Охота на кролика

      – Мистер Зингер решил еще немного побыть в нашей теплой компании. Беспокоиться не о чем, дочь моя, обвинения с тебя сняты, к тому же без отбывшего пару часов назад представителя закона он обвинять в ведьмовстве еще кого-либо не вправе. Видимо, молодому человеку очень уж полюбились наши края, что меня удивляет в равной степени с тем, что я нахожу совершеннейшим образом отрадным… – пастор становится более велеречивым, чем обычно, а это верный знак, что он в растерянности.       Когда отец Годжо не знает, что делать, он или затыкается, или начинает болтать без умолку. Сейчас как раз второй случай, и слава богу – у меня нет приличных слов, чтобы описать свои чувства.       Храню молчание и во время службы: господу придется простить мне то, что, пока тут все славят его, лично я обдумываю самые ужасные и греховные мысли. Я вся киплю, а от благовоний, и людей, и свеч в церкви становится еще более жарко, и потому я вылетаю на улицу, едва дождавшись окончания всех ритуалов. Холодный воздух отрезвляюще дотрагивается до горящих щек, и дышать становится легче.       – Если б не знал, что ты невиновна, всерьез бы за тебя взялся, – доносится позади смешливый голос. – Это же буквально идеальная картина под названием “Ведьма не может находиться в доме господнем”.       – Чтоб ты… – я резко оборачиваюсь, чтобы высказать Майку в лицо все пожелания насчет его дальнейшей жизни, но вовремя останавливаюсь. Способность к проклятью словами – вещь редкая, по словам пастора Годжо, но проверять, насколько она развита у меня, не хочется. Все ведьмы с малых лет знают, что проклинающий может получить больший ущерб, чем тот, кого прокляли. – …жил хорошо. Здоровья тебе и всей твоей семье.       Говорю я самые приятные вещи, но лицо и тон у меня такие, что нет никаких сомнений – Зингеру я желаю отправиться в самое дальнее пешее путешествие. Воспользовавшись тем, что он оторопел, пока это выслушивал, разворачиваюсь, подвязываю платок потуже и иду куда ноги ведут. За ночь ничего не случилось, моя помощь никому не нужна, а потому я просто шагаю в надежде, что холод заморозит не только пальцы, но и мой ум, мою душу. Каменистые неровные склоны местных холмов буквально созданы для моей цели – выдохнуться так, чтоб даже языком ворочать было лень.       – В первый день ты была более гостеприимна. Как жестоко я тогда обманулся, – меня бесит и его игривый тон, и то, что Майк так быстро меня нагнал, а шагаю я довольно шустро.       – Вот тебе и урок: нечего злоупотреблять гостеприимством, – язвлю я в ответ. Всю энергию направляю в ноги и легкие, и теперь получается злиться чуть меньше – ровно настолько, чтобы суметь поддерживать диалог, не выдав себя. – Что ты вообще здесь забыл?       Он пожимает плечами.       – Не знаю. Чуйка. У меня хватает опыта, чтобы понять, что ведьма здесь действительно есть. Осталось только определить, кто. Можешь расслабиться, ты почти не под подозрением.       – Почти? – от возмущения я почти задыхаюсь. – Какого дьявола? Если сомневаешься во мне, стоило еще вчера оставить меня на съедение волкам.       Поразительно, но Майка удивляют мои слова. А его удивление удивляет меня: если подумать, мое предложение звучит очень логично с инквизиторской точки зрения.       – Тебе настолько жизнь не дорога?       – Я предпочту умереть, нежели чтоб меня пытал своим присутствием чертов инквизитор.       – Господь не посылает тех испытаний, с которыми мы не можем справиться, – Майк озвучивает набившую оскомину присказку таким тоном, будто сам в нее не верит. А вот это уже интересно: неужто служитель ордена сомневается в воле божьей? – Вообще ты права, будь я инквизитором, поступил бы так. Но мне не нравятся эти их тупые методы в духе: раз умерла, то ведьма, а если выжила, то ведьма точно. Все же я профессиональный охотник и так не работаю. Не хочу, чтоб пострадали невиновные.       Ему почти удается вызвать у меня расположение. Уважение так точно – мне нравится, что он не стремится отправить на виселицу всех женщин, которые хоть на немного отличаются от остальных. Кроме того, если начистоту, я виновна, а ропщу лишь потому, что мне все не удается избежать приговора – это возмущение преступника законом. Впрочем, я за магию вины не чувствую: родись я несколькими веками ранее, то была бы вполне себе уважаемой дамой.       – Почему ты мне все это рассказываешь? В прошлый раз ты заявил, что не обязан отвечать на мои вопросы.       Он вновь пожимает плечами.       – Наверное, чтобы все было по-честному. Ты официально больше не подозреваемая, так что мы вполне можем последовать твоим забавным представлениям о допросе: я – тебе, ты – мне.       Я на некоторое время замолкаю, обдумывая. Что-то мне кажется, будто это очередная ловушка. Может, он хочет, чтобы я к нему подобрела и сама погорела на какой-нибудь глупости? Но в то же время это мой шанс выяснить как можно больше. Мысленно договариваюсь сама с собой, что буду вести себя как можно осторожнее.       – Ладно. Почему я до сих пор под подозрением?       У Майка такое лицо, будто он и сам не знает ответа на вопрос. Некоторое время он размышляет, а потом выдает:       – В основном чуйка. Если брать в расчет более реальные доказательства, то, пожалуй, смерти рожениц.       – У меня до сих пор не было ни одной смерти, – заявляю я, возможно, излишне самоуверенно, но что есть, то есть, замалчивать свои заслуги не собираюсь.       – В том-то и дело. У среднего лекаря женщины мрут как мухи, у знахарок тоже всегда трупы за плечами висят. У тебя – ноль. Конечно, ты не так давно повитухой стала, но хотя бы одна крестьянка умереть должна была.       – То есть ты хочешь меня повесить за то, что я слишком хорошо делаю свою работу? – недоверчиво уточняю я.       Майк смеется:       – Вообще-то настала моя очередь задавать вопрос, но суть ты уловила верно.       Теперь я понимаю чуть больше: то, что я считала своей победой, несомненным достоинством, на самом деле навлекло на меня беду. И в самом деле, посмотреть со стороны, так и выходит – или я божья любимица, или дьявольское отродье, раз хожу под счастливой звездой. Все-таки это ужасно несправедливо: я ни разу не использовала магию в дурных целях, а в итоге охотятся именно за мной.       – Раз уж ты сама с этого начала, мой вопрос таков: что именно ты делаешь, чтобы женщины не умирали?       – Даже не знаю, есть ли что-то особенное, – протягиваю я, пытаясь скосить под дурочку, а сама лихорадочно думаю, есть ли в самом деле в моих действиях что-то подозрительное. – Ну я очень слежу за тем, чтобы все было чистое. Многие повитухи говорят, что младенцы чисты, потому что пришли из царствия небесного в наш грешный мир, поэтому и встречать их надо в чистоте. Ну это бабкино поверье, сейчас мало кто так делает. И стараюсь быть понежнее. Бедняги и так страдают, приводя ребенка на этот свет, поэтому я стараюсь облегчить их ношу.       – А как же наказание за первородный грех? – иронично поднимает брови Майк, и я понимаю, что он это не всерьез. Интересно, он вправду с заметным недоверием относится к догмам церкви или меня так испытывает?       – А это уже второй вопрос, – с широкой улыбкой возвращаю его же слова. – М-м-м, что бы спросить такого… Кто сказал, что я будто бы ведьма?       – Поменяй вопрос, – качает головой он. – Я не могу тебе этого сказать.       – Почему? – возмущенно восклицаю я.       – Потому что по всем документам ты проходила ведьмовской допрос. Тем, кто хоть когда-либо подозревался в ведьмовстве, запрещено знать, кто на них доложил. Вдруг не досмотрели, упустили ведьму, сказали ей, чей донос, а потом окажется, что у бедолаги куст сирени вырос на срамном месте.       Не понимаю, в какой момент вдруг оказалось, что Майк вообще-то смешной. Мысленно даю себе оплеуху – не смей очаровываться инквизитором, Нобара, он твой естественный враг.       – А такое уже было? – отсмеявшись, интересуюсь я. Мне и вправду любопытно, возможно ли такое. Пусть я не злая ведьма, но и мне хочется что-то веселое попробовать.       – А это уже второй вопрос, – голос он делает чуть выше и хитрее, и я понимаю, что Майк меня передразнивает.       – Эй! Какого черта ты мне засчитал это за вопрос, я просто уточнила, – я уже замахиваюсь, чтобы толкнуть его в плечо, но, осознав движение, опускаю руку. Мне не нравится, что я столь быстро начала себя с ним ощущать так, как будто гуляю с Юджи или Мегуми. Впрочем, если вспомнить, о них я первоначально тоже была не сильно высокого мнения. Но это все равно странно. Лучше мне сейчас уйти от него подальше, пока я вновь не потеряла бдительность.       – Я так не играю, – шутливо надуваюсь и гордо топаю в сторону деревни. Я не вижу лица Майка, но по его смеху предпочитаю счесть, что все в порядке и он не догадался о настоящей перемене в моем настроении.       И вновь я бессознательно пытаюсь найти убежище у Цумики. Есть этому разумное объяснение: уже несколько дней у нее не была, хотя раньше постоянно забегала помочь по хозяйству. Беременность проходит хорошо, но свою сестру я берегу дважды и не позволяю ей лишний раз палец о палец ударить. Точнее, не позволяла – ровно до того момента, пока по мою душу не явились всякие.       На въездных воротах останавливаюсь и указываю Майку на его временное пристанище:       – Если помнишь, ты живешь там. А у меня еще дела есть.       – Это какие? – заинтересованно склонил он голову на бок.       – Личные, – повторяю его движение я. Стараюсь выглядеть так, будто просто шучу, заигрываю, и с ужасом обнаруживаю, что в глубине души мне и правда хочется так сделать. Мне начинает казаться, что из нас двоих слуга Сатаны именно он, иначе как объяснить, что такая умная я так легко поддалась на его очарование.       Еще одно подтверждение тому, что мне стоит держаться от него подальше. По крайней мере, ближайшие пару часов. Поэтому я легко разворачиваюсь – разговор окончен – и иду к Цумики.       Так я и узнаю, что Майк, помимо его невероятных способностей к выведению меня из душевного равновесия, может еще и совершенно бесшумно подкрадываться. Когда он дает о себе знать возле калитки дома Цумики, я понимаю, что все это время Зингер шел за мной, более того – я заметила его лишь потому, что он это мне позволил.       – Я что, неясно выразилась? – попытка не звучать раздраженной потерпела провал.       – Мне все равно нечем заняться, а так познакомишь меня с местными, – невинно заявляет он, якобы не понимая собственной наглости.       – Вчера ты уже со всеми перезнакомился. Могу я хоть один день провести без твоей компании? – выглядит он дружелюбно, но что-то в его поведении заставляет меня перейти в оборону.       – А в чем проблема, я не понимаю, – несмотря на мои попытки преградить ему путь, Майк заходит во двор.       Вот что мне не нравится: по всем внешним признакам он просто назойливый парень, которому нечем заняться, но мелкие движения лица и рук, самое дно выражения глаз выдают настороженность, будто он охотничья собака, пытающаяся по потоку воздуха выследить дичь. Ни черта он не стал подозревать меня меньше – инквизитор инквизитором и остался. Чувствую себя полнейшей дурой: и с чего я решила, что ему и вправду было интересно со мной? Что ему на самом деле важно, так это то, как быстро я расколюсь.       Разворачиваться уж поздно, и приходится, препираясь по пути, искать Цумики вместе. Окрикиваю ее и слышу ответ из хлева. Как только захожу внутрь, сразу забываю о парне, посланном в наказание за неведомо какие грехи.       – Я тебе что говорила про поднятие тяжестей? – злобно восклицаю я, отбирая у нее полное ведро молока. Мало того, что доить пошла одна, так еще и тяжеленные ведра собралась таскать. Вот и оставляй эту барышню без присмотра.       Цумики лишь смеется.       – Умеешь же ты вовремя появляться. Я уж все глаза проглядела, думала, где моя сестренка, а она, как появилась, сразу ругаться изволит. Идем в дом, воробушек, смотри-ка, вся красная, согреться тебе на… Ой, извините, господин, сразу не приметила.       Она слегка кланяется, и я поражаюсь тому, с каким достоинством она это делает. Местные крестьянки чаще всего выглядят неотесанными при встрече с теми, кто явно выше них по статусу, а Цумики не потеряла ни грамма изящества, одним поклоном она выражает как почтение и доброжелательность, так и собственную гордость за то, кем является.       К моему удивлению, Майк тоже уважительно откланивается одним грациозным движением. Впервые вижу, как он это делает. Вот урод. Я, значит, от него поклона просто не заслужила.       – Прошу вас, не нужно формальностей. Я Майк Зингер, можно просто Майк. Ваша… сестра показывала мне окрестности, и я имел наглость ворваться в ваш семейный круг, прошу простить мне эту дерзость. Не желаю боле вас беспокоить, – он вновь отвешивает небольшой поклон и будто бы собирается уходить, но делает это с таким видом, словно хочет, чтобы его остановили.       Я не устаю поражаться. Думала, что я тут великая актриса, разыграла целое представление, но этот тип превосходит меня. Каждое движение, слово и жест он подбирает так, чтобы произвести определенное впечатление, ведь понимает, что в доме Цумики я командовать не смогу, а значит, не выкину его отсюда к чертям собачьим. Но меня он в заблуждение больше не введет, теперь я вижу насквозь его лживую, мерзкую, вечно вынюхивающую натуру.       Разумеется, Цумики его останавливает, а я, не сдерживаясь, закатываю глаза.       – Постойте! Я же еще не представилась, – с улыбкой замечает она. Майк делает вид, что ему неловко и бормочет под нос извинения. – Я Цумики Фушигуро. Точнее, Цумики Камо, все никак не привыкну к новой фамилии, – хихикает она. Вот уж точно, святая простота, совершенно не замечает, что мы с Зингером готовы друг друга в клочья разорвать. Или предпочитает не замечать. – Останьтесь с нами. Друзья Нобары – мои друзья.       – Черта лысого мы друзья, – не выдерживаю я. – Цумики, если правда меня любишь, прогони этого обосранца, ради всего святого.       – Нобара! Что ты себя ведешь как Мегуми, это неприлично! Позже мы обязательно поговорим, а пока что идемте в дом.       Ох уж это ее “обязательно поговорим”. Помню, как она раньше Мегуми по ушам ездила, если он делал что-то, по ее мнению, ужасное и жестокое. Я недовольно кривлюсь в предвкушении этого разговора.       По пути в дом за ее спиной мы с Майком переглядываемся: я не скрываю ненависти, а он – ликования от своей маленькой победы.       По случаю гостей Цумики даже достает сыр, заливает мороженые ягоды кипятком и добавляет туда травы для спокойствия, которые я ей собирала все лето. Вот это заставляет меня немного заерзать: над травами я чуток пошептала и они до сих пор хранят магический след, но Майк, даже если заметил, настолько хорошо это скрыл, что даже я не разглядела ни единой перемены в нем. Сидит себе, прихлебывает с удовольствием.       – Я даже и не знал, что у Кугисаки есть сестра, – самым светским тоном начинает он, а я вижу: не просто интересуется, вынюхивает.       Злобно рублю ножом свежий хлеб.       – И наварила всего без меня уже, – ворчу я, потому что хочу отвлечь Цумики от этого инквизиторского выродка, а еще потому что просто хочу ворчать.       Возле очага действительно уже стоит готовая похлебка и еще что-то допекается, а в доме от усердной работы печи уже жарко, хотя к утру любое жилище обычно стылое, потратившее все тепло за ночь. От этой жары, навалившейся со всех сторон после освежающей утренней прогулки и душевных перепадов, меня сразу потянуло в сон. Все же идти к Цумики было полнейшей глупостью, ведь мое тело в ее доме чувствует себя в безопасности и готово расслабиться, даже если я прекрасно понимаю, что момент для этого неподходящий.       – А что, мне твоего пришествия ждать? – вздергивает брови она. – И вообще, я уже говорила, что не калека и не юродивая, чтоб за меня так трястись. Серьезно, как Мегуми, ей-богу. Садись уже.       Я располагаюсь сбоку от Майка, так, чтоб волосы, постоянно выбивающиеся наружу, прикрывали мое лицо. Так я смогу за ним незаметно наблюдать, а он моего лица не увидит.       К моему огромному сожалению, Цумики не забывает о госте, слишком уж воспитанная. На мою голову.       – У нас еще и два брата есть, недавно вот отправились в семинарию учиться, – с гордостью поворачивается она к Майку. – Мы не близки по крови, если вы об этом, просто с малых лет вместе воспитывались у пастора, но со временем совсем как родные стали. Быть сиротой – доля нелегкая, но Господь в утешение мне послал этих троих, – Цумики тянется через стол, чтобы потрепать меня за щеку, а я с ворчанием выворачиваюсь: не хватало еще перед инквизитором нежности показывать.       – Какая ужасная трагедия, – ему хватает наглости сделать сочувствующее лицо. – Могу я узнать, при каких обстоятельствах вы встретились? Надеюсь, вы не считаете меня за любопытствующего зеваку, мне правда интересно, а ваша сестра… не столь открыта к общению.       – Допрос теперь у нас общением называется? – не выдерживаю я. Не знаю, что он хочет выведать, но не позволю ему копаться еще и в жизни Цумики.       – Нобара! – снова укоризненно окликает меня сестра.       – Цумики! – в тон ей отвечаю я. – Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь? А ты, – поворачиваюсь к Майку, – хватит притворяться, что мы тебе интересны как люди. Или допрашивай по закону, или вали отсюда на все четыре стороны, а в дружбу играть тут не надо.       – Иначе? – он слегка улыбается, пусть и недоволен тем, какой оборот принял разговор. Ему будто нравится видеть меня в гневе.       – Выйдем, расскажу.       Направляюсь к выходу, стараясь излучать уверенность в том, что он обязан последовать за мной. Надеюсь, эта ужасная сцена никак не повлияла на Цумики, хотя в доме первым делом я проверила ее состояние – вроде ничего страшного подобное потрясение вызвать не должно. Происходящее явно не хуже попытки тащить здоровенное ведро молока.       – Ты слишком остро реагируешь. Как охотник на ведьм я бы сказал, что подозрительно остро, – оставшись наедине, первым делом заявляет Майк. Еще и выглядит таким веселым, что мне хочется одним ударом стереть всю эту беспечность с его лица.       – А я бы сказала, что недостаточно остро, – злобно выплевываю ему в лицо я. – У тебя совесть есть, беременной допросы устраивать, а?       Он на миг теряется, но тут же с раздражающей легкостью находит ответ:       – Я просто разговаривал с ней, это ты устроила сцену. От небольшой беседы с ней бы ничего не случилось, чего нельзя сказать об учиненном тобой скандале.       Но дело ведь не только в Цумики. То, как Майк вел себя с моей сестрой, стало последней каплей, но он успел меня сильно задеть еще раньше. Нет уж, ему не удастся опять свалить все на меня и притвориться, что он ничего не сделал.       – Если бы не ходил за мной, как скотина заблудшая, я бы ничего не устраивала.       Он резко останавливается. Останавливаюсь и я, но не по своей воле, а потому, что он вцепился мне в плечо и резким движением развернул к себе.       – Как ты меня назвала?       – Руки убрал. Хочешь, чтобы я повторила громче? – вызывающе повышаю голос я. Это не первый раз, когда я вижу, что Майк теряет свою маску из-за гнева, но, хотя мне страшновато, в то же время я ликую: не думаю, что он испытывает хоть толику того счастливого азарта, который я ощущаю сейчас, глядя на его злость.       Ответа не наступает, и я разворачиваюсь к своему дому. Мы уже почти на территории церкви, надеюсь, этот говнюк не намерен преследовать меня вплоть до крыльца дома. Но не успеваю сделать и шага, как меня останавливает потрясающая по своей пробивной способности фраза:       – Нет необходимости, вы, деревенщины, только и умеете, что орать на всю округу.       Сейчас я очень жалею, что свой молоточек я оставила на сохранение пастору. Нет, не из-за магии, просто мне нужно что-то тяжелое, чтобы забить до смерти это подобие мужчины.       – Что с лицом? Странно, что ты так реагируешь на мои слова, хотя в день, когда мы встретились, изо всех сил пыталась сойти за простую крестьянку.       Не совсем верное заключение. Да, я просто в ярости оттого, что он счел меня такой же деревенщиной, как остальные. Но Майк не прав и в том, что меня не должен волновать этот снисходительный тон: сама я могу местных ругать хоть какими словами, но городской не посмеет на них и рта раскрыть – они деревенщины, но они мои деревенщины.       И мне не хочется, чтобы люди слышали хоть что-то подобное, однако мы уже собрали определенное количество зрителей. Сплетни, конечно, все равно пойдут, но будет лучше, если они окажутся менее детальными.       – Идем со мной, – сама не верю, что и вправду зову инквизитора в свой дом. Но более изящного выхода из ситуации у меня нет.       В окнах церкви я замечаю знакомое лицо и коротко киваю: “Стоит присмотреть за мной”. Отец Годжо не настолько силен, чтобы подслушать разговор внутри дома, но его способностей достаточно, чтобы понять, в какой момент мне потребуется помощь.       Остаток пути мы с Майком проходим в тишине. Не разговариваем и тогда, когда заходим внутрь. Я скидываю тулуп и грязные ботинки, завожу огонь в очаге, подумываю, что стоит тоже приготовить отвар для спокойствия – у Цумики я ни к чему на столе так и не притронулась. Душевное равновесие уже постепенно возвращается ко мне: в своем доме, с осознанием того, что у меня есть страховка в виде пастора, я чувствую себя куда спокойнее и увереннее, как минимум готова даже больше не кричать. Правда, настроение приготовить Зингеру отвар из невстанихи тоже присутствует.       Я прохожу к столу и сажусь на лавку, на то самое место, где неделю назад восседал Майк, пытая меня бесконечными вопросами, и указываю ему на лавку напротив себя. Он буравит меня взглядом, но присаживается. Идеальный послушный гость.       – А теперь будь добр объясниться: с чего ты вдруг оказался очень взволнован тем, что приехал к деревенской девушке, а она, какая неожиданность, повела себя как деревенская девушка?       Майк, до этого державшийся как недоверчивый пес, внезапно стал чувствовать себя раскованнее: перестал сидеть как каменный и склонился над столом, насмешливо фыркнув.       – Я должен был догадаться, что извинений от тебя не дождешься.       Теперь хочется смеяться и мне.       – С чего вдруг? Ты же передо мной не извинился. – Он смотрит на меня с таким искренним недоумением, что мне становится еще смешнее. – Ладно, напомню: ты ворвался в мой дом, разворотил тут все, теперь обо мне по всей деревне ходят слухи, – они вообще-то ходили и раньше, но ему об этом знать необязательно, – вел себя со мной как с преступницей, а сегодня снова бесцеремонно вторгся в мою жизнь, хотя я просила этого не делать. И за все это время я ругнулась на тебя всего пару раз. Да ты мне благодарен должен быть, а не сидеть тут с постной мордой.       Показалось, что он слегка устыдился, но это наваждение быстро прошло, потому что Майк тут же нагло заявил:       – Какая интересная речь для простой деревенской девушки. Вот об этом я и говорил: ты пыталась сойти за простушку, когда мы только встретились, но сейчас говоришь почти как образованная дама. Представь себя на моем месте: ты бы не заподозрила неладное, если бы встретила такую крестьянку?       – Так я обосралась со страху! – неосознанно я вновь пытаюсь замаскироваться под деревенскую, хотя понимаю, что уже поздно. Но и правда в моих словах есть. – Представь-ка лучше ты себя на моем месте: приходят к тебе двое городских и заявляют, что готовы отправить тебя на виселицу. Да, я отличаюсь от остальных местных, но только потому, что меня воспитывал пастор – неудивительно, что я знаю, как говорить правильно. И разумеется, я хотела это скрыть: все знают, что для обвинения в ведьмовстве девушке достаточно лишь чуть-чуть быть другой.       Он чуть потупился и поджал губы: понимает, что я права, но не хочет этого признавать.       – Я не занимаюсь обвинениями в ереси, я ищу только ведьм.       – А мне-то откуда было это знать? Поэтому ты до сих пор меня упорно пасешь? Нет, знаешь, что? Я не особо тебе верю. Утверждаешь, что не собираешься вредить невиновным, но устроил мне сегодня… Цумики-то тут причем?       – А что она? Я уже сказал, что мы просто общались, – непробиваемый. Все талдычит о своем и будто бы не замечает простой очевидной вещи.       – У тебя есть сестры или братья?       Лицо непроницаемое, молчание бесконечное. Не знаю, “да” это или “нет”, но все равно скажу:       – Представь, что это к твоей сестре заявился какой-то посторонний человек, который прикидывается дружелюбным, но на самом деле спит и видит, как прикончить ее сестру. Точнее, брата в твоем случае.       – Я извинюсь перед Цумики, – после долгого молчания наконец произносит он. Уже неплохо, но не сказать, что я удовлетворена ответом.       – Передо мной извиниться, не хочешь, эй? – даже нога дернулась под столом, чтоб пнуть его хорошенько, но я же леди в конце концов.       – Нет. В том, что я до сих пор подозреваю тебя, есть и твоя вина. Ты что-то скрываешь, и я это вижу.       От гнева я аж подскакиваю. Натурально вскакиваю на ноги и даже хлопаю ладонями об столешницу.       – Разумеется, есть! Господи, это самая тупая придирка, которую я только слышала. Всем есть, что скрывать, да даже тебе. Это же с ума чокнуться можно, если вся твоя жизнь будет на виду.       Исходя из нашего разговора, я еще до того, как высказала это, понимала, что вряд ли Майк примет мою точку зрения. Даже если примет, все равно будет упрямиться и делать вид, что он прав. Оглядываясь назад, теперь я не особо понимаю, зачем вообще эту беседу затеяла, ведь, зная его поганый характер, могу быть уверена: все бессмысленно. Но я хотя бы до сих пор убедительно отыгрываю свою роль ни-разу-не-ведьмы, думаю, можно это засчитать за маленькую победу.       Можно ли в счет побед включить то, что Майк до сих пор молчит? Мне хочется думать, будто это оттого, что ему нечего сказать, но я уже несколько раз сегодня ошибалась, так что буду готовиться к худшему. Например, он молчит, чтобы опять придумать какой-нибудь заковыристый вопрос и попытаться вывести меня на чистую воду.       Но инквизитор снова меня удивляет. После этой долгой-долгой паузы он просто встает и уходит.       – Думаю, нам больше нечего друг другу сказать. Пойду лучше к себе отдохну. Можешь не беспокоиться, сегодня я больше тебя не потревожу.       Только и остается, что хлопать глазами и тупо смотреть туда, где он буквально секунду назад сидел и пялился на меня. Я двигаюсь к выходу – по правилам приличия надо же проводить гостя, – но замечаю на скамье красное пятно.       Короткое удивление сменяется волной догадок. Не сказать, что я опытная знахарка, но могу связать одно с другим. Это не от меня точно. Это не может быть кровь из кишок, иначе Майк бы не мог спокойно сидеть напротив меня и вообще с большой долей вероятности дни свои проводил бы в отхожем месте. Рану он получить не успел, а значит, остается только самое невероятное предположение.       Почему-то я только сейчас замечаю, что вообще-то у него очень округлые бедра, которые он старательно пытается замаскировать одеждой.       – Постой, – окликаю негромко, будто боюсь спугнуть эту отчаянную мысль, громкостью голоса сделать ее неправдой.       Быстро иду к сундуку, наскоро обшариваю его и нахожу, что мне надо. Сворачиваю одну из своих нижних юбок и даю инквизитору.       – Мы, деревенские, в лунные дни особо не заморачиваемся: течет себе и течет. Но городские, я слышала, тряпочки себе подкладывают. Можешь пустить на тряпки вот это, дарю, – я изо всех сил стараюсь говорить спокойно и уверенно, но внутри трясусь до дрожи в поджилках. Если окажется, что я неправа, то мои слова окажутся жутким оскорблением. Да Зингер убьет меня на месте, причем мгновенно, даже отец Годжо не успеет ничего сделать.       Но я вижу, как меняется лицо. Впервые за все время Майк действительно боится меня. Переводит глаза с юбки в моих руках на себя, будто на темной ткани брюк можно заметить следы крови, а потом резким движением вырывает юбку из моих рук, так же стремительно запихивает ее за пазуху – и вот мой дом пуст.       Я же осознаю вещи постепенно. Первое – я до сих пор жива. Второе – я оказалась права. Третье – кажется, у меня есть оружие против инквизитора, причем по-настоящему сильное.       Меня разбирает хохот. Я смеюсь громко, несдержанно, не заботясь, что кто-то услышит и сочтет меня безумной. А ты интересный, Майк Зингер. Точнее, интересная.