Тепло на высоте 20 метров над землёй

С момента расставания Джек с Коннором стали общаться ещё больше, но после проведённого друг у друга под боком времени Нельсону теперь всего было мало. Вновь вспоминать, каково существовать совершенно одному в радиусе нескольких километров, было тяжело и неуютно, не говоря уже о переживании разлуки с другом. С другом. М-да. Всё чаще Коннор стал затрагивать темы, очень тонко балансировавшие на грани платоники и романтики. Поначалу это всего лишь смущало Джека, но по прошествии времени он начал серьёзно волноваться: что всё это значит? Видит ли он то, чего нет, или Коннор действительно пытается ему на что-то намекнуть? Но как тогда объяснить его прежнее поведение? После личного знакомства с Коннором ничего не прояснилось — он оставался для Джека всё такой же загадкой, необъяснимой даже больше, чем до этого. Дело в том, как Коннор проявлял свои чувства к другим людям. Джек ещё по общению по радио понял, что Хокинс не стесняется себя и своих мыслей — он всегда прямо говорит то, что думает, не боится эмоционировать и выражать себя. Вблизи это оказалось даже очевиднее: вся суть Коннора была в касаниях. У него была эта неутолимая жажда потрогать всё, что можно и нельзя, обычно присущая детям. Забавнее всего было наблюдать, как он хочет трогать Джека, но сдерживается, за что Нельсон, кстати, был очень благодарен — для него тактильность его друга и так перешла все границы. Чем, собственно, и ставила в тупик. У Коннора была постоянная тяга прикоснуться к его лбу, тронуть его руку, невзначай задеть колено или положить руку на плечо. Да, для него это было натурально и естественно, но Джек соврал бы, если бы сказал, что у него от каждого такого контакта не перехватывало дыхание. Из-за этого понимания становилось как-то грустно и стыдно. Однако все касания можно было списать на привычки Коннора, а вот то, что он начал нести по радио после расставания — уже с трудом. Да, Коннор всегда был болтушкой и любил почесать языком, но в последнее время это вышло на целый новый уровень. И вот что на него так повлияло Джек понять не мог. Что ему стоит думать? Стал коллега открытее из-за проведённого вместе времени или причина крылась в чём-то другом? А может, Нельсону вообще всё это только кажется? Ничем не помогал и внутренний анализ проведённых вместе дней, в особенности — их прощания. Джек вертелся ночами в постели, сминая простыни и пытаясь понять, что ему из всего этого вынести. Зачем Коннор поцеловал его перед уходом? Что это значит? Не мог же он проверять его температуру перед уходом? Или мог? Или это был просто дружеский жест? А может, всё-таки что-то большее?.. Без тёплого тела под боком ему снова стало смертельно сложно уснуть дольше, чем на пару часов. Каждая ночь повторяла предыдущую; он не мог сомкнуть глаз, ворочался, скидывал с себя одеяло из-за жары, укрывался вновь, когда замерзал через пару минут, и колесо Сансары давало оборот. В голове постоянно крутилось слишком много мыслей, чтобы выровнять дыхание, и лишь перед самым подъёмом солнца мозг отключался уже скорее непроизвольно, лишь бы найти укрытие от беспокойных дум хотя бы ненадолго. Он не понимал поведения Коннора, но задать не дававшие покоя вопросы напрямую звучало как пытка в чистом виде. Иногда он задумывался, что, возможно, дела его совсем плохи и отсутствие сна начинает влиять на работу мозга, потому что на вылазках в лес он стал замечать… всякое. В основном — свист, определить источник которого было невозможно: он будто звучал отовсюду одновременно. Джек думал, что, скорее всего, это просто ветер гуляет в кромках деревьев, заставляя листья напевать жутковатую мелодию, но почему-то эта мысль не помогала избавиться от зудящего ощущения чужого опасного взгляда за спиной. Поэтому Джек лелеял моменты, когда под вечер был достаточно уставшим, чтобы веки тяжелели сами собой, позволяя хотя бы изредка погрузиться в глубокий сон без сновидений. В воздухе стоял сладковатый запах домашней выпечки. На столе лежал листок бумаги, вымазанный мукой, с выведенным женским почерком рецептом булочек с яблоками, а на плите остывала сама сдоба. Тесто получилось немного не той структуры, какой всегда выходило из-под маминой руки, но вкус практически не отличался, из-за чего смотрителя одиннадцатой вышки вполне успешно разморило под воспоминания о детстве. Печка тихонько трещала дровами, сопровождаемая низким гулом компьютера. Джек старательно клацал по плывущим перед глазами клавишам, вбивая в программу ежедневный отчёт, когда сбоку зашелестело старое радио: — Угадай, кто пережарил картошку, но всё равно будет её есть, потому что больше нечего? — Понятия не имею, — зевнул Джек, проверяя температуру на термометре за окном. — Это я, детка! — воскликнул Коннор так, будто ему было, чем гордиться. — На самом деле грустно это. Ситуацию спасают только мамины закрутки. Огурчики вышли что надо, — с того конца послышался громкий хруст. — Ради бога, ешь потише. И не чавкай в динамик, — прикрутил громкость Джек. — Извиняюсь, — с явно набитым ртом ответил Коннор и замолчал. Джек в последний раз пробежался взглядом по введённым данным и наконец нажал кнопку «Отправить отчёт», тут же сворачивая программу и выключая компьютер. Он снова широко зевнул и прикрыл уставшие глаза, когда приёмник вдруг вновь заговорил: — Знаешь, я скучаю по твоей стряпне. — Что? — сквозь дрёму переспросил Джек. — Я скучаю по твоей еде. Ты вкусно готовишь. — Спасибо, — улыбнулся Джек, кладя голову на сложенные на столе руки и убеждая себя, что приляжет только на момент и перейдёт в кровать через минуточку. — Я бы сейчас всё отдал за кусочек твоей лазаньи. — Правда? — Честное скаутское. — Хм, спасибо, — пробормотал Джек и провалился в сон. На утро он проснулся с больной шеей и полупрозрачным фантомным воспоминанием, как этой ночью Коннор обнимал его со спины, пока на сковороде перед ними шкворчали панкейки. Сказать, что просыпаться совершенно не хотелось — значит ничего не сказать. В другой день они играли в морской бой по связи — благо, для этой игры необязательно находиться в одной комнате, что позволяло им продолжать коротать время вместе таким образом. Видимо, Коннор и в правду усердно раздумывал над стратегией, которую подсмотрел у Джека, потому что начал расставлять корабли подобным образом и сравнял их счёты в выигрыше… — Убил, — … ну, почти сравнял. — Надеюсь, ты счастлив, новичок. Ещё одна победа над старым несчастным человеком. — Не прибедняйся, — фыркнул в ответ Джек. — Последние два кона ты выигрывал. Теперь, с моей стратегией, ты стал достойным противником. — А раньше, то есть, не был? — До того, как ты спёр мою расстановку кораблей — не был. Ты проигрывал каждый раз, Коннор. Из приёмника послышался тяжёлый вздох. Джек представил, как собеседник закатывает глаза. — Знаешь, идеальной стратегией сейчас было бы взять и обнять тебя так крепко, чтобы ты не мог говорить, куда стреляешь. — Чего? — подавился воздухом Джек. — Не напрягайся, новичок. Просто внезапно подумал, что хочу обняться. — Д-да, понятно, — побормотал Джек, в очередной раз спрашивая себя, куда ведут их подобные разговоры. — Ты не представляешь, как я уже привык лежать в обнимку по ночам. Теперь заснуть без этого не могу. — Прости, что? — На выходных сходи слух проверить, что ли. Говорю: мне не хватает обнимашек в жизни. — Нет-нет, что это было про ночь? Когда это мы обнимались ночью? — Ну… каждую ночь? — Неправда, — в неверии выдохнул Джек, чувствуя, как загораются щёки. — Правда, — усмехнулся голос по радио. — Нет. — Новичок, мы обнимались каждую ночь. — Я не помню такого. — Видимо, ты не отдавал себе в этом отчёта. Но мы каждый раз под утро оказывались в объятиях. Джек спрятал лицо в ладонях. Боже, ну за что ему всё это? — Я не хотел. — А по-моему вполне себе хотел… — Это было неосознанно! — Как скажешь, новичок, — спокойно ответил Коннор и добавил: — Не волнуйся на этот счёт. Я-то обнимал тебя в ответ осознанно. Джек удручённо застонал, откидываясь на спинку кресла. Коннор на другом конце провода расхохотался. И что Джеку думать о таких разговорах? Что Джеку думать о других, нежных и доверительных разговорах? В тот день пошёл первый снег. Джек читал книгу, которую ему принёс Билли — «Теория сна» или что-то в этом духе: на одиннадцатой вышке ему не оставалось ничего, кроме как заниматься самолечением от сжирающей жизненные силы и рассудок бессонницы. Ему хватило нескольких секунд, чтобы вытянуть руку к приёмнику и подключиться к связи, когда из электронной коробочки послышалось: — Новичок, выгляни в окно. Наверняка микрофон подхватил и передал его восхищённый вздох, когда он поднял взгляд и увидел медленно спускающиеся с неба снежинки. Они кружили в воздухе, будто пытаясь догнать друг друга в мудрёной игре в догонялки, и аккуратно приземлялись на размашистые хвойные ветви. — Какая красота, — прошептал он, ища на столе свой сотовый, чтобы запечатлеть вид за окном на фотографии и отправить сестре. — Ага, — мечтательно вздохнул Коннор. Воображение услужливо нарисовало Джеку картину, как смотритель двенадцатой вышки сидит в похожем на его собственное кресле и задумчиво смотрит в окно. Джек сделал несколько снимков, тут же заходя в диалог с Кайлой и отправляя картинки. Рядом с сообщениями, как обычно, возник красный восклицательный знак. Отложив телефон, Джек подпёр рукой голову и уставился в окно, следя за спуском крохотных белых частичек. В сумерках они поблескивали серебром, будто сжавшиеся до невообразимых размеров падающие звёзды. Пространство между пожарными замерцало тихими помехами на радио, пока они смотрели на первый в году снегопад. Молчание растянуло время домашней карамелью. Джек отстранённо подумал, что в его ежедневном отчёте наконец-то появится новое описание погоды, когда приёмник вдруг заговорил непривычно спокойным голосом: — Зима — любимое время года моей мамы. Джек рассеяно моргнул. — Здорово. — У неё день рождения двадцать четвёртого декабря. Прямо перед Рождеством. Я всегда старался подарить ей хотя бы что-нибудь на оба праздника. Джек задумчиво замычал в ответ. Отец всегда таскал его на вечеринки в честь своего дня рождения; каждый раз там было много пьяных взрослых людей, с детьми которых младший Нельсон почему-то никак не мог найти общий язык, поэтому сидел весь праздник один за детским столом. Маму он поздравлял с днём рождения только по телефону. — Кажется, ты очень близок со своей мамой, — заметил Джек, постукивая пальцами по столу. — Да, — просто ответил Коннор. Спустя несколько секунд он внезапно предложил: — Хочешь я расскажу тебе про неё? Сердце пропустило удар, и Джек выпалил: — Да. Коннор вздохнул и начал с улыбкой в голосе: — Она замечательная. Её зовут Джулия. Она готовит самые вкусные в мире шарлотки. Она всегда была рядом в сложные моменты. Представляешь, она периодически приезжает в Айронбарк, чтобы через Билли передать мне домашнюю еду. — Звучит чудесно, — улыбнулся Джек. — Она правда чудесная. Билли говорит, что она каждый раз спрашивает, как у меня дела. Похоже, они подружились, — хихикнул Коннор. — Я безумно по ней скучаю. — Представляю. Я тоже очень скучаю по сестре. — Это издержки нашей работы, парень, — вздохнул голос из радиоприёмника. — Но я хотя бы вижусь с мамой по выходным. А твоя семья живёт далеко отсюда, да? — Ага. Я не виделся с Кайлой уже сто лет… если бы она не слала свои фотки, я бы уже, наверное, забыл, как она выглядит. Коннор немного помолчал, видимо, обдумывая свой следующий вопрос: — Расскажешь о своей семье? Если, конечно, ты не против. Джек подумал о своих родителях и задумчиво протянул: — Ну, могу рассказать про сестру. Она классная. — Давай. Джек не знал, сколько времени они делились историями о детстве и семье, пока Коннор не зевнул особенно громко и не объявил, что отправляется спать. После его ухода внутри одиннадцатой вышки что-то неуловимо поменялось; Джек посидел ещё немного у окна, наблюдая за снежинками и изредка кидая взгляды на соседнюю вышку, и сам лёг в постель, чтобы большую часть ночи провести за воспоминаниями о времени, когда его родители ещё были вместе. Это становилось похоже на наркотик: каждый день Коннор поднимал какую-нибудь из тех тем, которые им явно не стоило обсуждать в их нынешнем положении, Джек ловил кайф в моменте, а затем слишком много думал об этом, пока не становилось больно и плохо, чтобы через день согласиться на новую дозу. Неопределённость сводила с ума. Нельсон уже не знал, куда ему деваться от своих чувств, которые должны были успокоиться после признания, но по итогу только разгорались с каждым днём всё сильнее. Коннор ведь пожарный — тогда зачем он подливает масла в пожар в сердце Джека? *** Всему когда-то должен прийти конец. Это просто факт. И недосказанность между ними — лишь ещё один аспект, которому суждено было прийти к логическому завершению. Джек вскользь обронил, что из-за бессонницы у него начались головные боли, и Коннор, видимо, сжалившись, предложил поиграть ему на гитаре. Не согласиться было невозможно. Поэтому Джек лежал в постели, закрыв глаза и пытаясь раствориться в звуке, лившемся из выкрученного на максимум приёмника. Сначала Коннор играл какие-то мелодии без слов, перебирая струны, а затем начал петь. — Можно я просто с тобой полежу? Я об этом песню потом напишу… «Неужели снова?» — … Я хватаю тебя за руку как бы ни было жарко, ни было страшно… Коннор опять пел ему песни о любви. Зачем? Реально ли он настолько дурак или понимает, что делает? — … Вы циникам злым не верьте, — он как-то по-особенному агрессивно ударил по струнам, будто ставя акцент. — У вечной любви нет смерти. Джек сел на кровати, устало потирая переносицу. Сна не было ни в одном глазу. — Коннор, — позвал он, находя в себе силы подняться с кровати и доковылять до рабочего стола. — Ну хватит. — Что? Почему? — игра на гитаре прекратилась. — Я не про гитару. Я в целом про твоё поведение. — Не понял? Джек вздохнул, пряча лицо в ладонях: — Коннор, ты — балбес. — Ауч, — гитара громко брынькнула — видимо, он отставил её в сторону. — Спасибо, новичок. Что ты имеешь ввиду? — Всё, — выдохнул Джек. — Только не говори, что ты совсем не понимаешь, что делаешь. — Я правда не понимаю. — Коннор, — вымученно простонал Джек. Облачать свои мысли в слова, произносить вслух и тем более объяснять Коннору совсем не хотелось. — Что? — Пожалуйста, хватит. Повисло молчание. Джек с надеждой глядел на старый приёмник, надеясь, что Коннор что-нибудь сделает — признается, почему так поступает, извинится, пообещает больше так не делать. Но из динамика доносилась лишь тишина. — Коннор, пожалуйста, не делай этого со мной. Джек всё ещё ждал. Тишина всё ещё давила на него, порождая очередной приступ головной боли. — Ты должен понимать, что делаешь. Ты даёшь мне ложные надежды. Все эти слова, разговоры, песни — что это значит? Что я должен думать? В ответ — тишина. — Коннор, пожалуйста, не молчи, — прошептал Джек, быстро моргая. — Я не знаю, — вдруг ответил голос. — Мне просто хочется это делать. — Почему? — Я не знаю. Весь лес замер. Джек задержал дыхание. — Ты не знаешь, что делаешь со мной. — Прости. Джек шмыгнул носом, рывком вытирая теперь влажные щёки. — Ничего страшного, — шмыгнул ещё раз. — Только не делай так больше. — Хорошо, новичок. Джек тяжело вздохнул. Ну что за дрянь. — Постараюсь заснуть, — коротко бросил он. — Ладно. Спокойной ночи, дружок. — Спокойной. — Правда, прости меня. Я не знал, как это влияет на тебя. Джеку подумалось, что он сам виноват — надо было обсудить это раньше, а не доводить до такого. В ту ночь он, конечно, не спал. Он был просто разбитым сердцем Джека. *** На следующий день Коннор вёл себя подозрительно тихо. Большую часть времени Джек провёл, пытаясь побороть одолевшую сонливость и глотая обезболы из-за напавшей головной боли, поэтому предпочёл оставить разбирательство с этим на потом. К вечеру небо затянуло тучами. На улице заметно потеплело и весь снег, выпавший пару дней назад, растаял от внезапно метнувшейся в плюсовой диапазон температуры. За первыми тяжёлыми каплями дождя, забарабанившими по крыше вышки, очень быстро последовал полноценный ливень. Из-за плотных туч стемнело непривычно рано, и спать хотелось ещё больше. Без Коннора оказалось ещё хуже, чем с ним: Джек не знал, куда себя деть и на что отвлечься; он нарезал круги по вышке, умывался холодной водой и даже сделал себе кофе, который обычно запрещал себе пить. После одной кружки с очень горьким привкусом сонливость и в правду отступила, хотя головная боль ещё пульсировала слабо в самом затылке. — Коннор? Ты тут? Джек сидел за столом, нервно постукивая ногой по полу. Приёмник упорно молчал ему в ответ; после «доброго утра» оттуда ничего больше не доносилось. Сердце легко кольнуло обидой. Тяжело вздыхая, он достал из ящика небольшой блокнот, наполовину уже заполненный карандашными набросками. С приездом в Айронбарк он вспомнил, как любил рисовать в школе — после выпускного у него начался какой-то затяжной творческий кризис, но, видимо, пребывание в лесу среди природы и свежего воздуха благотворно сказывалось на творческих способностях человека. Обычно он рисовал пейзажи, которые каждый день видел своими глазами, пытаясь передать атмосферу тихого тёмного леса и никогда не оставаясь удовлетворённым результатом — лес был слишком красив для его руки. Был ещё кое-кто, чьи портреты у Джека никогда не получались достаточно хорошими, чтобы передать всю его суть. Нельсон взял в руки карандаш, хмурясь и пытаясь отвлечься от надоедливых мыслей о напарнике. Он начал накидывать первые штрихи — вот мост, который ведёт к его вышке, вот деревья по бокам и речушка под ним, а вот и сама башня; дальше детализация: бесформенные деревья приобретают собственные фигуры, отделяясь друг от друга, у воды появилось течение, мост обзавёлся досками. Джек продолжал выводить тонкие черты природы, игнорируя желание добавить две человеческие фигуры на дурацкий деревянный мостик. За окном всё ещё неистово лил дождь, колотя по окнам и крыше. Джек подумал, что ритмичный стук капель составил бы отличный аккомпанемент для гитары, и ему захотелось себя ударить. За рисованием время потекло быстрее, увлекая его своей размеренностью, а из-за шума дождя он не сразу услышал, как в дверь постучали. Джек подпрыгнул, а сердце пустилось в пляс, когда звук раздался снова; Билли сегодня не должен был приходить, да и погода абсолютно ужасная — кого вообще могло к нему сейчас принести? Стук послышался ещё раз и стало ясно, что это не галлюцинации от бессонной ночи. Джек осторожно поднялся со стула и подошёл к двери, аккуратно выглядывая на улицу сквозь жалюзи на двери. Распознав фигуру за окном, он тут же удивлённо распахнул дверь, встречаясь лицом к лицу с грустным щенячьим взглядом и жестоким порывом ветра, заглянувшим в вышку на пару с холодным дождём. — Привет, — начал Коннор Хокинс прежде, чем Джек смог раскрыть рот. — Прости за вчерашнее. И за сегодняшнее. И за остальное. Я вёл себя, как идиот. — Ты что тут делаешь, придурок? — встревоженно спросил Джек и потянул Коннора за локоть, пряча их обоих от ветра и дождя, заливавшего порог крупными каплями. — Я хотел извиниться, — сказал Коннор, истекая струйками дождевой воды с мокрой одежды прямо на пол. Его волосы забавно липли ко лбу. — Лично. Мне очень стыдно, что я не понимал тебя и себя. — О чём ты? — Прости, что сделал больно. Я всё осознал. — Коннор, что ты несёшь? Хокинс подошёл ближе, подушечками пальцев касаясь руки Джека. Он поёжился от холода и влаги чужой кожи. — Я говорил всё это неосознанно, потому что мне хотелось. Я даже не понимал, что делаю, пока ты не сказал, что с тобой творят все эти разговоры. Мне так жаль. Прости. Джек нахмурился, глядя в чистые глаза Коннора. — Хорошо. Вроде бы я простил тебя ещё вчера. Зачем ты пришёл? — Я хотел сказать ещё кое-что, — Джек задержал дыхание, чувствуя, как колотится сердце и кровь стучит в ушах. — Я подумал о том, как себя веду и чувствую. Мир как будто бы застыл вместе с двумя мужчинами, стоявшими посреди вышки и напряжённо ожидавшими чего-то непонятного друг от друга. Джек почувствовал, как в лёгких становится слишком мало воздуха и руки немного дрожат. — Ты тоже мне нравишься, новичок. Это тебе, — Коннор достал из-за спины вторую руку и протянул ему охапку веток. — Вместо цветов. Прости, их сейчас нет в лесу. Джек тупо уставился на букет из веток. В его вселенной пропало понятие времени и они, кажется, простояли так целую вечность, пока космос не схлопнулся в чёрную дыру и изо рта Джека не раздался неожиданный даже для него хохот. — Спасибо, — пробормотал Коннор, но руку с букетом не отнял. Джек рассмеялся ещё сильнее — он сам не знал, что смешного было в ситуации, но остановиться не мог. — Коннор, ты балбес! — Я знаю, — неловко улыбнулся Коннор. Джек, хихикая и тяжело дыша, робко взял букет в свою руку, нечаянно коснувшись чужих пальцев. — Это самый ужасный и глупый букет в мире. — Я знаю. Нельсон покрутил ветки в руке, разглядывая мокрую кору. Коннор в это время прожигал взглядом его лицо. — Прости. — Хорошо. — Правда. — Ладно. Джек поднял глаза, вновь встречаясь взглядом с Коннором. В серых глазах плескалась безумная искренность. — Мне правда очень жаль. Я никогда не сталкивался с таким прежде. Я не хотел делать тебе больно, просто я не понимал, что сам чувствую. Джек опустил взгляд, не в силах стянуть с лица глупую улыбку. — Ты хочешь… обсудить всё это? — Да, — встрепенулся Джек и кинулся к плите, ставя чайник. — Раздевайся. Я дам тебе сухую одежду. Если ты не против. — Я только за, — Коннор стянул с себя куртку, а Джек положил на кровать чистые домашние штаны в клеточку и свитер, что приходился ему чуть-чуть слишком большим по размеру, и отвернулся, давая Коннору переодеться. В это время вскипел чайник и Нельсон подрагивающими руками навёл чай, не спрашивая про количество ложек сахара, просто вручая его другу. Ну да, другу. Почти.