда и не было»? А, может, просто приняла их безответность? Легко отказаться от чего-то, чем, как сам думаешь, никогда не обладал! — Он сказал, что любит вас. — Простите? — ни шока, ни изумления, ни даже крохотного нервного смешка: в ответ на информацию, которая в свое время потрясла Киру похлеще резкого сдвига тектонических плит, Пушкарева лишь слегка нахмурилась. — Андрей сказал, что любит вас, — она пристально следила за выражением лица собеседницы, силясь уловить хотя бы намек на надежду или воодушевление, но по-прежнему находила лишь усталость и… сожаление? Нет. Жалость… — Всё это… — девушка замотала головой, — весь этот сценарий, который вы имели неудовольствие прочесть, был сочинен лишь для того, чтобы держать меня на коротком поводке. То, что сказал вам Андрей Павлович… Быть может, это было назло, быть может, на какое-то мгновение он и сам в это поверил… В любом случае, мне это уже не интересно. Больше нет. Это была игра, в которой я оказалась лишь пешкой. А у вас все еще может наладиться. Если, конечно, это то, чего вы сами все еще хотите, Кира Юрьевна, — добавила Катерина чуть погодя.