Охота на кролика

      На радостях я со всех ног несусь в церковь, впрочем, соблюдая меры предосторожности – захожу с задней двери, которая не просматривается ниоткуда, кроме моего дома. Мне не терпится рассказать отцу Годжо, что я только что сделала. Может, он захочет меня отчитать за то, что имела неосторожность разозлить инквизитора, но плевать: я выиграла, черт побери.       Пастор, напротив, весело хохочет, слушая меня, а я, выложив все как на духу, начинаю одной рукой торопливо запихивать в себя еду – после такого немудрено проголодаться, – а другой разбираю письма. Их, записанных на каких-то обрывках пергамента, просто множество. Уж не знаю, как отец Годжо пытался успокоить парней, но получилось у него так себе: послания Мегуми одно встревоженнее другого, а те, что от Юджи, насквозь пропитаны непониманием. Я тяжко вздыхаю и укоризненно смотрю на пастора.       – Чего? Я сделал все, что в моих силах, и, между прочим, был занят другими важными делами. Да поволнуются немного и успокоятся, им, может, даже полезно. И вообще, ты забыла, как я искрометно тебя прикрывал на допросе и как искусно вытащил информацию из Кенто? Дети кошмар какие неблагодарные, – театрально стонет он.       Я бы ответила, да рот забит. Еще и кошка Фушигуро упорно тычется носом мне в ноги, выражая нетерпение хозяина. Я кидаю ей кусок мяса со стола: мы с Юджи считаем, что призрачных трудяг нужно чуть-чуть баловать. Мегуми называет нас за это идиотами, ведь подобного рода животным фактически не нужна еда и ласка, но это еще надо посмотреть, кто из нас больший идиот: по секрету, как-то я его застала за почесыванием пузика гримов.       Вздыхаю еще раз и пишу для Фушигуро целую пьесу, посвященную последним событиям, а для Юджи – короткое извиняющееся письмо о том, что есть небольшая проблемка, но завтра я ее решу и все расскажу, обещаю. Мне уже и самой неловко от того, что я так обделяю своего брата по разуму: у нас не принято что-то друг от друга скрывать.       Призрачная кошка довольно мурчит, прежде чем раствориться, а я думаю, что неплохо бы тоже завести котенка. Не призрачного, настоящего. И непременно черного, чтоб как у настоящей древней ведьмы. Слышала, некоторые ведьмы заводят жаб, но это не моя тема – бородавки еще полезут, а если мое прекрасное лицо хоть чуть-чуть пострадает, я церемониться не стану и эту жабу скину деревенским ребятишкам, которые любят их надувать.       К слову о надутых. Отец Годжо все еще сидит с дико оскорбленным видом.       – Да ладно тебе, – пихаю его ногой под столом я. Ноль реакции, даже еще больше обиделся как будто. – У меня в погребе замороженная вишня осталась, хочешь, пирог тебе завтра сделаю? Только мед найди.       Во мгновение ока его лицо преображается – ну конечно, просто ждал, что я попытаюсь задобрить его сладким.       – Так и быть, дочь моя, ты прощена. Между прочим, дела у меня действительно были важные. Угадай, кто мне написал?       Я на сегодня израсходовала все ресурсы своего разума и души, поэтому даже не пытаюсь угадать – все равно голова отказывается работать. Просто вопросительно смотрю на него.       – Надеюсь, то, насколько ты отвратительна в игре в угадайку, обусловлено усталостью, – недовольно морщится пастор. – Пришел ответ из ковена и… – выдержав паузу настолько драматичную, что я уж готова соскочить с места и придушить его, он заканчивает фразу: – тебя ждут.       Я соскакиваю с места и душу его. В объятиях, конечно. Странное чувство: я безумно рада, но смысл его слов доходит до меня постепенно. Неужто и вправду приняли? После такого долгого ожидания? Мысленно я успела сдаться еще в первые пару недель молчания, а сейчас вдруг оказывается, что все совсем по-другому. Теперь я увижу других ведьм, буду учиться и жить вместе с ними, почти как парни в своей семинарии, только без скучного богословия. Может, даже попаду на шабаш, и не на один.       Постепенно, когда я осознаю, что все это реально, на смену радости приходит страх. Вдруг я не впишусь? Вдруг остальные будут круче меня, а я буду волочиться в хвосте? Вдруг меня отправят обратно уже через пару дней, поняв, что я бездарна?       Трясу головой, выгоняя лишние мысли. С чего вдруг я начала сомневаться в себе? Жаль, не могу воспользоваться магическим зрением: обычно в голову мне подобное не приходит.       – Тут не летают бесы? – на всякий случай уточняю я у отца Годжо.       – А что такое? Боишься? – хитро прищуривается он.       – Да нет, просто… – отвожу взгляд я. – Эх, так мороки толком и не освоила.       – Дочь моя, – отец Годжо треплет меня по голове, и сочувствия в этом жесте ровно столько же, сколько и снисходительного высокомерия. Ну конечно, его-то подобные страхи ни в жизнь не мучали. – Черт с ними, с мороками, еще успеешь наверстать. Ты приедешь туда как ведьма, перехитрившая инквизитора – весь ковен помрет от восторга.       Теперь во мне столько сил и уверенности в себе, что я готова не просто пережить завтрашний день, а буквально растоптать этого Майка, выставив идиотом, гоняющимся за воздухом.       Нельзя сказать, что мне не боязно вовсе – когда я на следующее утро после службы направляюсь по своим делам в компании двух мужчин, то мысленно ежусь от мысли, что кто-то из деревенщин может проболтаться. Я многих тут лечила магией: даже если они не поняли, что именно знахарка проделывала, могли догадаться, что методы мои сильно отличаются от того, чем промышлял лекарь. Я могла, конечно, всех связать особой клятвой, но от нее следы магии остаются, что тоже рискованно, особенно когда имеешь дело с кем-то из Зенинов.       Поэтому только и остается, что надеяться на людскую благодарность – да, знаю, тоже глупо. Вдвойне глупо, потому что Майк Зингер со своей дотошностью и мертвого заставит говорить. Нанами пытается его сдержать, но тот прям-таки с азартом выискивает, чем бы меня прижать: очевидно, расстроился из-за вчерашнего.       Это меня страшно напрягает: люд у нас простой, а образованному городскому не составит труда своими вопросами замудренными вытащить то, что нужно. Но пока вроде никто не раскололся – на прямой вопрос, не ведьма ли я, качают головой да крестятся, а когда Майк пытается выяснить окольными путями, притворяются, что не понимают. Или и правда не понимают.       День бесполезный: из-за присутствия инквизиторов все, что я могу предложить – заварить травок всяких, мазью помазать или размять, что болит. И все под пристальным взором Зингера, из-за которого со временем мне начинает казаться, что я даже хожу и дышу как-то неправильно, по-ведьмовски. Единственное, на чем мне удается настоять, – не приближаться, когда я осматриваю беременных. Майк игнорирует мое предупреждение, и я уже готова скандалить, когда Нанами остужает пыл напарника, указывая на неприличность его действий. И слава богу: видели бы они, какими рунами мои женщины на сносях обвешаны, сразу без суда и следствия отправили б на костер.       – Кугисаки, моя коза что-то который день уже молока не дает, посмотришь? – спрашивает один из местных, отмахиваясь от настойчивых расспросов Майка. Я хихикаю над тем, какое лицо у инквизитора при столкновении с деревенскими нравами: какие к черту ведьмы, у мужика коза болеет.       И все же просьба дурацкая.       – Я в животных не разбираюсь.       – Да там то же, что с людьми, – все с той же простецкой уверенностью заявляет мужик. – Они сейчас на выпасе, сходи хоть попробуй.       Сам бы тогда и пошел, знаток животных и людей. Я уже открыла рот, чтобы это высказать, но останавливаю себя: все-таки мужик выручил, не заложил меня перед приезжими, да и на поляне для выгула из людей только пастух – меньше шансов, что Зингер что-то вынюхает. В другой раз обязательно разъясню этому деревенщине, в чем он неправ, а пока что послушно топаю к пастбищу в сопровождении своих нежеланных спутников.       Вообще-то я могла бы и козу вылечить, если б имела возможность использовать магию, но сейчас придется импровизировать. Найдя унылое животное с синим шнурком, я присаживаюсь перед ней на корточки и пытаюсь ощупать. Козочка не отбивается, только иногда каменеет, когда давлю на живот, а чертов Майк все лезет мне под руку, пытается высмотреть, что я делаю. Мне в детстве что-то об этом говорили, только я уж ничего не помню, поэтому решаю, что проблема в животе. Неудивительно: уже ударили первые заморозки, так что сомневаюсь, что можно на пастбище что-то полезное найти, а вот сожрать что-то не то коза вполне могла.       Мне приходится отвлечься от размышлений о том, стоит ли просматривать все поле на наличие источника бед. Когда я уже думаю насчет того, чтобы руки раздражающего инквизитора засунуть туда, где можно простимулировать работу козьих кишок, чувствую на себе взгляд, сулящий опасность, взгляд хищника. И в этот же момент начинают лаять собаки.       Одновременно с ними срываюсь с места, и вместе бежим туда, откуда исходит опасность. Еще не знаю, что хочу сделать: первый порыв – усмирить магией, с ее помощью договориться с волчьей стаей, но едва успеваю об этом подумать, как слышу позади голоса своих инквизиторов. Из-за стучащей в ушах крови не разобрать, что именно они кричат, но самих голосов достаточно, чтоб напомнить о запрете. Впрочем, мне все равно – я уже разогналась, пропустила опасность через себя и отправила ее дальше по ветру, оставив позади, и готова биться во что бы то ни стало, хоть камнями и палками.       Я уже вижу оскалившиеся морды и то, как собаки прижимаются к земле, рыча, будучи готовыми наброситься, хотя что они могут противопоставить изголодавшейся стае? Кажется, я не успею их спасти – слишком медленная. Но все равно подбираю первую попавшуюся палку и с воплями разгоняюсь, чтобы ударить по носу вожака. Может, я не такая быстрая и сильная, как Юджи, но тоже не слабачка. Однако не успеваю: кто-то дергает меня за полушубок сзади, крепко обхватывает руками, и я падаю, причем до странности мягко.       – Не лезь, дура, умереть собралась? – кричит Майк, на котором я почему-то лежу. С неожиданной от него деликатностью он переворачивает меня на бок, а сам готов сорваться с места, когда его останавливает Нанами.       – Остались, обе! – командует он на бегу.       Я вроде бы смотрю на него не спуская глаз, но все равно не могу понять, как он умудряется двигаться так быстро и плавно, при этом еще и стащить у Майка с пояса меч вместе с ножнами.       Во мгновение ока он оказывается напротив вожака – и мне кажется, что даже без особого зрения я вижу в нем всплеск магии. Смотрю на Кенто во все глаза и не сразу понимаю, что именно он сделал: удар был такой силы, что кровь с морды волка попала на меня, а сам удар зацепил не одного только вожака.       Лишившись главаря, звери, поскуливая, удаляются обратно в лес, а я все смотрю на Кенто и стараюсь не пялиться на Майка. Неужели Нанами забыл, с кем имеет дело? Эта магия была очевидной, слишком очевидной. Я тут вовсю стараюсь замести даже мелкие следы своей энергии, а он так нагло использует ее прямо перед охотником.       Однако же Зингера это нисколько не волнует. Он исподлобья смотрит на напарника и мрачно говорит:       – Я мог справиться и сам.       – Мог бы, – соглашается Кенто. – Но ты, городской ребенок, не знал, куда стоит бить. Когда сталкиваешься с волчьей стаей, нужно в первую очередь сражаться с вожаком. Если не поможет – с самым сильным в стае. Ты бы сейчас убивал зверей почем зря, а они могли успеть и собачонок задрать, и за коз приняться.       Майк все еще обижен, но пойти против непогрешимой логики напарника неспособен. Я же нахожу более важные дела, чем странные отношения этих двоих – собак все же успели побить, о чем я и сообщаю ошалевшему пастуху, который все проспал и подоспел только сейчас. У одной только ухо подрано, а вот вторую придется прикончить: бедняжке сломали столько костей, что, даже если бы я захотела, не смогла б ее вылечить. Есть ведьмы, которые могут обмануть смерть, но я пока что не такая крутая.       Эту работу я оставляю пастуху. Когда встаю, разом наваливается страшная усталость, аж кое-как ноги передвигаю. По пути слабо треплю сбившихся в кучу козочек по головам и замечаю, что стоят они в огромной куче собственных испражнений – настолько сильно испугались. Зато моя подопечная, избавившись от лишнего, стала пободрее, и нелепость такого стечения обстоятельств меня ужасно смешит: вот и решилась проблема. Вообще-то обычно мое чувство юмора более изысканное, но, думаю, после попытки драться с волками голыми руками подобная слабость мне простительна.       Дом почти остыл: с утра я топила печь, но из-за всех этих дел не успела как следует прогреть помещение. От ощущения пробирающей прохлады я не могу толком заснуть, хотя минуту назад думала, что свалюсь и просплю до утра. И все же, почему Нанами так беспечно использовал магию? Законники обладают какой-то защитой перед инквизиторами?       Теперь мне хочется чем-то занять руки, пока ум не дает покоя. Завожу тесто для обещанного пирога. Чтоб не ждать без дела, пока оно поднимется, осматриваю перепачканную кровью одежду. Повезло: Майк дернул меня за полушубок так, что сорвал все застежки и кровь попала в основном на платье. Мелкие пятна на верхней одежде можно почистить быстро и вообще отложить это дело до весны – кто знает, сколько еще раз я успею изваляться в грязи? А платья, если это не отстирается, у меня еще есть.       Надо бы набрать воды из колодца, но так лень. Вместо этого мне приходит в голову решение лучше: постираться в реке, чтобы задобрить местного накера. Руки заледенеют, конечно, но, я считаю, стоит попробовать подкупить речного змея. Мне не нравится, что волки из леса стали выходить так рано, может, в реке тоже что-то не так?       По пути размышляю о том, как забавно, что мне было лень дойти до колодца в двадцати метрах от дома, но не лень топать до реки, чтоб ломать лед и мерзнуть потом еще. Плавно мои мысли перетекают на Нанами и Зингера, после – на то, как скованно я ощущаю себя без магии. Всего несколько дней, а меня уже выворачивает наизнанку, как заядлого алкоголика без спиртного. Надеюсь, Мегуми и Юджи не приходится испытывать что-то такое. Они совсем не писали о себе в последнее время – мои беды забирают все внимание. Надо бы спросить, как у них дела вообще, да и к тому же… Вот черт!       Погрузившись в свои мысли, я не заметила, как передо мной выросла Одзава, и от испуга подскочила на месте, едва не заорав. Она реагирует примерно так же, хотя сама почему-то решила внезапно тут появиться.       – Ты чего?       – Это ты чего? – когда-нибудь я привыкну к тому, как резко она вымахала, но явно не сегодня.       – Я тебя звала, но ты не слышала как будто. Уж думала, чем я провинилась, что разговаривать со мной не хочешь, – застенчиво объясняет Одзава, и мне становится немного стыдно. Но эта мера временная, просто со своими друзьями инквизиторов знакомить не собираюсь.       Я начинаю бормотать что-то извинительное, но она меня уже простила – Одзава очень добрая и отходчивая, даже слишком. В этом они с Итадори похожи. Узнав о том, куда я направляюсь, она удивилась, но решила все же проводить меня до реки.       – Как дела у Юджи? Он тебе не писал?       Я не распространяюсь о том, что мы общаемся каждый день, поэтому стараюсь хранить легенду о том, что, как и Цумики, получаю по письму в неделю. Правда, из-за моих замечательных гостей несколько последних дней ощущаются как несколько недель, и я толком не могу высчитать, как мне ответить.       – М-м, нет. Знаешь, еще и дел просто куча, не удивлюсь, если окажется, что какое-то письмо я пропустила.       – Я видела. Народ толкует, что это инквизиторы.       – Так и есть, – смысл скрывать правду, когда сплетники и так все сделали за меня. – Думают, что я ведьма.       – Ты?! – восклицает Одзава, и мне нравится это удивление в ее голосе. Мы уже очень давно общаемся, но она так и не заметила, что вообще-то я с Мегуми и Юджи немного отличаемся от остальных селян. – Тупые какие-то, ты же в церкви постоянно, какое ведьмовство. Или они решили, что, раз мы с тобой в детстве варили зелья из грязи и листьев, значит, ведьма?       Она шутит, но я замечаю, как после произнесенных слов ее лицо постепенно меняется. В детстве мы действительно играли в ведьм: варили кошмарные несъедобные “снадобья” и загадывали самое заветное желание. Мое что-то не сбылось, а вот Одзава, которая из раза в раз загадывала вырасти и похудеть, действительно со временем получила желаемое.       – А ты не думаешь, что… – наконец тихо испуганно произносит она.       – Одзава, то, что ты съела в детстве пару камышей, не делает тебя ведьмой. Можешь не бояться.       Но она все равно боится, и тут я ничего уж поделать не могу. Ничего, скоро инквизиторы уедут, и Одзава успокоится. Невнятно нервно что-то сказав напоследок, она уходит, и я остаюсь у реки одна.       Вода еще не промерзла – корка льда совсем тонкая, и я легко ее пробиваю. Обычно накеры не любят, когда так делают: они же стараются, потихоньку замораживают воду, а с речным потоком это не так просто сделать. Поэтому, когда на реку приходят пошалить дети, змей способен забрать кого-нибудь из них в наказание – сначала сделать лед достаточно крепким, чтоб ребенок мог пройти подальше, а потом резко разломить прямо под его ногами. Однако я пришла сюда с другой целью: выламываю совсем небольшой кусок у побережья и окунаю в него платье. Смесь крови, пота, страха и близости смерти, которыми пропитано платье, сорочка и юбки, должно ему понравиться.       Мне нравится и самой: повторение одних и тех же действий и леденящий холод даже успокаивают, приносят долгожданную тишину в разум и душу. Впервые за долгое время возвращается волшебное ощущение, будто меня не существует, точнее, я лишь часть всего остального, растворенная в мире.       Сбоку, чуть позади я слышу хруст прибрежных камней. Уверена, это Одзава пришла поделиться своими очередными тревожными предположениями.       – Передумала? – с улыбкой спрашиваю я, оборачиваясь. При виде опостылевшего всего за несколько дней лица улыбка тут же слетает с губ. – А ты чего тут забыл?       – Было отрадно видеть дружелюбие на твоем лице в течение целой секунды, – усмехается Майк, сперва оторопевший от моего обращения. Он уселся прямо на мерзлую землю и принялся рассматривать камни под ногами с таким видом, будто совершенно случайно здесь оказался.       – Надеюсь, ты насладился в полной мере, больше такой благотворительности не будет, – процедила я сквозь зубы. Возвращаюсь к своим делам: этот урод отравил мне все удовольствие, и единственное, чего мне хочется сейчас, – это по-быстрому достирать и свалить подальше от него.       Я уже почти закончила, когда заметила, что он начал пускать блинчики на воде. И это после того, как я пыталась умаслить накера. Отличная работа, мистер инквизитор, теперь змей точно будет в ярости.       – Хватит, – сама не знаю, почему мне хочется его остановить. Наверное, труда своего жалко. Вообще-то я должна быть счастлива, если накер захочет прикончить этого нахала.       – Почему?       Так я и сказала причину, держи карман шире.       – Потому что это меня раздражает, – сообщаю полуправду, за которую мне ничего не будет. – Нечего тебе тут делать, если надеешься, что я буду отстирывать и твою одежду, то не дождешься.       Я поднимаюсь, отжимаю в последний раз белье и кидаю его в таз. Поразмыслив, понимаю, с чего вдруг так добра к нему: будет чересчур подозрительно, если утонет инквизитор, которого в последний раз видели в компании предполагаемой ведьмы. Если подумать еще раз, он ведь тоже зачем-то меня спас, так что я просто возвращаю должок.       – С каждой новой фразой не устаю поражаться тому, как такая завидная невеста до сих пор одна, – у него получается изобразить почти искреннее удивление и разозлить меня больше обычного.       – Женихи боятся подойти ближе, потому что ты прилип ко мне как банный лист к… – в последний момент замолкаю, я все же в душе леди как-никак. Мегуми постоянно говорит, что большинство моих проблем от того, что я не знаю, когда стоит заткнуться. Обычно я подобные комментарии игнорирую, но сейчас, пожалуй, прислушаюсь. Вместо того, что хочу высказать, я отвешиваю глубокий издевательский реверанс: – Вынуждена откланяться, господин. На этот раз дорогу обратно сами найдете, надеюсь?       Разворачиваюсь, выпрямившись с победным видом – мне не нужно смотреть на его лицо, чтобы знать, что я тоже довела Майка до белого каления. Быстрым шагом возвращаюсь к себе: тесто уж подоспело, да и, честно говоря, хочется, чтоб последнее слово осталось за мной.       Ничего, сейчас я сделаю пирог, пойду к отцу Годжо и весь вечер буду с ним поносить инквизиторов и рассказывать ребятам, как у нас тут дела. Можно будет притвориться, что все в порядке и никто не пытается из меня душу вынуть в попытке поймать на горячем. Мысль об одном спокойном вечере вдохновляет меня, и я с новыми силами принимаюсь за дело.       Конечно, по событиям последней недели можно было догадаться, что судьба теперь меня не особо жалует, но все равно почему-то удивляюсь, когда захожу в церковную трапезную, а отец Годжо сидит в компании двоих гостей, которых я уже видеть не могу. Не в обиду Кенто, я не успеваю проконтролировать выражение лица и выразительно кривлюсь при виде них. Подобная рожа предназначена не Нанами, а Зингеру, и мне немного стыдно от того, что первый может принять это на свой счет.       – О, дочь моя, я вообще-то хотел простить тебе твое сегодняшнее обещание, но, раз пришла, садись, – пастор как будто совершенно не чувствует напряжения. Подскакивает ко мне, заглядывает под полотенце, чтобы понюхать, что получилось, забирает пирог, приглашает к столу. Я не знаю, как реагировать, и слушаюсь, надеясь, что он знает, что делает. – Ох, сейчас мне даже жаль, что я вас пригласил к себе на этот провожательный ужин, ведь придется делиться творением рук ее. Но будет грешно не угостить вас таким прекрасным десертом…       Он все болтает, и болтает, и болтает, не давая никому вставить ни единого слова, а я даже благодарна за это: не привыкшие к словесной атаке отца Годжо гости быстро утомляются, и жизненные силы покидают их прямо на глазах. Нанами удается разве что вставить комплимент моей стряпне, а Майк согласно кивает его словам. Я вежливо с улыбкой благодарю Кенто, а на Зингера смотрю с выражением “Схавал? Вот настолько я завидная невеста”. Он слегка прищуривается, пытаясь понять, какую мысль я пытаюсь ему передать, а потом почти смеется, утыкаясь в тарелку – странно, что это его позабавило, но вроде догадался, о чем я.       Однако старания пастора делают свое дело – очень быстро гости предпочитают ретироваться. Мы выжидаем несколько минут, глядя друг на друга, а после отец Годжо неожиданно с преувеличенной беспечностью спрашивает:       – Я надеюсь, ты не была намерена умереть на глазах инквизиторов?       – Они меня до смерти достали, но все же не настолько буквально, – открещиваюсь я. Не знаю, как бы я поступила на самом деле, ведь в моменте все было как в тумане, даже сейчас не могу с точностью припомнить, что вообще произошло, но в минуту безнадежной опасности, наверное, я бы сама по себе потянулась к магии. Она ведь для меня давно естественна, как дыхание.       – Ну ничего, уже завтра их тут не будет, – как бы между делом говорит пастор, а сам смотрит на мою реакцию. Из-за обыденности его тона я поначалу автоматически киваю, потому что больше поглощена остатками ужина: когда пользуюсь приборами по этикету, делаю все так медленно, что наесться не успеваю. Так что меня интересовали не столько слова пастора, сколько возможность наконец подтянуть ногу к себе, поставив стопу на лавку, и спокойно брать руками остатки вареного холодного мяса, запивая их свежим элем.       Но постепенно до меня доходит. И я поначалу не верю:       – Точно? Они уже говорили, что я невиновна, и в итоге все равно со мной шарахались еще день.       – Точно. Нанами сегодня проверял лошадей для утренней отправки, говорит, еще до рассвета выедут. Ну и один замечательный священник приложил все усилия, чтобы от его гостеприимства захотелось сбежать как можно быстрее.       Я позволяю себе улыбнуться, но все еще недоверчиво. Завтра все закончится. Мы это сделали.       – Мне надо написать парням, – нетерпеливо подпрыгиваю на месте. Настроение такое хорошее, что я решаю на этот раз сделать письма интереснее. Для Мегуми – короткая просьба рассказать обо всем Юджи. Для Юджи – немного нелепых оправданий, заканчивающихся чем-то в духе “сам виноват, балда”, и финал этой отвратительной истории. Я пишу ему, чтоб попросил Фушигуро поведать все с начала, тогда получится, что Итадори закончит рассказ. Мне кажется, это будет забавно: представляю лицо Мегуми, когда Юджи со своим наивным видом перескажет то, что я ему написала, как будто знал больше него.       Мне теперь так хорошо, что я забыла даже рассказать отцу Годжо о странности, которую заметила во время стычки с волками. Ну ничего, еще успеется, у нас впереди много спокойных дней, чтобы все обсудить.       На следующий день, как обычно, просыпаюсь еще до утренней службы, чтобы помочь в подготовке: вообще к пастору должны быть приставлены специально обученные ребята, но в этой богом забытой деревеньке все не по-людски, и этими ребятами, сколько себя помню, были мы с Цумики, Мегуми и Юджи. Сейчас по понятным причинам помогаю я одна.       Настроение не просто хорошее – отличное, прекраснейшее из всех. Я с наслаждением вдыхаю морозный воздух и все вокруг мне кажется невыносимо красивым: я чувствую каждую промерзшую травинку, каждый голый куст, разлитое в пространстве молчаливое ожидание снега от нависших темных облаков. Было бы славно, если б выглянуло солнце, но, наверное, моей довольной мордашки хватит, чтобы осветить всю округу. Если вдруг сложится так, что ковен находится в городе, я, пожалуй, буду очень скучать по этому чувству единства с природой, которое само по себе высекает магию внутри меня.       До церкви я добегаю чуть ли не вприпрыжку, пробираюсь через задний вход по коридору в главный зал и неприлично громко распахиваю дверь. Первое, что мне бросается в глаза, – все уже готово к службе. Второе – то, что отец Годжо в церкви не один. Настроение резко проваливается вниз до самого ада.       Майк Зингер оборачивается и приветливо улыбается мне.