Охота на кролика

      Не знаю, освоила ли я обратную технику или дело в том, что пару дней провела, почти не вылезая из постели, но на третьи сутки чувствую себя уже совсем здоровой. Я готова ломануться к деревенщинам – не поумирали там без меня? – и вновь заявиться в церковь еще до утренней зари, но отец Годжо и Маки, помогающая ему вместо меня, проявляют удивительное единодушие и чуть ли не силой заставляют меня остаться дома еще на день.       Я едва переживаю его, этот день, ведь мне так скучно, хотя сперва меня вновь навещает отец Годжо, а к вечеру приходит и Маки. Все то же самое, что накануне, но, пока я проводила большую часть времени во сне, мне не казалось, что их визиты очень уж коротки. Какие все деловые. С пастором еще понятно, а вот чем таким важным занята Маки, когда она точно знает, что ведьмы в деревне нет, тот еще вопрос. И меня это не на шутку беспокоит – может, она уже пакует вещи и готовится к отправке, пока я тут прохлаждаюсь.       Понимаю, я должна бы радоваться: все обвинения сняты, и теперь у Маки нет причин задерживаться. Это означает, что я скоро отправлюсь в ковен, в новую крутую жизнь. Но, наверное, я просто дура, раз хочу, чтобы она побыла со мной подольше. Ну и что? Как говорит пастор, нужно ловить моменты юности, а юности свойственны ошибки. Не уверена, что святой отец, когда советовал мне это, подразумевал “уговори свою инквизиторку остаться”, но я на этот раз хочу поступить именно так, осознавая всю глупость своего решения – устала от необходимости жить по-взрослому. Мне действительно нужно немного расслабиться и побыть немного безответственной, пока такая возможность есть.       Именно поэтому, когда Маки заглядывает вечером, вместо приветствия я спрашиваю в лоб:       – Ты уезжаешь?       – А нужно? Не знала, что я настолько тебе надоела, – полушутливо отвечает она, пытаясь скрыть, что своей прямотой я ее застала врасплох.       – Тебе больше не за кем охотиться. Значит, ты должна уехать, – упрямо заявляю я, и, услышав себя со стороны, догадываюсь немного сменить тон. – Есть ли надежда, что ты задержишься в наших краях хотя бы ненадолго?       Маки вздыхает с явным облегчением, и я с трудом сдерживаю широкую улыбку: это означает, что она тоже хочет остаться?       – Моя работа еще не закончена, – тут моя улыбка немного меркнет, но довольно быстро напоминаю себе, что лично мне все еще ничего не угрожает. – Я же говорила, что есть у меня чутье на ведьм. И оно подсказывает, что здесь ведьма есть, а потому я хочу все перепроверить, прежде чем уехать. Не волнуйся, до тебя больше докапываться не буду.       – Да я не волнуюсь, – бормочу я, борясь с желанием пошутить о том, что, может, я и не прочь, чтоб она до меня подокапывалась. – Сомневаюсь, конечно, что ты кого-то тут найдешь… Только не смей мучить деревенщин так же, как меня!       – Мне казалось, ты не питаешь к ним нежности, – замечает Маки.       – Да я за тебя беспокоюсь. Это я терпеливая, а они церемониться не станут – сразу с вилами погонят.       Почему-то мои слова вызывают у нее смех.       – Ты-то? Терпеливая?       И я показываю Маки, что вообще-то тоже могу с ней не церемониться: замахиваюсь так, будто хочу ударить кулаком в плечо, но на самом деле отвешиваю неплохой такой поджопник. Один раз у меня получилось так обмануть Юджи, сработало и с ней. Правда, Маки не осталась в долгу, и я, обездвиженная во мгновение ока, тут же поплатилась за собственную наглость. Впрочем, она, в отличие от Юджи, действует более мягко: тот, хоть и старается, все равно иногда забывает о том, насколько силен, а Маки четко отмеряет собственную силу, и ее захват для меня ощущается больше как крепкие объятия.       Я догадывалась, что она сильна и несколько лет в ордене явно не полы натирала, но все равно меня поражает ее мастерство и скорость. Так я внезапно осознаю, что Юджи, который раньше был для меня эталоном физических возможностей, на самом деле есть куда расти. Мне безумно хочется познакомить его с Маки, хотя, исходя из того, что ему и Мегуми о ней известно, такое предложение, наверное, покажется им странным.       На самом деле Маки во многом напоминает мне их обоих: такая же серьезная и своенравная, как Мегуми, и такая же постоянная во всем, как Юджи. Например, я всегда знаю, где ее искать: сколько бы времени ни заняли мои разнообразные обязанности, по их завершении Маки неизменно обнаруживается на импровизированной тренировочной площадке – той самой, на которой я задубела в попытке выведать у нее больше. Памятуя об этом, Маки, хотя выносливость позволяет ей тренироваться сколь угодно долго в любые морозы, постоянно уводит меня куда-нибудь в тепло, стоит мне появиться на границе этой поляны.       Я нахожу это очаровательным, но однажды все же настаиваю на том, чтобы задержаться. Дело в том, что обычно я прихожу, когда она перетаскивает бревна или занимается еще чем-то таким же скучным, но в тот раз мне повезло – Маки упражнялась с мечом.       Завидев ее, сперва стараюсь подавить желание заверещать от восторга: точно, я же хотела когда-то давно попросить помахать мечом. Преодолев стремление вновь выставить себя неискушенной деревенщиной, я уже собираюсь окликнуть ее, но засматриваюсь – движения Маки такие отточенные, осознанные, в них нет ничего лишнего. То, как она управляется с мечом, больше похоже на танец, мне впервые приходит в голову, что оружие может быть чем-то эстетичным, а не просто угрожающей штукой.       Я под таким впечатлением, что даже почти не смущаюсь, когда Маки замечает, что я на нее пялюсь, и насмешливо приподнимает бровь: в конце концов, что в этом такого? Я же не подсматривала, да и нет ничего страшного в том, что я выразила искреннее восхищение подругой. Может, это у них, благородных кровей, принято наблюдать исподтишка, а я девушка простая.       – Дай мне тоже! – когда меня наконец обнаружили, нет смысла скрывать своих желаний.       Маки явно намерена побыстрее уйти, как всегда, но я уже бегу, спотыкаясь, хотя она еще не согласилась.       – Пожа-а-алуйста, – я очень стараюсь быть милашкой. Обычно люди, которые меня уже неплохо знают, только рады продлить этот редкий момент, когда я еще вполне себе очаровательная девушка. Куда чаще им достается вообще не эта сторона меня.       Милая мордашка работает: сдается и Маки.       – Только ненадолго. Осторожно, он тяжелый, – предупреждает она, передавая мне в руки меч.       Хватаюсь двумя руками, но он все равно оказывается тяжелее, чем я ожидала, и едва не роняю оружие в снег, но в последний момент удерживаю. Делаю пробный взмах – и меч вновь почти летит в сугроб, только на этот раз вместе со мной.       Но мне все равно нравится. Пусть первую попытку успехом не назвать, я постепенно привыкаю к тяжести в руках, меня почти не заносит в сторону при попытке сделать замах – прям чувствую себя воинственной рыцаркой.       – Круто выгляжу, скажи? – Аккуратно поворачиваюсь к Маки и вижу ее безумно встревоженное лицо. Широкая улыбка тут же слетает с губ. – Настолько плохо?       Спохватившись, она слегка улыбается, ладонью слегка надавливает на лезвие, чтобы я его опустила, и подходит ближе.       – Давай поменяемся перчатками. Твои рукавицы вообще не годятся, ослабишь хват – улетят вместе с мечом.       Маки права: в ее перчатках становится куда удобнее, теперь мне не приходится цепляться за рукоять до ломоты в пальцах. Только полушубок немного сковывает движения, и я, несмотря на протесты Маки, сбрасываю его.       – Встань вот так, – она показывает мне стойку, и я пытаюсь ее повторить, хотя большая часть моих сил уходит на то, чтобы держать меч под тем углом, который она мне отметила. Конечно, мой молоток тоже не самый легкий, но все же размеры и вес в сравнении с оружием Маки сильно отличаются, привыкнуть пока трудно.       Она подходит ко мне сзади, чтобы поправить спину, плечи, положение ног. Сперва я немного расстраиваюсь, потому что выглядит так, как будто я даже с основами не могу справиться, но потом она прижимается вплотную, одной рукой начинает придерживать меня за талию, а другой – за руку, показывая направление движения. Вообще-то я не прочь попробовать одна: привыкла все делать сама, как-нибудь, да научусь – но присутствие Маки успокаивает. Пожалуй, сейчас так мне нравится даже больше.       – Так тебя учили в ордене? – есть у меня дурацкая привычка: пыхтеть, сосредотачиваться, но все равно болтать.       – Не совсем, – усмехается возле моего уха Маки. – Теперь перенеси вес на левую ногу и попробуй разрезать воздух по диагонали. Давай импульс центром своего тела. Это ты управляешь мечом, а не он заставляет тебя идти туда, куда укажет лезвие.       У меня получается: кажется, теперь я поняла принцип и могу управляться с оружием увереннее и точнее. Маки даже почти не помогает, только держит руку на животе, чтобы я не забывала его напрягать. Но я стараюсь слишком сильно не увлекаться, а то вдруг опять забудусь и заболею.       Опускаю оружие и с довольным лицом поворачиваюсь к Маки:       – Ну что, я хорошая ученица?       Только не учла, что мы стояли слишком близко, настолько, что, когда я обернулась, столкнулись носами. Маки от неожиданности застыла и, кажется, даже задержала дыхание, но спустя мгновение отшатнулась и чуть не упала назад, споткнувшись об один из многочисленных валунов, разбросанных по всей поляне. Ей повезло, что у меня хорошая реакция: я успеваю перебросить меч в одну руку, чтобы поймать ее и притянуть обратно к себе.       – Я знаю, что сногсшибательна, но ты старайся как-то держать себя в руках, – улыбаюсь я, довольная ее реакцией. Мне нечасто удается смутить Маки, но сейчас один из таких случаев. Думаю, это из-за того, что она просто успела забыть: не такая я и слабачка.       Настроение у меня замечательное – после того как я справилась с этим тяжеленным мечом, кажется, будто могу справиться с чем угодно. В деревню возвращаюсь чуть ли не вприпрыжку.       – Раз я так великолепно справляюсь, чего ты, кстати, до сих пор не озвучила, то дай мне еще пару уроков, – нагло заявляю я и кладу голову ей на плечо, стараясь подлизаться. – Вдруг меня тоже в какой-нибудь орден возьмут, а я не готова?       – Орден госпитальеров больше заинтересован в том, чтобы воспитать хороших жен. Они и тренируют не для походов, а для того, чтобы женщины могли защитить свой дом, пока мужья и отцы в тех самых походах. Хотя, конечно, тренировки абсолютно такие же, как у парней, не считая того, что по этикету дополнительно гоняют. Но в любом случае в Англии тебе это не светит.       – Совсем-совсем никакого ордена тут нет? – на миг я и правда разочаровалась, пока не вспомнила, что ковен уж всяко получше любого ордена будет.       – Почему же, есть, только тебя туда могут разве что в качестве украшения взять. А вот во Франции и некоторых других странах это частая практика. Ты же слышала о Жанне д’Арк?       Я утвердительно мычу. Еще бы не слышала. Я мечтала стать ею: крестьянка, которая вела за собой армию, являлась ведьмой да еще и потом была церковью канонизирована, обречена была стать моей героиней.       – Я в детстве обожала ее, – мечтательно произносит Маки. – Так вот, к чему я сейчас ее вспомнила: ты же не думаешь, что обычная крестьянка могла обладать таким стратегическим гением и боевыми умениями, если до этого нигде не обучалась?       Такая простая мысль мне в голову не приходила. Как я сейчас выяснила опытным путем, ведьмовство не дает ровно никаких преимуществ перед тяжеленным куском металла, не говоря об остальном. Логично предположить, что Жанне приходилось учиться военному делу, это умение не возьмется из ниоткуда.       – А как же божий промысел? – с притворным наивным благоговением спрашиваю я, уже заранее зная, что это ее насмешит.       – Прошу прощения, если поколебала вашу истовую веру, мисс, – шутливо отзывается Маки.       – Просто дьяволица-искусительница, – возвращаю ей улыбку.       Наверное, впервые с отъезда Юджи и Мегуми в семинарию мне так весело: Маки, конечно, не в состоянии их заменить, но с ней мне тоже очень хорошо, просто по-другому. Мы много болтаем, много смеемся, с ней мне проще – не то чтобы в общении с парнями я боялась ранить их нежные чувства рассказами об очередных родах или о еще каких-то интересных особенностях бытия женщиной, просто многое из того, что мне кажется совершенно естественной частью жизни, им иногда требуется еще и разжевать. Маки же все это знает и так, поэтому мы с ней на одной волне. К тому же она очень интересная: не только из-за того, сколько знает о мире за пределами моей деревни, а сама по себе.       Мне важно знать о ней как можно больше, хочу не расставаться с ней как можно дольше, хочу буквально залезть в ее кожу, чтобы понять, что она чувствует. Не помню, когда испытывала что-то подобное в последний раз. В свое оправдание могу лишь сказать, что у меня давно не было такой уникальной подруги.       Задумавшись над новым неожиданным фактом – Маки всегда дает мне пищу для размышлений, – я снова и снова проигрываю ее слова в голове и резко понимаю, что прозвучало кое-что еще, интересное лично для меня.       – Погоди, ты назвала меня украшением?       Я обгоняю ее и заглядываю в лицо, потому что хочу увидеть, как она это говорит. Конечно, я и так знаю, что красивая, но услышать лишний раз подтверждение этому мне не повредит.       – Кугисаки, где тебя носит? – обычно я никому такой тон не спускаю, но паника в голосе зовущего подсказывает мне, что опять кто-то рожает или умирает. И когда успевают? Вот буквально утром всех обошла, никаких жалоб не было.       Делать нечего, приходится оставить Маки и надежду на обычный размеренный день и топать домой за инструментами.       Как это часто случается, мужья почти никогда не знают, как объяснить, что происходит с их женами, и я обо всем узнаю на месте. Ситуации усугубляет факт, что семейка та еще: никогда меня не зовут, пока все не станет слишком плохо. Однажды так восьмеро их детей заразили всю округу какой-то хворью, я даже грешным делом подумала, что чуму занесли. В итоге пришлось подключать отца Годжо, чтобы всех вылечить – одна я не справлялась.       Но есть такие люди, которые неспособны ни извлечь мораль из сказки, ни научиться на собственных ошибках – семейство все так же считает, что ничего не произошло, а знахарки от лукавого. Мне приходится каждый раз заявляться к ним самой, чтобы все проверить, но эти чудики никогда не соблюдают и самых простых моих требований.       Результат налицо: снова у них все не слава богу. Готова поспорить, мои предупреждения о том, что организм может не выдержать вынашивания очередного ребенка и надо быть поосторожнее, были пропущены мимо ушей. Я знаю, что лекари должны быть беспристрастными, но я не лекарь и могу себе позволить называть дерьмо дерьмом и не притворяться, что есть люди, чьи жизни не особо-то хочется спасать.       Мальчики и мужчины сгрудились в другой комнате и не знают, что отвечать на мои вопросы. Ну я еще до этого поняла, что общение в этой семье не приветствуется, и сразу иду в ту комнату, из которой доносятся истошные вопли. Мой взгляд утыкается в трех девочек разных возрастов, прижавшихся спиной к стене в один ряд. Кому, интересно, пришло в голову, что детям стоит наблюдать выкидыш?       Да, я уже уверена, что готовый родиться младенец не выживет: слишком рано, он еще не успел созреть. Даже если случится чудо и он проживет какое-то время, будет слишком слабым, чтобы выжить, особенно в подобной семейке, где дети явно не в почете.       Впрочем, это не мое дело. Мое дело – принять роды и постараться сделать так, чтобы выжило как можно больше людей. Сперва выгоняю детей. Потом присаживаюсь возле женщины и понимаю, что недозревший ребенок уже начал свой путь.       Это означает, что у меня нет времени ни на что. Секунда промедления – и плод точно задохнется внутри лона. Успеваю только наскоро сполоснуть руки и начать его вытаскивать. Впрочем, это довольно просто: как я и говорила, органы женщины уже не могут справиться с такой серьезной задачей, как беременность, и не держат ребенка, а потому вылезает он быстро, даже моя помощь особо не нужна.       Только он не шевелится. Что бы я ни предпринимала, он не делает вдоха, не двинет даже пальчиком.       – Кто это? – первым делом хрипло осведомилась мать.       – Неважно. Он мертв, – может, мои слова и грубы, но я знаю эту женщину и понимаю, зачем ей в первую очередь нужно знать пол ребенка.       Я впервые держу в руках маленький труп. Мне не страшно, не грустно, не мерзко, просто… Странно. Странно держать в руках жизнь, которая так и не состоялась.       – Вы там все? – доносится приглушенное за дверью. Я заворачиваю тело в какие-то тряпки, подготовленные в качестве пеленок, осматриваю мать. С ней-то все в порядке, не считая того факта, что вряд ли она сможет выносить еще хоть кого-то.       Зову отца и сообщаю об этом им обоим. Разумеется, я не ожидала, что хотя бы сейчас они ко мне прислушаются, но все равно вскипаю, когда оба презрительно фыркают.       – До этого ж носила, все в порядке было и безо всяких малолетних умниц.       – Хозяйство у нас только растет, а руки нужны. Когда свою семью заведешь, поймешь.       Руки чешутся дать им обоим по снадобью, убивающему половое влечение, причем не столько из-за их попытки меня оскорбить. Отношение к детям прежде всего как рабочему материалу среди крестьян не редкость, но, даже если считать детей чем-то вроде скотины, стоит помнить, что и скотине нужна ласка и доброе отношение, не говоря уже о целых маленьких людях. Усилием воли заставляю себя выдохнуть и отстраниться – ведьмы не вершат судеб, подобное высокомерие может повести по кривой дорожке. К тому же не в моих правилах позволять забираться в душу тем, кто этого не заслуживает.       – Тогда нечего меня звать, когда прижмет. И сразу определитесь, сколько трупов еще надо родить, чтобы мои слова наконец до вас дошли, – хладнокровно заявляю я. Прежде чем уйти, киваю на труп: – Не хороните на кладбище, закопайте за оградой.       Мелькает крамольная мысль: может, этому младенцу даже повезло – смерть избавила его от судьбы оказаться в подобной семье.       Выйдя на улицу, я еще более явственно ощущаю, что побывала в каком-то болоте. Мне настолько дурно, что хочется физически отмыться от этой грязи. Сразу направляюсь в общественную баню, надеясь, что все уже вышли и мне не придется с кем-то контактировать.       Повезло – судя по тому, что дрова практически полностью прогорели и мне пришлось подкинуть их побольше, все давно вышли и компании не предвидится. Я спокойно могу сидеть на широкой лавке, уткнув лоб в колени, и надеяться, что мой гнев и невеселые мысли испарятся, как влага с кожи.       Обычно я более стойкая и меня не сбивает с толку грубость нравов деревенщин, но подобные эпизоды – это всегда напоминание о том, почему же я так стремлюсь отсюда свалить. Возможно, я приняла все так близко к сердцу, потому что Маки много мне рассказывала о мире вне деревни и я начала воображать, будто уже нахожусь в нем. Но мне это нужно, нужны ее истории: важно знать что-то, кроме своей грязи, чтобы понимать, что это просто грязь, а не плодородная почва.       Ужасно некстати скрипит дверь, и я недовольно поднимаю голову: кому еще приспичило прийти именно в тот момент, когда мне плохо?       Но злость быстро улетучивается: на пороге, прижимая к себе полотенце и уставившись на меня огромными глазами, стоит Маки.       – Я думала, здесь никого нет, – пробормотала она.       – Я тоже. Но это не повод выпускать жар, заходи уже, – звучу я немного сварливо, хотя искренне рада ее видеть.       Маки молча делает так, как я сказала, аккуратно боком проходит к противоположной от входа стене и садится на лавку в углу метрах в трех от меня, вжимаясь спиной в дерево. Общественная баня построена так, чтобы могли разместиться все, и потому лавки идут по всему периметру. Я думала, что Маки сядет там же, где и я, у левой стены, однако она, хоть и не отошла от меня далеко, все равно жмется ближе к центральной, так что мы можем видеть друг друга, только если развернемся чуть по диагонали.       У меня получается улыбнуться, ведь это снова один из тех немногих разов, когда я вижу, как она стесняется: сидит с прижатыми друг к другу коленями, все еще прикрываясь полотенцем. Полагаю, это из-за того, что ей долгое время приходилось быть в банях одной, чтобы не выдать свой секрет. Я же, наоборот, не помню, когда в последний раз мылась в одиночестве.       – Да ладно тебе, все свои. Ты ведь пришла помыться, не собираешься же делать это, укутанная с головы до ног?       – Все равно как-то… – глядя, как непробиваемая Маки мнется как красна девица, я ощущаю, как настроение поднимается. Она даже не глядит на меня, все глаза отводит.       – Да у тебя тот же набор, что у меня. К тому же я повитуха, и давно уже все видела, причем в различных вариациях. Или думаешь, это мне стоит прикрыться? Прекрасную сильную Маки можно напугать женской грудью?       Она все же поворачивается ко мне, и разрумянившаяся несмелая Маки – одна из самых милых вещей, что я видела. От этого хочется ее подразнить чуть сильнее.       – Знаешь, есть вещи пострашнее, – насмешливо протягиваю я, медленно раздвигая ноги. Мне смешно от того, как ее взгляд сам по себе скользнул вниз, но она тут же возвращает его обратно на лицо. Какая благовоспитанная юная леди. – Да не бойся, в ад не засосет, что бы тебе там в церквях ни говорили. Это просто тело, в нем нет ничего такого.       Она долго оценивающе на меня смотрит, словно пытается что-то решить в уме, а затем внезапно заявляет:       – Ты знала, что среди дворянства “ничем” как раз называют женское лоно?       – Да ладно? – очевидно, она пытается меня отвлечь, и это работает, но я не имею ничего против: всегда рада услышать от нее что-то интересное. – Почему?       – Менее свободные нравы, – пожимает плечами она. – Есть куча правил, которым нужно подчиняться. Я не говорю, что у тебя как у крестьянки их нет, но светское общение – то еще испытание. А насчет слова… Думаю, это из-за прекрасных дам.       – А что с ними не так? – очень интересно услышать продолжение. Может, потом смогу пересказать это Юджи. Сомневаюсь, что он всерьез будет следовать за своей прекрасной дамой, ведь у него есть более близкая и надежная кандидатура на роль любви всей жизни, но в качестве сплетни – почему бы и нет?       – Ты же знаешь, что рыцари, поклоняющиеся прекрасной даме, даже дотрагиваться до нее не имеют права? Разве что ручку поцеловать, но это прям самое большое, на что они могут рассчитывать. Проще говоря, прекрасных дам не трахают, иначе она перестанет быть прекрасной дамой. Потому и между ног у них “ничего”.       Нет, пожалуй, не буду это пересказывать Юджи – мы безнадежные девственники, я ж умру от стыда, если попытаюсь что-то такое озвучить. Нет, конечно, я знаю, отчего дети родятся: все же росла в деревне и не раз видела, как скотина спаривается, да и работа обязывает разбираться в таких делах. Но одно дело – подходить к подобным вещам как к работе или подслушивать шепотки девушек, которые все описывают в более скромных выражениях, и другое – слышать обо всем так откровенно. Хорошо, что здесь и так жарко, и Маки не поймет, что я покраснела от ее прямолинейности.       – А кого тогда… трахают? – пытаюсь звучать непринужденно. Мне не хочется выставлять себя перед ней сущей девчонкой, крутой подруге нужно соответствовать.       Маки прикусывает губу, будто сомневается, стоит ли это озвучивать.       – Ты же слышала всякие песни про рыцаря и пастушку?       – Которые о любви?       – Я бы их так не назвала. В песнях все преподносится так, будто это любовь с первого взгляда, но по факту… никому не интересно, чего хочет пастушка. Прости, наверное, я тебе еще сильнее настроение испортила.       – Все в порядке, – тихо говорю я, но на самом деле до порядка далеко. Мне вспоминается, что когда-то давно, когда отряд рыцарей направлялся в поход мимо нашего села, взрослые сплетничали, что одна забрюхатела от какого-то рыцаря, причем звучало это так, будто у селянки был хитроумный план, будто она специально к нему пошла. Думая об этом сейчас, я сомневаюсь, что все обстояло именно так. Но пока что отложу эту информацию на полку. – Что значит “еще сильнее”? У меня такая кислая рожа? Ты сегодня только меня красивой назвала!       – Разве? – склоняет голову к плечу Маки, с улыбкой наблюдая за мной.       – То есть, по-твоему, я некрасивая?       – Этого я тоже не говорила, – замечает она и, обнаружив, что я готова обидеться на нее, делает тон чуть мягче. – Скажу так: в инструкциях охотников указано, что нужно обращать внимание на особенно красивых девушек. А я неспроста сразу поняла, что стоит подозревать именно тебя.       Вот теперь я довольна, даже слишком: Маки не просто подтвердила очевидный факт, а еще и изящно его завернула. Ей даже удалось меня немного смутить, заставить отвести взгляд, и я хочу ответить ей тем же, хотя знаю: задача не из простых, особенно если учесть то, какая я неловкая в добрых словах. Но удача не улыбается тем, кто не пытается.       Я поворачиваюсь к Маки с твердым намерением сразить ее наповал еще-не-придумала-каким комплиментом – и вижу, что она все же скинула полотенце. Мне не надо ничего придумывать: слова вырываются сами собой.       – Матерь божья! И такую красоту ты скрываешь за всеми этими убогими мужскими шмотками? Чтоб мне провалиться, ты просто шикарна, – изумленно ахаю я, и Маки тут же поджимает колени к груди. Я немедленно спешу прекратить этот произвол. – Постой-ка, погоди, ты не имеешь права закрываться. Черт возьми, как ты скрываешь такую грудь? Ни намека же не было, когда ты в одежде… Нет, не верю, что она настоящая, дай пощупать.       От слов к делу я всегда перехожу быстро и потому переползаю поближе к Маки, протягивая к ней руки. Она сперва смотрит на меня, удивленно подняв брови, но тут же оправляется от шока и перехватывает мои запястья. После недолгой борьбы я довольно быстро понимаю, что силы не равны, а резкие движения в бане могут закончиться сильнейшим перегревом.       Обиженно усаживаюсь рядом, а Маки не выпускает моих рук – явно с целью не упустить момент, когда я попытаюсь провернуть свой рывок снова.       – Жадина.       – Ты ужасно бестактная, ты знала? – неверяще смеется Маки.       – Нет, это ты от своих дворянских друзей научилась быть жадной! Мы с девчонками уже давно друг друга перещупали, что тут такого? – это правда. Растущая грудь – целое событие в жизни деревенской девочки-подростка, и мы отмечали успехи друг друга почти каждую неделю. – И вообще, если ты не знала, мне тут некоторые платят, чтоб я их сиськи пощупала. Это-о… чисто знахарский интерес. Тем более из-за того, что ты грудь постоянно утягиваешь, бог знает что может произойти. Она у тебя не болит, кстати?       – Ну так. Иногда, – неопределенно отвечает Маки. – Стоять! Это еще не значит, что я дала тебе разрешение!       – Ну ничего, – смирившись с тем, что новый рывок потерпел неудачу, пожимаю плечом. – Сама ко мне прибежишь.       – Ты так меня прокляла сейчас?       – Узнаешь позже, – улыбаюсь я. Поначалу мне было немного страшно слышать от Маки шутки насчет того, что я ведьма, но теперь уже точно знаю: это не более чем шутки. По крайней мере, для нее.       – Кстати, забавно: я очень долго шла сюда, потому что какой-то крестьянин не давал мне спокойно пройти, все утверждал, что ты ведьма и чтоб я немедленно тобой занялась. Мой любимый тип селян – думают, что инквизиция решит какие-то их личные проблемы.       Мне мгновенно становится еще жарче. Наверное, это жар от костра, до которого я когда-нибудь дойду. Как же я ненавижу этих людей.       – Такой темный, бровастый? – бесцветным голосом спрашиваю я, заранее зная ответ.       – Ага, – беспечно отзывается Маки, но, осознав, что что-то не так, заглядывает мне в лицо. – Что случилось? Он тебе что-то сделал?       – Ребенок родился мертвым. Кстати, поздравь, теперь у меня не безупречная репутация по родам. Ну и я посоветовала то, что они не хотели слышать. Впрочем, они никогда не хотят слушать, тоже мне новость.       Маки долго молчит, а потом ослабляет хватку так, чтобы сместиться с запястий на ладони, и слегка сжимает их. Я так понимаю, она не сильна в утешениях – движение должно быть поддерживающим, но руки ее движутся уж больно неестественно.       – Прости, – зачем-то говорит она.       – Тебе не за что извиняться, – чтобы ее успокоить, я чуть не говорю, что младенцу повезло умереть, лишь бы не жить в такой семье. Но успеваю вовремя заткнуться, вспомнив, кому я это говорю. Маки с семьей тоже не повезло, но она смогла не просто выжить, а еще и стать такой потрясающей девушкой. Я не замечала в ней ни слова, ни движения, говорящих о том, что она бы выбрала смерть. Напротив, в ней все кричит о жизни и борьбе. Так что вместо этого я говорю простое: – Давай лучше поговорим о твоей работе. Расскажешь какую-нибудь ведьмачью историю?       – Ведьмачью? Не ведьминскую?       – А что, мужиков в ведьмы не пускают?       Честно говоря, я задаю вопросы, на которые уже знаю ответ, не просто так: я в самых общих чертах описала парням нынешнюю обстановку, сказав, что мы с охотником теперь неплохо общаемся. Если Юджи за меня только порадовался, то Мегуми сразу назвал дурой и заявил, что я не должна путаться с нашими врагами.       От ответной грубости меня отговорил отец Годжо, прочитав целую проповедь о том, сколько щек мне надо подставлять и вообще крошка Мегуми просто беспокоится, но не знает, как это показать. Сама проповедь, пусть ее и было неожиданно слышать от такого священника, как мой, меня не впечатлила. Но мне понравилась его мысль о том, что новые знакомые не должны рушить старые связи и лучше нам будет отложить этот спор до личной встречи.       К слову, сам пастор ни слова не говорит насчет моего постоянного общения с Маки, а я провожу с ней практически каждую свободную минуту. Пусть его этот факт тоже не радует, вслух он ограничивается простым “будь осторожна”.       Мегуми, кстати, так и не извинился, но зато вскоре я получила от него главные три слова. “Ты была права”, разумеется.       “Я думал, что твой вопрос тупой, но ты была права, с Зенинами что-то не так. Мы с Юджи постараемся узнать побольше, а ты тоже выведай у своего инквизитора что-нибудь. Это важно”.       Прочтя это послание, я поневоле скривилась. Не только потому, что мне претит использовать Маки, ведь у нас с ней уже не такие отношения. Он написал “это важно”. Мегуми использует эту фразу, когда о чем-то просит меня или Итадори, чтобы привлечь внимание, будто у нас уровень развития шестилеток. Однако именно эта глупая фраза заставляет меня прислушаться к нему: Мегуми использует ее нечасто, значит, происходит что-то действительно важное. И потому я спрашиваю именно о колдунах.       – Насколько я знаю, мужчины колдовать тоже могут, просто все дела о них… Это больше похоже на то, что кому-то просто мешает конкретный человек, по крайней мере у Зенинов именно так все выглядит. В наше время отправить на виселицу можно за что угодно, а “Молот ведьм” составлен очень по-тупому, поэтому часто в колдовстве обвиняют тех, кто понятия не имеет, что магия реально существует. Если покопаться, то колдунов часто находят в городах, а еще у них часто есть какое-то положение в обществе или богатство, которое можно разворовать.       – А у женщин ни богатства, ни влияния, – если следовать такой логике, очень легко догадаться, что будет дальше.       – В таких условиях неудивительно, что они обращаются к магии, конечно, – задумчиво протягивает Маки. Улыбнувшись, она слегка толкает меня плечом: – Знаешь, до встречи с тобой я ни разу не задумывалась о том, какие ведьмы на самом деле, что ими движет… Проведу здесь еще неделю и не смогу работать вовсе.       – А ты проведешь? – с надеждой спрашиваю я. – Я хочу встретить с тобой Рождество, оставайся.       Это я брякнула, не подумав. Нам с Юджи и Мегуми нужно будет провести перед рождеством ритуал, и будет проблематично, если рядом станет ошиваться охотница на ведьм. Но я все равно хочу, чтобы она осталась, пусть даже это глупо. Да и что ей еще делать? На семейное торжество Маки явно рассчитывать не приходится.       – Даже не знаю, – уклончиво отвечает она. – Точно, ты же не знаешь: у ведьм перед рождеством обычно свои ритуалы, поэтому ближе к сочельнику проще их поймать. Логичнее будет поехать по какой-нибудь заявке и наконец выполнить эти чертовы указания ордена.       Решено: я заставлю ее задержаться здесь. Маки мне доверяет, и поэтому будет не так уж трудно ее обмануть. В крайнем случае парни могут справиться и без меня, а я буду ее отвлекать. Все лучше, чем если Маки приговорит к смерти одну моих соратниц.       В такие моменты я чувствую, как меня разрывает на части. Одна сторона меня любит свою семью и не хочет ее подводить: связь между нами слишком крепка, чтобы я от нее отказывалась ради кого бы то ни было. Другая часть сочувствует Маки и хочет быть с ней как можно дольше: я успела к ней привязаться и очень ею дорожу, пусть мы знакомы совсем недолго. Третья сторона не слабее предыдущих: я ведьма и хочу уберечь таких же, как я, как бы сильно ни была привязана к Маки.       – И что, ты проведешь праздник… за работой? Ты же не такая скучная, к тому же до весны у тебя время есть. Если хочешь, уезжай перед Новым годом, но Рождество отпразднуй со мной. Поймаешь еще ведьм своих, но повеселись нормально хоть раз в жизни.       – Я подумаю, – после недолгого молчания отвечает Маки таким тоном, что я уверена: она обязательно подумает. Осталось как-то сообщить это отцу Годжо и братьям.       – Хорошо. И ты мне до сих пор не рассказала историю, – напоминаю я. Все же выведать хоть что-нибудь надо.       На мгновение ее лицо сморщилось, но она быстро взяла себя в руки и с улыбкой повернулась ко мне.       – Была одна ведьма, не мне попалась, а одному знакомому. Честно говоря, не знаю, являлась ли она ведьмой в самом деле: меня просто попросили помочь ее перевезти, ведь я как раз поблизости работала. О таком просят нечасто, и я приготовилась к худшему, думала, что она будет очень сильна. Но причина была в другом. Она просто до смерти заболтала своего охотника. Не буквально, конечно, но он выглядел хуже половой тряпки, когда я приехала на подмогу. Вообрази картину: он пытается предъявить ей обвинение, а она обвиняет его в ответ. Говорит: “Всякий мальчишка зовет меня ведьмой, но разве по моей вине чесался твой зад?”       Я хихикаю и думаю о том, что хотела бы с ней познакомиться.       – Представляешь, она на суде то же самое сказала. И теперь в официальных архивах задокументировано, что у кого-то чесался зад.       – Что с ней стало? – выдыхаю я сквозь смех и тут же жалею о том, что спросила: я же знаю, что, если доходит до суда, шансов спастись уже нет, будь даже она трижды невиновна.       Маки пожимает плечами.       – Я не стала дожидаться приговора. Она мне понравилась, и мне не хотелось, чтобы ее история в моей жизни имела конец. Лучше я запомню ее сумасбродной женщиной, которая поставила на уши весь орден.       Мы некоторое время молчим. Это хорошая нота, чтобы завершить разговор, но мне интересно, что она хотела рассказать изначально. В моей голове идея выпытать у Маки эту историю скрывается под благовидным предлогом: необходимо узнать как можно больше ради братьев. Но, если совсем уж честно, я просто хочу, чтобы она открылась мне еще немного. Я уже заставила ее раздеться, после такого чего ей стоит рассказать еще что-нибудь?       – О чем ты вспомнила сначала?       – М?       – Ты скривилась, когда я у тебя спросила про истории. Сначала ты мне не это хотела рассказать.       – Ничего-то от тебя не скроешь. Да мои истории не веселее твоей, – вздыхает Маки. – В них всегда для кого-то заканчивается все очень грустно.       – Это жизнь. Не думаю, что на свете много людей, кончивших весело.       Она долго-долго смотрит на меня, а потом поджимает губы.       – Я вновь испорчу тебе настроение.       – Испортишь, – киваю я, – если не расскажешь. Давай, может, тебе легче станет. Мне стало легче, когда мы говорили о мертвом ребенке, могу я отплатить тебе тем же?       Я слегка надуваю губы, стараясь выглядеть милой и заботливой. Наверное, не стоит применять этот прием слишком часто, но пока что он работает. Она со вздохом начинает:       – Это было примерно полтора-два года назад. Я уже начала охотиться самостоятельно, но еще не вернулась в Англию. Приезжаю однажды по какой-то жалобе – а там огромный костер догорает, а посреди него маленький труп. Местные решили устроить самосуд. Обычно такие дела закрываются сами собой – ничего нельзя сделать против толпы, к тому же заявка о ведьме была, можно счесть, что жители защитили самих себя. Но я тогда была новенькой, еще училась, и поэтому все равно осталась, чтобы выяснить, как все было в действительности. Если вкратце, то мужик лет сорока заявил, что его околдовала ведьма, заставив изменить жене. Проблема в том, что “ведьме” этой было девять.       Меня начинает тошнить.       – То есть он…       – Да. И сделал виноватой ее. Меня тогда это просто убило. Ей было столько же лет, сколько и… сколько и мне, когда я сбежала из дома. Конечно, перед отъездом я позаботилась о том, чтобы тот мужик не мог больше никому навредить, но деревенщины решили, что это лишь еще одно доказательство вины умершей ведьмы.       Мне плохо. Не из-за жара и влажности, ведь баня уже давно начала остывать. Мне больно от того, что я живу в таком мире, что все предупреждения отца Годжо, которые я пропускала мимо ушей, оказались куда реальнее и ближе, чем я думала, и что столько времени закрывала глаза на мимолетные глупые слухи, на то, как кого-то осуждают за спиной, искажая историю так, что от правды в ней не остается ни грамма. И мне больно за Маки, которая все это переживала в одиночку, и я горжусь ею, потому что она, в отличие от меня, не закрывала глаз, хотя ей было куда хуже, чем мне.       Не глядя на нее, я разворачиваю ладонь так, чтобы сцепиться с ней пальцами, и она держится за меня столь же крепко, как и я за нее. И это почему-то ощущается по-особенному интимно. Наверное, именно сейчас мы стали по-настоящему близки друг другу.