Охота на кролика

      Мы идем к церкви этой странной компанией: я, отец Годжо и Маки. Неловкость и ощущение того, что каждый догадывается, кто есть другой на самом деле, делают сухой зимний воздух таким густым, что меня накрывает облегчение, когда Маки прощается, обещая появиться ближе к службе. Однако пастор не был бы собой, если б не влез со своими замечательными комментариями.       – Мистер Зингер! – дождавшись, когда она обернется, он с самым одухотворенным видом начинает вещать: – Боюсь, мой долг пастора – напомнить, что нахождение мужчины в доме незамужней девушки, хоть и грехом не является, все же не поощряется. Как благовоспитанный молодой человек, вы должны это понимать.       Я готова провалиться сквозь землю от стыда, но Маки умеет держать удар:       – Но ведь визиты с намерением жениться считаются, так? – с улыбкой заявляет она.       Ей не нужен ответ, Маки просто разворачивается и уходит, чему я несказанно рада, ведь она не видит, каким ярким огнем загорается мое лицо.       Зато видит отец Годжо. Я не переживу, если после этого представления он докопается еще и до меня, поэтому залетаю в церковь и торопливо начинаю менять свечи, доставать все необходимое, стараясь держаться подальше от пастора. К счастью, он не настаивает, только улыбается и что-то напевает себе под нос.       – Ты же помнишь, что есть еще исповедь? Дочь моя, на твоем месте я бы использовал шанс рассказать все добровольно, не дожидаясь, когда окажусь со своим прекрасным священником в тесной комнатушке без возможности побега, – тон у него самый обыденный, что делает его слова убедительнее. У меня нет сомнений, что все будет так, как он скажет.       Но я не хочу рассказывать всего. Пусть мы с Маки все еще на ножах, мне кажется, что я поступлю подло, если выдам ее пастору. Поэтому предпочитаю воспользоваться его советом и провернуть все, пока у меня есть хотя бы иллюзия контроля над ситуацией.       – Может быть такое, что охотники на ведьм неспособны видеть магию? У Зенинов, например, бывают такие?       Отец Годжо явно озадачился: он-то ожидал, что я, как обычно, все вывалю на него. Вот-вот станет вздыхать, как быстро растут дети и начинают таить секреты от своих дражайших опекунов. Однако он внезапно мрачнеет.       – С чего такая мысль?       – Да просто, – неопределенно веду плечом я, стараясь не смотреть ему в глаза. – Возникли сомнения.       Но скрыться не удается – во мгновение ока отец Годжо оказывается совсем близко и принимается пристально вглядываться мне в глаза. Даже свечку между нашими лицами держит так, что от жара мгновенно слезы навернулись.       – Уж не использовала ли ты приворот?       – Что? Нет конечно!       Он еще раз просвечивает меня своими голубыми глазами, которые даже на пару секунд стали ярче, и, удовлетворившись увиденным, отступает.       – Охотники на ведьм часто обычные люди и магии не видят. Но сомневаюсь, что орден Зенин станет таких держать, потому что они, в отличие от остальных, заинтересованы в поимке настоящих ведьм и колдунов. Еретики им нужны постольку-поскольку, тут зависит от того, насколько сильно человек перешел дорогу ордену. Помнится, когда был у них с Мегуми, кто-то жаловался, что среди Зенинов родился ребенок, который не видит магию. Бедной девочке даже не разрешали на глаза никому показываться. Не знаю, что с ней стало, но, думаю, ничего хорошего. И был еще один… – его вдруг передернуло, – но это уже в прошлом.       Аж язык чешется спросить, не знает ли он имя девочки, но не думаю, что пастор вправду вспомнит, тут больше вероятность, что заподозрит неладное и, не дай бог, догадается, к чему я клоню. Попробую как-нибудь проверить сама.       Не сразу до разума доходит еще одна интересная вещь, которую озвучил отец Годжо.       – Почему Зенины истребляют только настоящих ведьм? Если они понимают, что значит колдовство на самом деле и как можно его использовать, разве не должны относиться к нам хотя бы нейтрально?       Мы меняемся местами: теперь пастор пытается скрыть от меня взгляд. Запоздало я вспоминаю слова Маки о том, как ее родня обошлась с орденом Годжо, и хочется прикусить язык – не хотела бередить старые раны, ведь из всех нас, сирот, я худшая кандидатура для того, чтобы быть утешением.       – Мне кажется, рановато тебе об этом знать, – наконец произносит он.       Забираю все свои сожаления назад. Это что еще за снисходительный тон? Сомневаюсь, что, будь на моем месте Мегуми, пастор бы тоже такое сказал.       – Я бы сказала, поздновато, потому что я уже имею дело с этим орденом.       Отец Годжо нисколько не обижается на мой язвительный тон.       – Знаешь, Нобара, как говорит Кенто, нет греха в том, чтобы быть ребенком. Твой вопрос больше… политический, чем личный, не думаю, что это тебе нужно.       – Я сама разберусь, что мне нужно, – отчеканиваю я, злобно втыкая последнюю свечу. – Если не расскажешь ты, спрошу у Ма… у Зингера, он-то не станет держать меня за тупицу.       – О, ты уже настолько ему доверяешь? – обернувшись на меня, приподнимает бровь пастор. – Странно, мои шесть глаз говорят о том, что на тебе никакого приворота не лежит, но сердце подсказывает обратное.       Я едва не смеюсь ему в лицо – знал бы он, насколько Маки далека от понятия любовника. И злюсь, конечно же: не один отец Годжо полагал, что мы команда, ничего друг от друга не скрывающая. Но, если мое умолчание обусловлено понятными причинами, то почему он считает, что мне не стоит знать о том, как Зенины охотятся за ведьмами, для меня загадка.       Приворот, как же, – думаю я, от раздражения едва не обрывая язычок колокола, призывающего на службу. Не думаю, что пастор, хоть и старше, понимает в любовных делах больше меня, а я, пора признаться, в них полнейшая неумеха: единственный раз подпустила к себе парня ближе, чем на пушечный выстрел – и тот оказался девушкой. Ну и ладно, не особо-то я и расстроена, успею мужа найти. Еще и не факт, что он мне нужен будет после вступления в ковен.       На саму службу не остаюсь: пусть я и ляпнула, что обо всем узнаю от Маки, у меня есть более надежный источник информации, и я хочу с ним связаться, пока отец Годжо занят.       Пишу сразу двоим – и жалуюсь на пастора, и спрашиваю о Зенинах – от злости письма получаются такими сумбурными, что разобраться в них получится только с божьей помощью. От них я получаю что-то похожее: Мегуми скупо рассказывает главное, а больше интересуется, как мои дела, а на пергаменте от Юджи вообще не разберешь, что написано – явно водил пером из последних сил. Я немножко оттаиваю. Снисходительность отца Годжо ощущалась почти как предательство, поэтому ощущать, как эти двое, несмотря на смертельную усталость, все равно стараются поддерживать связь со мной, безумно приятно, и я скучаю по ним, как по дому.       Напоследок прихватив один гвоздик из мешка со своими принадлежностями, которые все это время находились в келье отца Годжо, я покидаю церковь, пока еще раз не пересеклась с ним. Правда, на следующее утро из многолетней привычки все равно иду помогать ему, хотя ни черта не выспалась, потому что бесконечно ворочалась и мысленно ругалась с пастором, придумывая все более едкие замечания и крепкие аргументы в доказательство своей правоты. Так что в церковь я захожу с лицом соответствующим. Мое раздражение подпитывает короткий ответ Мегуми, полученный утром: “Сама подумай”. Итадори же знает не больше меня, но честно обещает выпытать все из Фушигуро. Как закончу дела, нужно будет хорошенько проветриться.       – Нобара, дочь моя, сможешь ли ты подсобить при подготовке к Рождеству? – отец Годжо делает первый шаг, но до того отвратительный, что будь это реальный шаг, в смысле – ногами, то оттоптал бы мне все ботинки. Это все, что он мне хочет сказать? Предложить еще поработать?       – Ты знаешь, что мне своих дел хватает, – ответ намеренно грубый, хотя я просто озвучиваю факт. Ведьминская подготовка к рождеству, которой пастор больше не занимается, предоставив ее нам, подразумевает вдобавок к обычным обрядам еще и дополнительные ритуалы.       – А жаль, – картинно вздыхает он, – мне просто позарез нужно съездить на городскую ярмарку, присмотреть что-нибудь…       Против моей воли я слегка приподнимаюсь на цыпочки, но все равно безуспешно пытаюсь скрыть волнение и радость от того, что он собирается мне что-то купить. Этот священник слишком хорошо умеет замаливать грехи передо мной. Умственным усилием напоминаю себе, что уже не маленькая девочка, которую можно подкупить, и прощение вообще-то нужно заслуживать другими способами, о чем я заявляю пастору и больше не произношу ни слова.       Маки больше не ходит за мной хвостом, и, оказывается, я уже успела привыкнуть к ее извечной компании, даже стало как-то скучновато одной ходить от дома к дому. И долгожданному снегу, который, будто в попытке наверстать упущенное, шел густо, часто, я обрадовалась не так сильно, как могла. За каких-то пару часов, которые я потратила на обход, все вокруг стало белым-бело, а снегопад все не прекращался, не давая разглядеть ничего дальше собственного носа. Обычно я в восторге от такой красоты, но сейчас лишь уныло думаю, как это похоже на мою жизнь: в голове пусто и светло, а будущее скрыто, заслонено множеством мелких помех.       На утренней службе мы с Маки договорились, что я зайду к ней. И я иду, поражаясь, что теперь сама ищу ее компании – как быстро все успело перемениться.       Она снимает комнаты у вдовы, между прочим, довольно богатой по местным меркам – в ее доме даже есть застекленные окна, а не просто щели без какой-либо преграды для холодного зимнего воздуха или летней мошкары. В большинстве крестьянских домов, и мой не исключение, есть только эти щели, которые в мороз обычно затыкают чем ни попадя, а стекло – это уже серьезный уровень достатка. Из-за этого в детстве я даже хотела быть как бабуля Тенген, только надеялась пропустить стадию замужества, перейдя сразу в статус вдовы: она и при деньгах, и уважение имеет, да еще и детей постоянно чем-то угощает. Честно говоря, замужество как состояние меня не особо привлекает – не могу себе представить мужчину, с которым бы могла проводить каждый божий день и час, и он бы мне не надоел. Замужество для меня существует просто как факт: это должно со мной произойти, как и с любой другой нормальной девушкой. Поэтому судьба Тенген мне кажется вполне себе привлекательной.       Маки, насколько я могу судить, тоже успела с ней сдружиться: когда я вхожу, они спокойно попивают себе эль с сыром и вполне мило беседуют. При виде меня Маки встает с места и с улыбкой обращается к Тенген:       – А вот и она, властительница дум моих.       – Каков пострел, смотри-ка, – посмеивается бабуля, подслеповато прищуриваясь на меня. – Кугисаки у нас девочка разборчивая, может, и отошлет тебя подальше, откуда ты там прибыл, говоришь?       Хотя я только что зашла в тепло, примерзаю к месту: впервые слышу, чтобы меня так представляли, не особо понимаю, чем это вызвано и что вообще происходит. Надеюсь, все поймут, что уши у меня красные от мороза, а не по каким-то другим причинам.       Обычно я и рада поболтать с Тенген, но за последние сутки слишком многое выбивает меня из колеи – лучше сосредоточиться на своей цели. Поэтому мы с Маки идем по заснеженной дороге прочь от домов.       – Ты не против, что я так сказала? Вчера с Сатору отлично получилось выкрутиться, поэтому я решила, что и с Тенген сработает, а то больно уж она любопытная. У тебя же не будет неприятностей от этого?       – Мне все равно, – дергаю я плечом, слишком уж сконцентрирована на том, что собираюсь провернуть.       Она молчит, искоса поглядывая на меня, а потом вновь спрашивает:       – Кстати, у вас со священником все в порядке? Надеюсь, мои слова ничего не испортили?       Вроде ничего нового – Маки снова задает кучу личных вопросов, – но до меня все равно доходит их необычность. Необычность в том плане, что странно слышать их именно от нее.       – С тобой-то как, все в порядке? С чего такая внезапная забота? – насмешливо оборачиваюсь на нее я.       У Маки такое лицо, будто я ее толкнула, и мне даже становится немного стыдно. Не думала, что она обидится.       – Я все же не хладнокровный демон какой-нибудь, – хмуро отвечает она. – Я не преследую цели рассорить тебя с пастором, просто… Сама не знаю, на что надеялась, когда тебе рассказала вчера.       – Все в порядке, – слегка пихаю ее в плечо в попытке помириться. С Юджи такой жест всегда срабатывал, надеюсь, сработает и с ней, хотя Маки, мне кажется, по характеру ближе к Мегуми, к которому всегда приходилось искать другой подход. – Так, ты хотела, чтоб я тебе нашла площадку для тренировок, да? Как насчет этой?       Мы обе знаем, что это лишь предлог, но Маки как будто всерьез ищет себе достойный полигон, внимательно осматривая те места, которые предлагаю ей я. У меня есть сомнения, что она, если определится, найдет их завтра, потому что с таким снежищем дорогу ни сюда, ни обратно без провожатого не отыскать. Наконец мы находим что-то, удовлетворяющее ее: за небольшой полоской леса есть каменистое поле, непригодное для возделывания. Из местных им особо никто не интересуется, зато Маки нравится, что это не поле, а сплошная полоса препятствий с простором для движений и несколькими поваленными деревьями.       Теперь я вижу, насколько она сильна. Маки без видимых усилий поднимает тонкий ствол дерева – вероятно, я бы тоже с ним справилась, но явно не так играючи, как она. Не удовлетворившись весом, для пробы она приподнимает другой, толще прежнего раз в пять, и на этот раз ей приходится приложить усилия.       – Мне бы еще что-то среднее между ними найти… Кугисаки, можешь сесть сюда? – показывает она на первое дерево.       Делаю, как она говорит, и взвизгиваю от неожиданности, всеми пальцами вцепившись в кору, ведь Маки начинает поднимать ствол вместе со мной. Заметив, что я почти с него сверзилась, она одной рукой легко подхватывает меня и аккуратно ставит на землю.       – Ты что, дура, предупреждать надо! – больше не беспокоясь о том, как бы ее не обидеть, начинаю орать я. Не сказать, что мне действительно что-то угрожало, просто как-то все внезапно произошло, да и расшатанные нервы реагируют на такую мелочь столь сильно, что я до сих пор цепляюсь за ее плечи.       А она не обижается – она веселится. Маки явно забавляет моя реакция, а я не могу на нее толком разозлиться, ведь мне нравится такая Маки, расслабленная, веселая, не пытающаяся понаставить между нами преград. Это совсем отличается от того, что я видела раньше, но у меня нет ощущения, будто я знаю двух совершенно разных людей. Просто сама она настолько разносторонняя, что все эти стороны смотрятся в ней очень органично. И, чего уж там, подкупает то, что сейчас, в этот момент, она не смотрит на меня как на врага, даже наоборот, ей будто нравится находиться здесь со мной. Я тоже хочу так смотреть на нее, а потому нужно все решить как можно быстрее.       Шарю в складках платья и не нахожу того, что припасла. Мой изначальный план состоял в том, чтоб как бы случайно выронить заговоренный гвоздь – в него я влила столько особенной, специфической магии, что он до сих пор, если взглянуть на него особым зрением, сияет ярче звезды на ночном небе.       И вот получается, что я его выронила. Случайно, как и планировала. Только вот неизвестно, где.       Планировалось, что я сделаю расстроенное лицо и буду растерянно шарить по карманам: так я и поступаю, только актерской игры в моих действиях ноль.       – Что-то обронила? – спрашивает Маки.       Киваю и думаю: а как мне самой сейчас найти свой гвоздь, когда я еще не знаю, видит ли магию она?       – Гвоздь, длинный такой. Одолжила у Цумики сегодня, а брать еще не хочется, как-то неудобно обделять молодую семью, – бормочу я заранее заготовленные фразы.       – Наверное, упал, когда ты с бревна полетела. Сейчас все найдем, – мне нравится уверенность Маки, хотя гвоздь, даже если и упал здесь, явно утонул в снегу, может, мы его притоптали уже.       С другой стороны, если она права и гвоздь где-то тут, магия будет просвечивать сквозь снег, так что проверка все равно пройдет успешно. Если Маки видит магию, то она явно сразу поймет, где искать. Нужно только подождать.       Мы ищем долго, очень долго. Я еще не знаю, обронила ли гвоздь здесь, потому что мне надо и ее проверить, и самой не пользоваться магическим зрением, пока она не отвернется. Когда Маки, отчаявшись искать в одном и том же месте, отходит, я сразу же впускаю в свои глаза магию и вижу, как гвоздик светится под снегом.       Даю ей еще один шанс – мы уже ищем так долго, что, даже если она лишь притворяется, должна сдаться и прикинуться: вот, только что увидела, нашла, представляешь? К тому же с непривычки я впустила в себя слишком много магии, что даже голова закружилась от такого прилива, и мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя. У меня и раньше были проблемы с контролем, а сейчас, после недельного “поста”, я, разумеется, не рассчитала, сколько нужно для зрения, а потому чувствую себя чуть пьяной.       Удостоверившись, что Маки действительно ничего не видит, я раскапываю снег и кричу, что нашла. На ее лице такое облегчение, что даже смешно становится.       – Чего? Ты сама расстроилась из-за этого гвоздя так, будто целую корову потеряла, – бурчит она в ответ на мои подколы.       – А я тронута тем, что ты расстроилась, хотя пару дней назад собственноручно готова была меня приколотить к какому-нибудь позорному столбу и поджечь вдобавок.       Маки кажется искренне возмущенной, хотя я, в сущности, ни в чем не соврала.       – Я?! Тебя послушать, так я сам Сатана в человеческом обличье…       – …и мужской одёжке.       – …и вообще, сжигают ведьм за границей, а у нас все чинно, благородно – всего-навсего культурное повешение.       – Всего-навсего, – фыркаю я.       – Ты ни разу не видела казнь? – неожиданно серьезно спрашивает она. – Вообще-то действительно есть разница. На виселице у тебя просто сломается шея, смерть почти мгновенная, а на огне… – она резко скривилась и замотала головой, будто отгоняя воспоминание, и я решаю сменить тему на более веселую и выгодную мне.       – Знаешь, если бы ты побывала на моем месте, то не возникала бы, что я как-то не так тебя описываю. Неужто тебе ни разу об этом не говорили?       – Веришь, нет, ни разу не пришло в голову собирать с ведьм отзывы о моей работе, – иронически отзывается Маки.       – Придется тебе показать. И что бы ты без меня делала, – я наконец могу расслабиться настолько, что начинаю впускать в себя магию по чуть-чуть. Стараюсь это контролировать, но сейчас для меня даже небольшие дозы ощущаются очень мощно: хочется хихикать и носиться как неугомонный ребенок. Но я помню о своей цели, поэтому пока что удовлетворяюсь малой долей, чтобы голова оставалась чистой.       Беру ее за руку и тащу к тому большому бревну. Усаживаюсь на него поудобнее, обхватив ствол ногами и не заботясь, что юбки задираются выше положенного – при Маки мне стесняться нечего, а случайных прохожих из-за снегопада не предвидится. Указываю на место перед собой, и она, недоверчиво прищурившись, все же садится, копируя мою позу.       – Ты мне задолжала кучу ответов на вопросы, – передразниваю ее прищур я. – Так что будь готова к полноценному допросу.       Я приосанилась, как она, раскрываю одну руку ладонью к себе, а другой притворяюсь, что что-то пишу.       – Вам, юная леди, предъявляется обвинение в ложном обвинении обвиняемой… эм, короче, ты обвинила невиновную, ясно?       Маки, которая сперва при слове “допрос” заметно напряглась, расхохоталась в голос.       – Что ж, допрашивайте, госпожа Кугисаки, – с улыбкой разрешает она. Ни следа от вчерашней напряженности, с которой она пришла в мой дом: если накануне Маки будто ожидала ловушки и была готова сбежать в любой момент, то сейчас она, хоть и сохранила в себе тень недоверия, гораздо проще относится к моему желанию узнать больше.       Я возвращаю спине безукоризненную прямоту и слегка прочищаю горло. О лице тоже не забываю: никаких улыбок, абсолютно каменное лицо, даже чуток презрения стоит добавить, стараюсь сделать взгляд холодным, смотрю из-под прикрытых век чуть свысока.       – Я что, серьезно выгляжу именно так? – недоверчиво смеется она.       – Вопросы здесь задаю я, – голос специально делаю низким и надменным и едва успеваю отбить ее руку, когда она пытается возмущенно пихнуть меня в плечо. Все же многолетние драки с Юджи не прошли даром – мне удается ее удивить скоростью реакции.       – Прошу прощения, госпожа инквизиторка, – уважение в ее голосе почти не наигранное.       – Я охотница на ведьм вообще-то, – кривясь, передразниваю Маки и чуть не зарабатываю новый тычок, но из-за смеха он выходит совсем вялым, и я просто перехватываю ее ладонь за пальцы, удерживая на месте.       – Руки холодные, – замечает она.       – Да, рукавицы с утра дома оставила, а забежать все было недосуг, – отмахиваюсь я, но Маки уже натягивает на меня свои перчатки.       – Тебе все же много записывать сейчас придется, – насмешливо объясняет она, и я чуть-чуть жалею, что Маки не парень. Такие ухаживания я бы приняла.       Несмотря на то, что с руками незаметно согревается и мое сердечко, я не теряю ни толики своего инквизиторского образа, все так же высокомерно спрашиваю:       – Имя?       – Маки Зенин.       – Возраст?       – Семнадцать.       – Чем занимались родители?       – Понятия не имею.       – Не имеете или желаете скрыть от правосудия?       – Правда не имею, – усмехается Маки, явно узнавшая собственный вопрос, который задала мне. – Меня не посвящали в дела ордена, потому что я изначально была для них мусором, неспособным видеть магию. Честно говоря, до сих пор понятия не имею, чем орден толком занимается, хотя уже работаю на них.       Этот ответ порождает во мне столько вопросов, что я даже не знаю, с чего начать. Попробую с того, что сидит в голове со вчерашнего дня.       – Почему для твоего ордена так важно, чтобы ты видела магию?       – Орден Зенин охотится в основном за ведьмами. Еретики их особо не интересуют, этих и так пруд пруди. Все охотники, которых я знаю, должны привести настоящую ведьму, а не ту, которая просто живет не так, как принято.       Я так понимаю, она намекнула на меня. Отрадно знать, что все же я отличаюсь от остальных деревенщин.       – И все же, почему только ведьмы и только настоящие? – на всякий случай решаю уточнить я, хотя понимаю, что ей явно известно не больше меня.       – Ведьмы нарушают естественный порядок вещей, – Маки смотрит на меня так, будто я спрашиваю очевидное. – Они могут принести засуху, проклясть кого-то, разрушить чью-то жизнь. И прислужницы Сатаны, разумеется, – последнее она добавляет с небольшим скепсисом. Может, как и я, знает, что никакому Сатане ведьмы на самом деле не поклоняются. Слепое поклонение – удел обывателей, а у ведьм хозяина нет, есть лишь духи, которых мы или подчиняем, или же с ними договариваемся. Но, к сожалению, в остальных заблуждениях насчет ведьм Маки явно верит.       – А нет добрых ведьм? Раз они могут наслать засуху, то могут и сделать земли плодородными.       Маки пожимает плечами.       – Как-то не задумывалась. Для моей цели будет проще, если я буду делать свою работу, не печалясь о судьбе каждой попавшейся ведьмы.       От этого заявления все во мне холодеет, и я заново вспоминаю, с кем связалась. Мы никогда не сможем сблизиться по-настоящему, ведь я ведьма, которую она желает поймать.       – Какая же у тебя цель? – я пытаюсь звучать беззаботно, но мое горло сдавливает осознание того, что Маки, с которой мне так весело, которой я восхищаюсь, которая дала мне перчатки, чтоб я не замерзла, с этим безразличием на лице все еще может обречь меня на смерть. Бессильно злюсь на себя: я ведь уже так попадалась, и с чего взяла, что сейчас что-то изменится?       Почему я каждый раз умудряюсь забыть о такой простой вещи?       – Вот это я бы хотела пока оставить в тайне… С тобой все хорошо? Ты ужасно бледная, – ее лицо оказывается совсем рядом с моим, и от этого сердце бьется чаще, а в горле пересыхает, отчего даже глотать тяжело. Наверное, это страх. Я даже не шелохнулась, когда она коснулась ладонью моей щеки. – Да ты вся заледенела, идем обратно. Успеешь еще подопрашивать.       На обратном пути она растирает мне плечи, чтоб хоть как-то согреть. Я думаю о том, что это было бы мило, если б мы не были теми, кто мы есть. Сейчас ее забота ощущается как забота охотника, который стреляет аккуратно и точно, потому что боится попортить шкурку зверя.       – Чего ты так обо мне печешься? – губы едва шевелятся, но я все равно стряхиваю ее руки с себя.       Ощущаю, как она оценивающе смотрит на меня, пытаясь что-то разглядеть.       – Я ведь старшая сестра, – с усмешкой объясняет она. Теперь понятно, почему мне удалось ее пристыдить, когда мы спорили насчет Цумики.       – Или ты торопишься поскорее загнать меня домой, пока я еще чего не спросила? Ты на самом деле не хочешь ничего рассказывать, я права?       Самоконтроль полетел к чертям – сама не знаю, чего хочу добиться этими нападками, но продолжаю, будто от этого зависит моя жизнь. Может, так оно и есть.       – Я всего на один вопрос не ответила, ведь, ты сама говорила, всем есть, что скрывать, и мне тоже. И я не привыкла рассказывать о себе, особенно тем, с кем знакома от силы неделю, – с улыбкой говорит она, как будто пытается избежать ссоры, и это так непохоже на то, что Маки делала все дни ранее, когда пыталась меня вывести из себя. – И не ждать же мне, пока ты обратишься в сосульку, в конце концов.       Я это ее предложение мира отбрасываю куда подальше. Хватит с меня, я слишком долго велась на ее шарм и играла по ее правилам. Резко затормозив на самом пороге своего дома, я становлюсь напротив нее:       – А может, дело в том, что ты на самом деле до сих меня подозреваешь?       Я успела застать ее врасплох: Маки не ожидала этого вопроса и на ее лице отразилось то, что она думала на самом деле. Уже спустя мгновение она взяла себя в руки и потянулась к дверной ручке:       – Может, сначала зайдем? Ты дрожишь.       Я не даю ей этого сделать и кладу руку на перила крыльца за ее спиной, закрывая путь. Мы стоим вплотную друг к другу, и я могу видеть каждую тень, каждый отблеск эмоции в ее глазах.       – Что мне нужно сделать, чтобы ты наконец поверила мне? Что предъявить? На какие вопросы ответить? Что тебе интересно? Скажи мне!       Знаю, что уже звучу как умалишенная, ведь говорю быстро и громко, наверняка в голосе уже проскакивает отчаяние. Плевать, ведь я действительно в отчаянии: я устала, я зла, я больше не могу испытывать и огонь, и холод, которыми она меня то и дело обдает, не могу постоянно продумывать каждый свой шаг и пытаться добыть ответы на вопросы хитроумными методами, причем не только от нее.       Лишь сейчас я понимаю, чего на самом деле хочу добиться. Пусть думает, что я готова сдаться, что я молю ее – этим безумным ходом я хочу привязать Маки к себе, сделать так, чтобы она никогда больше во мне не сомневалась, чтобы больше не пыталась высмотреть то, что может меня погубить. Я стану той, перед кем ей будет стыдно, кого она захочет уберечь от всего, в том числе от себя самой.       Она сперва замешкалась, но я уже уловила в ней перемену. Маки тяжело вздыхает, плечи ее опускаются, и она нехотя признается:       – Вообще-то есть один вопрос. Всего один, но именно он заставляет меня сомневаться до сих пор, хотя, по правде, я очень не хочу, чтобы ты оказалась виновной.       – Задавай, – нетерпеливо требую я, стараясь не думать о том, что она на самом деле тоже хочет, чтобы между нами все было по-другому. Я выгоню из своей головы мысли о том, что могу быть ей тоже интересна как человек и что мне очень этого хочется, сейчас я должна думать только о себе, ведь решается моя судьба.       – Что произошло в твоей деревне тогда? Незадолго до того, как селение поразила чума, оттуда поступали сообщения о ведьмовстве. Когда охотники на ведьм прибыли, то обнаружили лишь пепелище. Выжила только ты. Мне нужно, чтобы ты рассказала всю правду.       От резко накатившего облегчения я ослабеваю: чуть ли не повисаю на руке, которая все еще цепляется за перила, почти утыкаюсь лбом Маки в грудь, и устало смеюсь.       – Из-за этого? Ты была готова меня убить из-за Саори?       – Кто такая Саори?       Какой кошмар, подруга, и после смерти тебя достают из-за деревенщин. Но, с другой стороны, я лишь дважды с того дня произнесла твое имя вслух, ведь не хочу лишний раз тревожить твой покой.       Маки заставляет меня выпрямиться и посмотреть на нее: лицо у нее в равной степени подозрительное и встревоженное. С секунду она о чем-то раздумывает, после чего принимает решение.       – Если ты не возражаешь, я бы предпочла сначала зайти.       Не возражаю. Когда нервное напряжение спало, я почувствовала, что меня и в самом деле бьет озноб. Правда, дома у меня не лучше, чем снаружи: живу одна, и некому больше топить печь, следить за ней, чтобы это крохотное помещение прогрелось. Сегодня я не успела хоть немного отопить дом с утра, спешила, из-за чего остатки тепла с прошлого вечера уже давно испарились.       Страшно хочется пить, и первым делом я наливаю себе эль.       – Секунду, сейчас растоплю, – предупреждаю я Маки. Пусть не думает, что я тяну время, ведь в ее же интересах, чтобы во время моего рассказа она видела меня в лицо.       – Давай я, – она уверенно берет несколько дров и явно не намерена принимать отрицательный ответ.       – А ты умеешь? – В темноте я не вижу ее лица, но по позе догадываюсь, что она с сарказмом смотрит на меня. – Ну мало ли, ты же городская. Да еще из благородных.       – Мне многому приходилось учиться.       Слова она подкрепляет делом: огонь разводит в два счета. Признаться, я так не умею – слишком обленилась из-за магии, уже отвыкла делать простые вещи самостоятельно.       Я наливаю кружку ей тоже, мы пододвигаем лавку вплотную к печи и, не снимая одежды, садимся лицом друг к другу. Между нами стоит свеча: на этот раз я хочу, чтобы Маки видела меня. Скрывать мне нечего, более того, я желаю, чтобы она знала правду.       – Саори была чем-то похожа на Цумики, такая же добрая. Только Цумики, если надо, и вломить может, а Саори… слишком добрая. Ни разу не ответила ни на одно оскорбление, сколько бы их ни сыпалось. Эти сообщения, о которых ты говорила – не знала, что они были, но думаю, что это все деревенщины. Семья Саори переехала к нам из города, и для местных это было чем-то из ряда вон: все ведь в город бегут, а не наоборот. Слухи всякие пускали, будто они приехали, потому что в городе воровали, да много чего было. И с Саори никто не дружил, кроме меня.       Сейчас я задумываюсь: а не было ли ей скучно со мной? Она была сильно старше, наверное, ей не было интереса дружить с мелкотней, просто выбора не было. К тому же я не сильно отличалась от местных. Что я могла предложить городскому ребенку, до этого жившему более увлекательной жизнью, чем я?       – Прости, задумалась. В общем, ее семье не повезло еще вот почему: они переехали в засушливый год. Помню, отец постоянно был в поле и жаловался, что ничего толком не растет. Есть было нечего, у мамы даже молока не было в грудях. Скотину прокормить не удавалось, и скоро она начала болеть. Обычно животных в таких случаях просто забивают и сжигают, но в то лето люди настолько отчаялись, что готовы были есть больное мясо. Мама нам запрещала так делать. Это обычное совпадение, но все связали засуху с прибытием семьи Саори, начали даже в лицо говорить, что они там все колдуны и ведьмы, кричали, чтобы убирались куда подальше. Они, наверное, и рады были, да только не было ни денег, ни возможности. А когда из-за больного мяса начали болеть и умирать люди, все стало только хуже. Мама даже сказала, чтобы я никому не говорила, что с Саори общаюсь. Но я все равно бегала к ней по ночам.       Я улыбаюсь. То, как мы с ней тайком пробирались в сарай, чтобы поболтать и похихикать, – одно из лучших воспоминаний детства. И тем острее ощущается пронизывающее эти воспоминания счастье, когда я вспоминаю, как жестоко все оборвалось.       – В одну из ночей я, как обычно, побежала к Саори и… – черт, кажется, я переоценила себя. Пытаюсь протолкнуть ком в горле хорошей порцией эля. – Ее дом горел. Ведьм ведь надо сжигать, да? Если коротко, я тогда была в таком раздрае, что побежала куда глаза глядят, заблудилась и к утру оказалась здесь. Отец Годжо привел меня домой, но дома уже не было: огонь перекинулся на соседние постройки и вся деревня за ночь стала пеплом. Ну а дальше ты знаешь.       Я не понимаю, почему Маки молчит и так жалостливо на меня смотрит. И не сразу догадываюсь, что не из-за эля ее лицо мне кажется мутным, а из-за слез, которые уже давно текут по моим щекам. Вот дерьмо.       Обычно такого не происходит. Я не плачу. Я кричу, ругаюсь, дерусь, смеюсь, но не плачу, особенно при других. Особенно при той, кого я толком не знаю. Мне досадно из-за того, что я при ней разревелась, и из-за того, что сама этого почему-то не заметила. Наверное, просто устала. Сейчас, когда я чуть-чуть отогрелась элем и жаром печи, тело становится вялым, даже пальцем шевельнуть лень, чего уж говорить о том, чтоб пытаться сдержать слезы.       Голова тоже не соображает. Такое всегда со мной случается после плача – он забирает слишком много внутренних сил. И страшно хочется спать. Голос Маки доносится словно через толщу воды. Я что-то извинительно бормочу в духе: мне бы вздремнуть, собеседница из меня никакая. Готова уже провалиться в сон, но она заставляет меня снять верхнюю одежду и дойти до лежбища.       – Я послежу, чтобы огонь догорел, – последнее, что мне удается расслышать.       Я цепляюсь за действительность изо всех сил – я же так и не убедилась, что она мне поверила, что больше не будет за мной охотиться, мне надо оставаться крепкой. Но в итоге даже рта раскрыть не успеваю – засыпаю мгновенно.