Вторым номером

Федор, вопреки ее опасениям, не соврал, пообещав ехать осторожно, однако в те четверть часа, что они потратили на дорогу, дыхание у девушки то и дело перехватывало. Поначалу — со страху, а затем, спустя всего несколько минут, — уже от изумления. То ли облегчение, настигшее ее после, пусть и с горем пополам, но все же состоявшегося разговора с Андреем, диковинным образом переплелось с новизной ощущений от езды на байке, то ли в ней воспряла позабытая со времен поздней юности страсть к двухколесным средствам передвижения, — тогда в этой роли выступал, конечно, велосипед, — черт его знает… Но такой освобожденности и напитанности жизненной энергией она не чувствовала уже, пожалуй… Страшно подумать, как давно, на самом деле. Да и вообще не сказать чтобы безбашенность и сумасбродство были свойственны ей хоть на каком-то жизненном этапе: стремление ровнёхонько вписаться в рамки надлежащего в большей или меньшей степени было присуще младшей Воропаевой, сколько девушка себя помнила. В ранней молодости, еще при жизни родителей, любые бунтарские порывы, подстегиваемые пресловутым юношеским максимализмом, угасали так же быстро, как и вспыхивали: в ее собственных глазах подобное всегда выглядело прихотью, не стоящей даже малейшего беспокойства со стороны близких. Казалось, время набивать шишки еще наступит: она повзрослеет, причин тревожиться за нее станет меньше… Ну, повзрослела. Тревожиться уже некому. Почти. А на деле — из, безусловно, не лишенной своих радостей, но все же довольно мнительной и робкой юности она экстерном, — как и полагается хорошим девочкам, — перескочила в какую-то чинную зрелость. Ясный, едва ли не вплоть до преклонного возраста, карьерный путь, блестяще подобранная партия, маячащая на горизонте свадьба, — все эти характеристики, будто списанные из словарного определения понятия «привилегия», в какой-то момент и вправду составили общую картину ее действительности. Правильную такую картину, для многих завидную, однако счастьем, — отчего-то, — не насыщенную. Быть может, именно осознание такого несоответствия и подталкивало Киру к неустанному поиску возможного подвоха даже там, где для подобной подозрительности причин не было и в помине. А может, это вечное пребывание начеку и вовсе стало для нее некоторой нездоровой, извращенной заменой тем азарту и спонтанности, которые она по какой-то причине в свою жизнь так и не впустила, признав для себя непозволительными. А почему, собственно? Вон, те же байкеры, к примеру: каждый день ведь, по сути, собой рискуют. Но свое увлечение при этом считают стоящим этого риска… Хотя, наверное, и немудрено, ведь они тем самым наполняют свою жизнь не только впечатлениями, но и самой возможностью эту свою страсть выпускать на волю. Такие моменты, проведенные за чем-то поистине тебя захватывающим, наверняка и ценность приобретают совершенно особую, в которой с этими мгновениями не сравнятся ни часы, ни дни… ни порой, возможно, даже годы, проведенные вдали от людей и дел, дарящих возможность по-настоящему проявить свои чувства и реализовать собственные возможности. Что интересно, мысль о таком различении между временем прожитым и упущенным вообще-то и не была нова для девушки... Кира училась на втором курсе, когда мама в один из дней вернулась домой поникшей и до того задумчивой, что, едва не забыв поздороваться, заперлась в спальне. Вышла она только под ночь, когда, задержавшись на работе, приехал и отец. «Новообразование нашли. Пока толком ничего не ясно, но, говорят, высока вероятность, что это онкология», — маме, видимо, за несколько часов, проведенных в уединении, удалось собраться достаточно для того, чтобы произнести это совершенно безэмоционально. От этой ее невозмутимости новость, в правдивость которой и без того отчаянно не хотелось верить, казалась еще более абсурдной, совершенно нереальной. Те пару месяцев, проведенные в вытягивающем все жилы ожидании, Воропаева помнила смутно, однако отдельные фрагменты все же врезались в ее сознание очень глубоко… Беспомощное «А что мне теперь делать?», которое папа шепотом, похоже, сам того не заметив, проронил сразу же, стоило матери пересказать намеченный врачами план дальнейших обследований. Их разговор с глазу на глаз, когда девушка, насилу успокоившись, опустила голову маме на колени, подставляя волосы ее нежным рукам, всегда пахнувшим одним и тем же тонким, едва различимым ароматом крема. «Кирюшик, рано отчаиваться, поверь… Ты не должна настраиваться на плохое, но я считаю, что мне все же стоит сказать вот что: у жизни есть длина и глубина. И, если над первым мы невластны, второе — полностью в наших руках. И тут мне, будь уверена, повезло настолько, что… Даже не знаю, могла ли бы я желать большего: почти тридцать лет гармонии и взаимопонимания с вашим папой; вы с Кристи и Сашкой; возможность, ни под кого не подстраиваясь, заниматься делом, которое мне по душе… Я сделаю все, чтобы быть с вами рядом как можно дольше. Но в то же время хочу, чтобы ты знала: вы наполнили мою жизнь таким количеством любви, что мне совершенно не приходится ни о чем жалеть. Ни капельки». Была среди этих моментов и беседа пожилого врача с одним из пациентов, которую она ненароком подслушала, сидя в омерзительно бирюзовом больничном коридоре, пока маме делали биопсию. «Я в этом отделении работаю дольше, чем вы по свету ходите, молодой человек. В заигрывании со лженауками меня обвинить сложно, уж поверьте. Я не о том вам толкую… Лечение вам назначено и будет проведено в точном соответствии со всеми стандартами и требованиями, как и каждому в этих стенах. Просто знайте, что за проведенные здесь сорок лет я наглядно убедился вот в чем: выздоравливает тот, кто борется за эту возможность, а не упивается жалостью к себе. Чтобы жить, нужно гореть чем-то, что заставляет вас эту жизнь ценить». Опухоль, по результатам биопсии, оказалась доброкачественной. Ни Кристине, к тому времени уже ударившейся в кочевой образ жизни, ни Саше на выпускном курсе Гарварда они втроем с самого начала решили ничего не говорить, пока не будет поставлен окончательный диагноз. Оба до сих пор и не в курсе: мама с папой, как только выдохнули с облегчением, рассудили, что лишние нервы старшим детям без надобности, а после… Там уже было не до того, да и ей, наверное, не хотелось, чтобы к живущему в памяти брата и сестры образу родителей примешалось знание о том, что те утаили от них нечто, что могло оказаться столь важным. «Мне совершенно не приходится ни о чем жалеть». Давненько она не позволяла себе вспоминать о сказанном матерью в тот вечер. Как знала, что ни к чему, кроме разочарования в самой себе, эти мысли, пожалуй, не приведут. Кажется, пришло время наконец признать: пока что наполнить свое существование чем-то, что позволило бы взглянуть на минувшие годы с удовлетворением и благодарностью, ей едва ли удалось. Да, работу она любила, но даже эта веха ее жизни будто насквозь пропиталась неустанными тревогой и раздражением, правившими бал в ее отношениях с Андреем до сегодняшнего дня. Брошенное же тем врачом «Нужно чем-то гореть» сейчас и вовсе казалось поразительно метко подобранной насмешкой: то, чем она пылала в последнее время, могло разве что отравлять все вокруг едким дымом. Уж точно не дарить жизненные силы. И тут явно нужно было работать над самой собой, а не пытаться подвести под собственные ожидания окружающую действительность. Впрочем, уже только то, что ей, кажется, хватало ума это понять, делало ситуацию небезнадежной. — Ну вот, Смоленский пассаж! А вы еще сомневались! Я свое дело зн… Кира Юрьевна? — Да-да, Федор, — чуть замялась девушка, стаскивая с головы шлем, — Признаю: успех сегодняшней сделки, если все пройдет гладко, можете записать на свой счет. Как тут..? — Да, сейчас можете слезать: тем же манером, что и садились, — отозвался парень, забирая защитную «амуницию» у нее из рук. Вновь оказавшись на земле, Воропаева принялась оправлять на себе одежду и приводить в порядок прическу, исподтишка косясь в одно из прикрепленных к рулю зеркал. — Кира Юрьевна, так у меня ж здесь… — вдруг воскликнул Федя, открывая багажный кофр, — Я, знаете ли, из экипировки теперь вынужден возить с собой не только мотоциклетную, — усмехнулся Коротков, протягивая ей складное зеркало, очевидно, из бьюти-арсенала Тропинкиной.