Охота на кролика

      Меня распирает от желания поделиться своим открытием с остальными. Где это вообще видано, чтоб инквизитором была женщина? Святой отец и Мегуми с Юджи просто обязаны это узнать.       Путь к церкви свободен – что-то мне подсказывает, что Майк или как её там сдержит слово и вправду в ближайшее время на моем горизонте не появится. Однако короткий путь до церкви успевает охладить мой перевозбужденный разум. Не знаю, это голова или честолюбие мне подсказывает промолчать, но возникает ощущение, как будто в сохранении тайны есть какая-то сила.       После того, что сегодня видел отец Годжо, будет странно не поделиться с ним таким важным секретом. Но меня одолевают сомнения: все же это и вправду секрет. Несмотря на то, как со мной обращался инквизитор, мне кажется правильным не закладывать эту девушку, хотя я о ней ничего не знаю. И, буду честной, меня пьянит осознание того, что теперь у меня есть над ней власть. После стольких-то мучений!       Но если расскажу, то все утрачу. Есть в этом какое-то ощущение магии, по которой я ужасно скучаю, ведь, например, контракты с сильными демонами – это своего рода таинство. Чем инквизитор не демон? Чертила так точно.       Решено: это будет мой первый контракт с сильным и опасным существом. Неплохая тренировка перед тем, как я начну призывать настоящих демонов.       Поэтому молчу, как бы пастор ни сверлил меня взглядом. Но его напряжение заставляет меня решиться всего на одну меру предосторожности – я записываю секрет на куске пергамента и зову кошку Мегуми, чтобы заключить с ней договор: раскрыть послание в случае угрозы моей жизни. Не думаю, что до этого дойдет, но так я себя чувствую немного безопаснее.       О решении сохранить все в тайне нисколько не жалею: мне так весело и хорошо, будто это наша с Юджи очередная проделка, лишь за тем исключением, что теперь я одна. Меня забавляет и то, что инквизитора я не вижу уже сутки: занимаюсь себе спокойно своими делами, как будто его никогда и не было. Кажется, я Майка серьезно напугала. И даже укоры Цумики из-за вчерашнего нисколько не портят настроения.       Когда с наступлением темноты раздается стук в дверь, я улыбаюсь, ведь знаю, кто это. На этот раз я готова встречать гостя: и прибралась, и поесть почти приготовила, будто мы с ней договаривались о встрече. Даже если б она не пришла, я потраченного времени не пожалела б – все что угодно ради малейшей вероятности того, что эта девушка почувствует себя так, будто я знаю наперед, как она поступит дальше. Пусть ощутит себя в моей шкуре. Но я стараюсь придать лицу самое нейтральное выражение, когда отворяю дверь перед поздней гостьей.       – Проходи, я сейчас, – та, которую я знаю как Майка, застала меня в самый разгар стряпни, мне нельзя надолго отходить от очага. И это никак не связано со злорадным “ничего, подождет, пусть помучается еще чуть-чуть”, мелькнувшим в моей голове.       Конечно, инквизитор не был бы инквизитором, если б не напугал меня вновь. В суете я грохочу посудой, завершаю последние приготовления, едва успевая вытереть пот со лба, выступивший от долгого стояния возле раскаленной печи – и тут сзади меня, совсем близко, раздается:       – Не боишься?       Я мелко вздрагиваю и замираю, как напуганный зверек, но быстро беру себя в руки.       – А ты подкрадывайся чаще, тогда буду бояться, – ворчу, не оборачиваясь.       – Ты знаешь, что я другое имею в виду. Стоишь ко мне спиной, а я, может, пришла тебя убить, – вроде говорит угрозы, а все же отступает на пару шагов. Смешная.       – Но ты же не убила, – пожимаю плечами я. Наверное, Мегуми бы меня с землей сравнял за такую беспечность, но его здесь нет, а я уверена, что она ничего мне не сделает. – Впервые вижу тебя без меча, кстати.       Она насмешливо приподнимает брови:       – Считаешь, без меча я ни на что не способна?       – Считаю, что ты хотела показать свои намерения. И вообще, как же законы гостеприимства?       Еще один обычай, который был на нашей земле задолго до появления церкви. Вот тут я уже жалею о том, что рядом нет Мегуми, который бы успел заткнуть мне рот: обычай этот церковь вроде даже одобряет, но вдруг я что-то упустила и опять какую-то ересь сказанула?       – Законы гостеприимства больше сковывают тебя, чем меня, – пожимает плечами она и отходит еще дальше.       – Тогда можешь не бояться, что я тебя попытаюсь отравить. Если ты, конечно, голодна, – указываю на горшок, который уже снят с огня и почти отстоялся. По ее голодному взгляду понимаю, что, может, эта девушка и хотела бы отказаться, но, скорее всего, ничего не ела за весь день. Мне льстит мысль, что я тому причина.       Отправляю гостью за тарелками, а сама ищу травы, усмиряющие боли при лунных днях. Сегодня я само великодушие, образец добродетели: хорошая хозяйка не только своему дому, но и покорному инквизитору.       – Как тебя зовут хоть?       Заминка при ответе меня нисколько не напрягает: не знаю, часто ли ей доводилось откровенно говорить о себе, да еще и тем, на кого она ведет охоту. Даю ей время, чтоб пообвыклась, ведь уверена: своего я добьюсь в любом случае.       – Маки Зенин, – наконец произнесла она, а моя рука дрогнула и едва не рассыпала все приправы к чертям собачьим.       Аккуратно кошусь на девушку: слава богу, стоит ко мне спиной, значит, не видела реакции, которую вызвала у меня своими словами. Все-таки Зенин. Все это время я имела дело с настоящей представительницей ордена. От этого осознания меня запоздало обдает страхом, поневоле начинаю припоминать все случаи, когда могла бы действовать осторожнее.       – Но я буду рада, если ты будешь называть меня только по имени, – добавляет она, усаживаясь за стол.       А уж я-то как буду рада.       – Как скажешь, Маки, – пробую имя на вкус, и мне нравится.       Возможно, я заблуждаюсь, чему виной тусклые сальные свечи на столе, которые больше коптят, нежели светят, но кажется, ей тоже нравится, когда я его произношу: она смотрит на меня немного с опаской, но взгляд у нее смягчается, становится очень… женским, что ли. Раньше я и не задумывалась о том, что у мужчин и женщин разные выражения глаз, но, глядя на Маки, могу наблюдать, как из парня она становится девушкой, даже мужская одежда не может прикрыть ее суть.       Если б кто-то наблюдал за нами со стороны, ему могло показаться странным то, как мы совершенно дружелюбно держимся друг с другом (угрозы убийством не в счет) – почему-то я и Маки, не сговариваясь, приняли этот шутливый тон и продолжаем его придерживаться. Возможно, у нас обеих один и тот же способ реагировать на опасность, потому что за всем этим обменом колкостями, за переглядками и совершенно обыденной совместной подготовкой к ужину кроется просто невероятное нервное напряжение. Такое бывает в воздухе перед тем, как молния ударит совсем близко: душу накрывает смутное предчувствие, а волосы сами собой встают дыбом.       Первой себя выдает Маки. Я кожей чувствую ее настороженность, несмотря на попытки девушки скрыть собственные чувства. Она даже к еде не притронулась. Я опускаю ложку, не успев поднести ее ко рту, и, как могу, стараюсь сохранить иллюзию обычного вечера.       – Ну что еще? Можем помолиться перед трапезой, если хочешь. Правда, не знаю, что говорить толком, обычно пастор это делает…       – Упаси боже, – морщится Маки, и я окончательно уверяюсь, что не так уж и много ее связывает с церковью. И как она с такими взглядами выживала в своем ордене?       – Ну хочешь, я первая попробую. Если не умру, можешь тоже поесть. Или ты мне сейчас расскажешь о том, что ведьмы устойчивы к ядам?       – Вообще-то действительно есть ведьмы, которые принимают яд в небольших дозах, чтобы так их нельзя было убить.       Я понимаю, что мне стоило бы сделать лицо попроще, но уже поздно: смотрю на нее во все глаза и молюсь про себя, чтобы не сменила тему, рассказала побольше. Это ж сколько всего мне надо еще узнать! Интересно, а я тоже так смогу? И почему отец Годжо об этом молчал?       Почему-то моя реакция не кажется Маки подозрительной: она тихо смеется при виде моего лица.       – Так я и думала.       – Что ты там опять себе надумала? – демонстративно дуюсь я. Не в моих интересах, чтоб она опять в своих мысленных играх зашла куда-то не туда, а потому я пытаюсь не показать тревоги и болтать как нормальный, обычный человек.       – Ты меня вчера… скажем так, сильно сбила с толку. Я думала убить тебя, или сбежать, или и то и другое.       Маки вновь замолчала, и на этот раз очень не вовремя, я считаю.       – Рада, что вариант с убийством ты решила отложить, – говорю, просто чтоб заполнить эту странную паузу. – Может, не стоит об этом спрашивать, но чего передумала?       – Пораскинула мозгами. Поступок твой был очень уж глупым и демонстративным. Если б ты хотела меня уничтожить, то ничего бы не сказала мне, а пошла бы сразу к пастору или еще к кому, короче, сделала бы так, чтобы все узнали и я б не отмылась от позора. Ведьма бы так и поступила. Умная женщина тоже. Но то, что ты дала мне понять о своей догадке и не сказала никому… Тут всего два варианта: ты или просто любопытная крестьянка, или очень глупая ведьма.       Меня коробят оба ее варианта.       – Может, я просто хорошая прихожанка. Иисус сказал подставить вторую щеку, вот я и поступила благородно, хотя ты вела себя со мной как коза.       – Я тебе уже говорила, что такова моя работа, я ничего с этим поделать не могу.       – То есть это прям обязанность инквизитора – быть кучей навозной?       – Я охотник на ведьм, – со вздохом в который раз повторяет она. – А инквизиторы… да, пожалуй, просто огромные кучи дерьма. Если думаешь, что мне доставляет удовольствие эта чертова работа, то ошибаешься.       – Так, может… Не будешь? Не будешь такой противной, я имею в виду. Просто предлагаю, вдруг ты этот вариант не рассматривала, – хотелось бы скрыть ехидство, да не получается.       – Ты такая умная, – ахает Маки, наклоняясь ко мне чуть ближе. – Для деревенщины.       Мне хочется хорошенько огреть ее деревянной ложкой.       – Наконец-то инквизиторка, которую я знаю. Отрадно видеть, что говняный характер – часть тебя, а не твоего мужского образа.       Как будто в подтверждение моего внутреннего кипения котелок с травами начинает переливаться через край с громким шипением. Чертыхаясь, бегу его снимать и тороплюсь так, что едва не обжигаюсь. За всей этой суетой я не сразу понимаю, что Маки обращается ко мне, да еще и так тихо, что даже без звона посуды ее было бы трудно расслышать.       – Что? – переспрашиваю, не оборачиваясь.       – Все-таки почему ты меня не сдала?       Ее недоумение мне понятно: я и сама до конца не понимаю, отчего поступила именно так. Да, причины есть, но ни одну из них я не могу назвать основной или настолько важной, чтобы отвергнуть другие варианты, которые, как верно отметила Маки, были для меня куда более выгодными. И поэтому я отвечаю первое, что придет в голову:       – Просто ты девушка моей мечты. Черт, то есть… эм, я имела в виду, что ты живешь жизнью моей мечты, да, вот так. Ты вольна пойти куда захочешь, и никто ничего тебе не скажет, можешь учиться всяким прикольным вещам и попадать во всякие приключения. Я тоже так хочу. Благодаря тебе я вижу, что это возможно, и у меня нет желания отнимать все это у тебя.       Говорю это и сама себе кажусь не такой жестокой, как на самом деле. Ну надо же. Я все же оглядываюсь, и не зря, ведь застаю самую умилительную картину, если так можно говорить о Маки в принципе. Она внешне все такая же: с прямой осанкой, руки скрещены на груди, застегнутая на все пуговицы – вид, который меня раздражал чуть ли не с первого дня. Но она смотрит на меня с таким раскрасневшимся, радостным и одновременно недоверчивым видом, что я понимаю: ей нечасто приходилось слышать добрые слова в свой адрес, особенно те, что связаны с ее образом жизни.       Мне даже становится немного жаль, что ее секрет узнала я, а не кто-то получше – от меня ничего милого и славного не жди. Юджи не даст соврать: я щедра только на ругательства, а что-то хорошее из меня клещами вытягивать надо. Ну не умею все эти телячьи нежности выражать, а слову всегда предпочитаю дело.       Польщенная Маки мне нравится больше: она без пререканий все доедает и послушно пробует отвар.       – Ты точно ведьма, – заключает она, а у меня пальцы уже сами по себе дергаются от таких заявлений. – Обычный человек такую стряпню приготовить не может, это лучшее, что я ела.       Вот и корми ее теперь: я, конечно, рада слышать комплименты в свой адрес, но не такие, после которых пытающееся сбежать сердце надо обратно в грудь заталкивать.       – Обязательно в этом завтра исповедаюсь, – заверяю я, пытаясь хоть как-то поддержать шутку.       Маки замолкает, что-то взвешивая внутри себя, а потом с отстраненным видом, будто просто продолжает беседу, спрашивает:       – А ты… много времени проводишь с пастором?       У меня возникает ощущение, что допрос снова начался. Уныло подперев щеку, отвечаю:       – Ну да, и что с того? Он меня вырастил. Вот ты бы своего отца послала подальше?       От этого вопроса она смеется совершенно искренне.       – Не думаю, что стоит мои отношения с семьей брать за эталон, – только я пытаюсь влезть с кучей вопросов, как она, не дав вставить и слова, добавила: – В любом случае суть не в том, что ты тесно общаешься с пастором, а в том, кто этот пастор.       – Так и думала, что у тебя какие-то предубеждения и на его счет, – торопливо вставляю я, пока она не начала снова клонить к магии, а она начнет, судя по ее тону. Лучше на всякий случай увести ее подальше от этой мысли. – Я понимаю, что он может быть надоедливым и шутки у него чаще всего тупые до невозможности, но…       – Ты знаешь, что раньше он состоял в ордене? – перебивает меня Маки. Вне зависимости от пола она продолжает иметь эту раздражающую привычку переть как таран.       – Что-то слышала. Да какая разница, это уже в прошлом.       – А ты знаешь, что его орден истребили за колдовство? – Хорошо, что я давно поняла, к чему она клонит, и могу убедительно изобразить удивление. – И это сделал орден, который… из которого я родом. Сатору Годжо по какой-то причине удалось избежать наказания, у меня нет информации, почему. Но после этого он еще долго занимал высокий сан.       Сейчас удивление искреннее. Я не знала, что пастор остался один из-за Зенинов, он в принципе не особо нам распространялся о своем прошлом, по крайней мере, мне. Может, Мегуми что-то знает? Надо будет у него спросить.       – Что мне известно, так это то, что мой орден не трогал его, пока пастору не понадобился ребенок, предназначенный Зенинам. Я помню, потому что сама его видела и слышала, как он разговаривал со старшими. В итоге ребенка отдали, но с условием, что Сатору станет обычным священником и переедет в глушь.       – И ты думала, что я и есть тот ребенок? Поэтому ты считаешь меня ведьмой? Потому что твой орден решил, будто мой пастор – колдун?       – Не в моих привычках отметать подобные совпадения. Магии я все равно не вижу, так что приходится все добывать своим умом и…       – Чего-о?       Пожалуй, это самое интересное, что я о ней узнала, интереснее даже ее этого костюмированного представления. Я не верю ей, потому что… ну какой это охотник на ведьм, который даже магии не видит? Как она справляется вообще? Но душа моя радостно поет звуком тысячи торжественных труб, хочет верить этим словам, ведь я жажду вновь прикоснуться к этой части себя – не столько из удобства или желания ощутить себя почти всемогущей, а элементарно ради самого ощущения магии. Я не могу описать это чувство, к которому так стремлюсь: чтобы понять, его надо познать самим. Это и осознание себя целой, единой, полноценной, и понимание себя как части окружающего мира, маленькой, но важной и любимой, и много что еще, дающее и возвышение, и приземленность.       Но я боюсь, что Маки говорит это, только чтобы поймать меня. Не одна она здесь не доверяет собеседнице: я тоже больше расслабляться не собираюсь после всех тех разов, когда она почти загоняла меня в капкан.       Запоздало понимаю, что слишком уж эмоционально отреагировала на ее слова. Как сказала бы сама Маки, подозрительно эмоционально.       Она удивленно таращится на меня, и я не знаю, как истолковать это удивление. Боюсь того, что Маки сейчас скажет, но еще больше боюсь того, о чем она умолчит. Разрешить мои переживания она не успевает: в дверь стучат так оглушительно громко, что первая мысль – у кого-то начались роды.       – Нобара, дочь моя, ты помнишь, что обещала мне помочь с подготовкой к вечерней службе?       Я почти выругалась вслух: бесцеремонные манеры отца Годжо часто спасали меня за все время общения с инквизиторкой, но сейчас он вмешался совсем не к месту. Маки тоже вздрагивает и тут же встает с места – вся ее поза разом стала напоминать стойку, которую занимают, когда готовы драться.       Жестом показываю, что все в порядке, хотя уверена – мое лицо выдает, что до порядка на самом деле далеко.       – Святой отец, я совсем забыла о вашем поручении! Разве мы не договаривались на завтра? – стараюсь держать его на пороге, восклицаю преувеличенно громко, а сама лицом пытаюсь показать, что спасать меня не нужно, а нужно только не мешать.       Отец Годжо внимательно смотрит на меня с лицом знатока человеческих душ. На мгновение я было поверила, будто он действительно понял, что я пытаюсь до него донести, но пастор в очередной раз доказывает – в людях он разбирается еще хуже, чем Мегуми в девушках.       – Я абсолютно точно помню, что сегодня, – уверенно заявляет он с торжествующим видом, наверное, рад, что “догадался”, о чем я ему мысленно толкую, еще и заглядывает мне за плечо: – О, мистер Зингер! Не ожидал вас здесь встретить.       Маки успевает натянуть свою личину и ведет себя с отцом Годжо почти так же, как все эти дни, разве что нервозность во взгляде и поджатых губах ей скрыть никак не удается. Я вижу, как она просчитывает толщину стен, громкость нашего разговора и лицо пастора, чтобы понять, сколь много он мог услышать. Вижу и то, как она напугана, как ее страх мешает думать и подталкивает к самым дурным решениям.       – Добрый вечер. Я уже ухожу, – сдержанно произносит Маки и уже двигается к выходу, но я ее останавливаю.       – Мистер Зингер обещал мне помочь с печью. Дел на пять минут, я вас догоню, святой отец.       – Ну раз пять минут, тогда я тут и подожду. Всегда говорю: вместе и прогуляться до церкви веселее, – с невинной улыбочкой заявляет он. Совсем мне не помогает.       Я хотела отослать пастора, чтобы поговорить с Маки наедине – его присутствие явно заставляет ее насторожиться, а сейчас и вовсе нервирует больше обычного. Но придется импровизировать. Я притворяюсь, что мне нужно достать что-то за печью и веду Маки за собой: зрение отца Годжо позволяет ему видеть сквозь преграды, но слух у него вполне обычный, так что достаточно чуть погрохотать посудой, пошуршать утварью, чтоб он ничего не узнал.       Видно, страх сделал свое дело и Маки не может соображать здраво: она не понимает, что я состряпала ложь на ровном месте, и на полном серьезе смотрит, что такого с печью. Не теряя времени, хватаю ее за запястье и притягиваю к себе ближе, чтоб прошептать:       – Я все вижу. Не смей сбегать от меня. У меня еще столько вопросов, и ты не посмеешь свалить без ответов.       Некоторое время она смотрит на меня, хлопая глазами и почти не дыша, а потом становится той Маки, которую я успела чуть-чуть узнать: улыбается чуть с хитрецой.       – Не волнуйся, у меня тоже.