Охота на кролика

      Я по уже устоявшейся привычке бреду за пределы деревни, чтобы найти Маки на ее тренировочном поле. Она мне обещала, что покажет, как правильно драться на кулаках, и потому я в предвкушении – на уговоры ушло два дня, пришлось даже поклясться, что этими приемами я не стану пытаться бить ее саму, когда мне что-то не понравится. Впрочем, ни о чем не жалею: меня устраивает и то, что своего я добилась, а желания всерьез поколотить Маки с тех пор, как я ее узнала получше, не возникало. Уверена, что и не возникнет.       Уже возле перелеска, огораживающего тренировочное поле от посторонних глаз, я заметила, что на дороге не одна: Агнес, местная девушка возраста Маки, тоже почему-то решила прогуляться. Думаю, нестрашно, если она увидит, как мы тренируемся, но про нас и так по деревне ходят всякие слухи: похоже, все просто выжидают, когда же мы назовем дату свадьбы. Сплетни меня не особо волнуют, они станут моей проблемой, когда Маки уедет. Мне всего лишь хочется спокойно провести немногое оставшееся время вместе, ведь она, хоть и согласилась остаться на Рождество, все равно уедет перед наступлением нового года, то есть совсем скоро. Поэтому в надежде отвадить лишних зрителей я напускаю на себя праздный вид, будто просто так брожу туда-сюда.       Внезапно издалека доносится фырканье лошади и позвякивание железа. Когда я соображаю, что звук приближается со стороны Агнес, то даже не успеваю ее окликнуть, предупредить – стоит ей обернуться, как она тут же падает, пытаясь избежать столкновения с животным. Всадник, поравнявшись с ней, натягивает поводья, ставя лошадь на дыбы, и я от этого зрелища презрительно фыркаю – тех, кто любит выделываться, видно сразу.       Сейчас бы уйти, раз Агнес меня не видит и выпал очень хороший шанс остаться незамеченной. Но я остаюсь. Что-то мне не нравится этот всадник. Он слезает с лошади, помогает девушке встать и отряхнуться, со стороны вроде выглядит очень галантно, но с чего вдруг такая обходительность, когда я своими глазами видела: он специально несся на нее. После историй Маки в голове сами собой проносятся самые худшие предположения, к тому же я вижу: мужчина знатный. И меха на нем хорошие, и жилет из непростой ткани, а под ним – что-то похожее на бригантину. Возможно, с моей стороны не очень хорошо подозревать каждого встречного в чем-то плохом, но пора признать: мир для девушек порой является опасным местом. Для крестьянских девушек – вдвойне опасным. На всякий случай подойду ближе.       Когда расстояние позволяет разглядеть его лицо, я понимаю, что он не местный. Окрестных феодалов я запомнила, а этот явно оказался тут случайно. Кто знает, может, это вообще разбойник, обокравший какого-нибудь знатного человека?       Оба не замечают меня, увлеченные разговором, и я получаю возможность подслушать, что такого эти двое обсуждают.       – Позвольте загладить перед вами вину и пригласить вас в свое поместье.       Уже от одной этой фразы я готова плеваться: какое твое поместье? Куда ты ее везти собрался, морда ты неместная?       – Я-я не могу, меня родители хватятся, – стеснительно бормочет Агнес, тем не менее явно польщенная вниманием.       – Вы так молоды, так прекрасны, молодость нам для того и дана, чтобы совершать маленькие шалости и не говорить о них родителям, – неутомимо обхаживает ее мужчина, и я решаю вмешаться, пока Агнес совсем не поплыла.       – Эй, а меня в свое поместье пригласить не хочешь? – нарочито громко ору я, чтобы спугнуть обоих, разрушить иллюзию того, что их никто не видит.       Резко обернувшись и смерив меня взглядом, он расслабился.       – Деревня… Кхм, прошу прощения, мисс, не припомню, чтобы я к тебе обращался.       Оскорбления ничтожеств меня не задевают, наоборот, я чувствую прилив радости оттого, что оказалась права – неспроста я заподозрила в нем мудака.       – Если собираешься украсть мою подругу, ты обязан на ней жениться, в курсе? – еще громче заявляю я. Уверена, меня слышно уже и в деревне.       Мужчина аж давится воздухом, но Агнес этого не замечает, поскольку занята тем, что возмущенно пялится на меня. Я вообще-то тебя выручаю, дура. Хотя, наверное, стоит проявить немного терпения: сама же только недавно поняла, что пастушкам не стоит особо рассчитывать на романтику от рыцарей.       – Обязан я проучить невоспитанную крестьянку, – угрожающе заявляет он, двинувшись ко мне. Я внутренне подсобираюсь: думаю, смогу дать ему отпор, правда, еще не знаю как. Черт, и почему Маки не согласилась научить меня драться хотя бы на день раньше? Все мои познания ограничиваются детскими потасовками с Юджи и Мегуми. Мне, конечно, не составит труда вломить ему как следует, но, подозреваю, он имеет больше опыта в подобного рода вещах. Применять магию тоже не вариант – обвинение в ведьмовстве от знатного человека явно доставит еще больше проблем. Надеюсь, то, как мужчина быстро забыл об Агнес, хоть чуть-чуть подсказало ей, что не стоило с ним связываться изначально.       – Что у вас тут происходит?       Моя спасительница. Я мгновенно разворачиваюсь, забегаю за спину подошедшей Маки и слышу еще один голос:       – Откуда такое разношерстное сборище? Надеюсь, вы не готовите сюрприз для скромного священника, ведь мой день рождения уже позади.       С отцом Годжо мне еще спокойнее. Если Маки, несомненно, может защитить меня физически, то пастор своей манерой общения способен и вовсе заставить мужчину сбежать, разрешив спор до того, как он перейдет в эту самую физическую плоскость.       Заметив святого отца, мужчина тут же приосанился и нацепил на себя самый благородно-надменный вид.       – Так вы местный священник? Вам стоит поучить свою паству тому, как стоит общаться с дворянством, – нагло заявляет он.       – О, у вас семинарское образование? Всегда рад встретить коллегу, знающего, что нового внедрить в обязанности священника, – будто бы искренне радуется отец Годжо, чем сбивает с толку собеседника.       – Нет, я имею в виду… Начнем с того, что эта, с позволения сказать, леди, – он тычет в меня пальцем, и я мгновенно вскипаю, – принялась указывать мне, что делать. Я понимаю, что селянам незнакомы понятия этикета и культуры в целом, однако элементарные правила поведения они должны были усвоить от вас, пастор. Кто, как не вы…       “С позволения сказать”? “С позволения сказать”?! Я и есть леди, чтоб тебя черти драли.       – Прошу прощения, – вклиниваюсь, выйдя из-за спины Маки.       Я рассержена: меня пытаются обвинить в том, что я поступила правильно, да еще и моего святого отца поносят – ну этот мужик у меня сейчас попляшет.       Не могу удержаться от того, чтобы ткнуть в него пальцем тоже:       – Этот мистер едва не затоптал Агнес, а потом собирался ее похитить. Я всего лишь указала на то, что столь неправедные планы стоит оправдать перед лицом Господа нашего, женившись на Агнес. И вообще, эта, с позволения сказать, козья жопа…       Маки, до этого внимательно смотревшая то на меня, то на этого мужчину, настороженная, готовая в любую минуту достать меч, внезапно отворачивается в сторону. Буквально через секунду она вновь возвращается, но выражение лица у нее немного отличается от того, что было ранее: старательно поджимает губы и будто изо всех сил старается сохранить серьезность на лице.       Отец Годжо не дает мне договорить:       – Дочь моя, не стоит пугать заезжего гостя нашими экзотичными комплиментами, для сторонних людей они могут прозвучать как оскорбление, – он вновь обращается к мужчине, который от моих слов налился насыщенным малиновым цветом, как будто его вот-вот хватит удар. Надеюсь, его разорвет прямо сейчас. – Что ж, могу лишь заключить, что моя паства блюдет нравственность и чистоту супружеских отношений. Вы же знаете, что происходит, когда юную девушку застают наедине с мужчиной? В высшем свете, которому вы принадлежите, об этом не только священники рассказывают.       Не дождавшись хоть сколько-нибудь внятного ответа, он подзывает к себе меня, Агнес и Маки и перед тем, как направиться обратно к деревне, со всей своей чрезмерностью уважительно говорит:       – Не беспокойтесь, мы с мистером Зингером позаботимся о том, чтобы девушки добрались до своих жилищ в сохранности. Времена все же темные.       Агнес идет надутая и ни с кем не разговаривает. Удивительно, насколько для всех присутствующих очевидно то, что мы сейчас имели счастье общаться с самым распоследним уродом, настолько же она расстроена, что ему не дали как следует ее обработать. Сдается мне, Агнес так и не осознала, в какой опасности сейчас была. Это видит и отец Годжо, который при ее попытке сказать, что она доберется сама, нагло перебивает, заявляя, что он должен сдержать обещание перед таким важным господином. Мы буквально передаем ее в руки родителям и молчим до самой церкви. Стоит ее дверям закрыться, как Маки, согнувшись пополам, начинает безудержно хохотать. К моему удивлению, отец Годжо тоже широко улыбается, посмеиваясь. Я, еще не остывшая после этой стычки, не вижу ничего смешного.       – С позволения сказать, козья… – выдыхает Маки, вытирая выступившие от смеха слезы.       – Да-а, дочь моя, я, конечно, поощряю твою свободу мысли, но задачку ты мне сейчас задала… – усмехается пастор. Отсмеявшись, он добавляет: – Если серьезно, то у меня к тебе просьба: постарайся в ближайшие дни одна далеко от дома не уходить. Я состряпаю какую-нибудь безобидную историю для родителей Агнес, чтобы те с нее глаз не спускали, но и тебе расслабляться тоже не стоит.       – Если будет куда-нибудь нужно, могу ходить с тобой, – соглашается с ним Маки.       Она мне еще два дня потом припоминает мои слова, адресованные тому мужчине. Поначалу было чуть обидно: а что такого я сказала? Но, видя, как это веселит ее, я немного оттаяла. Мне нравится ее смешить.       – Я рада, что тебе со мной не скучно, – в итоге сдаюсь я, услышав очередной ворох шуток по этому поводу, пока мы с ней обедали у меня.       – А с чего должно быть? – с улыбкой интересуется Маки, подперев ладонью щеку.       Мне не особо хочется это озвучивать: не люблю показывать, что могу быть в чем-то не уверена. Но и увиливать не вариант, она уже неплохо меня знает и расколет в два счета.       – Ну ты такая… вот такая, – я обеими руками указываю на нее. – И красивая, и умная, и круто дерешься, и столько всего в жизни у тебя было, что я в сравнении с тобой, ну, немного проигрываю.       Маки с улыбкой выслушивает меня – понятно, что для нее такое описание откровением не стало, но ей явно приятно, что я лишний раз произношу это вслух.       – Странно слышать от тебя что-то подобное. Ты не производишь впечатление неуверенного человека.       – Потому что я и есть уверенный человек, – соглашаюсь я. – Но уверенность и факты друг с другом не всегда дружат.       Мне не больно оттого, что она лучше меня. Наоборот, я рада встретить ту, на кого могу ориентироваться. Женщин, которым мне бы хотелось подражать, за всю жизнь я встречала немного, да и те, что были, по уровню соответствовали бабуле Тенген. Она все еще великая в моих глазах, но я понимаю, что пора бы перестать ограничивать себя деревенскими мерками. Это одна из причин, почему я так стараюсь выжать все из каждой минуты, проведенной с Маки.       Выслушав меня, она сперва недоверчиво прищуривается, а потом отодвигается, изумленно подняв брови.       – Факты еще и в том, что ты умеешь многое, чего не умею я. Понятия не имею, как лечить людей, я уж молчу о том, что ты вытаскиваешь одних людей из других людей. Благодаря тебе я начинаю думать по-другому, и ты очень смешная. И вообще, осталась бы я в этой деревне, если бы мне было с тобой скучно? – Маки слегка дергает меня за палец и недовольно хмурится, как будто ее оскорбляет сам факт того, что я могла подумать о ней что-то подобное.       – Так ты же сказала, что ищешь других ведьм, – оправдываюсь я.       – Да? И как поиски продвигаются? – иронично отзывается она. И тут до меня доходит: за все время с тех пор, как я в ее глазах оказалась полностью оправдана, Маки не предприняла ни единого шага, чтобы хоть попытаться найти другую кандидатуру на роль ведьмы. – Послушай, я прекрасно знаю, что ты восхищаешься мной. Но и я тобой восхищаюсь. Например… Меня просто завораживает то, насколько ты свободная. – Стоит мне с сомнением взглянуть на нее, как она тут же исправляется: – Я сейчас имею в виду не сословия и прочее, а саму тебя. Ты такая, какая есть, и не боишься показывать себя миру. Наоборот, ты всем своим видом заявляешь: вот она я, и вам придется с этим смириться. И людям действительно не остается ничего другого, кроме как принимать тебя, и ты им нравишься. Может, не всем, но тем, кто способен твои качества и таланты оценить по достоинству, и этого, на мой взгляд, достаточно.       Я хочу возразить, что на самом деле у Маки больше возможностей и свободы, чем у меня, но вовремя понимаю, что именно она хочет сказать: мне, в отличие от нее, не приходится притворяться кем-то другим, чтобы добиваться своих целей.       Такая мысль мне ни разу не приходила в голову. Вот уж не думала, что хоть в чем-то опережаю Маки. И чертовски приятно слышать это именно от нее.       – И еще ты красивее меня, – добавляет Маки, слегка постукивая пальцем по тыльной стороне моей ладони. Она выглядит абсолютно уверенной в своих словах и с улыбкой смотрит на то, как я пытаюсь скрыть пунцовеющие щеки. Краснею я не от излишней скромности, а прежде всего от необходимости сдерживать счастливый писк: Маки сказала, что восхищается мной! Собственно, она могла на этой фразе и остановиться, мне полученной от нее энергии хватит на всю неделю.       – Неправильно, мы обе красотки, – возражаю я с широкой улыбкой.       – У меня есть глаза, – перебивает меня Маки.       – Нет, значит, их нет! И вообще, я не собираюсь тут устраивать тупое соревнование.       – Потому что ты уже его выиграла.       – Еще раз скажешь что-то плохое о моей подруге… – в шутку угрожающе нависаю над Маки, а она, уже готовая к тому, что я могу что-нибудь такое выкинуть, заранее перехватывает мои ладони, мешая двигаться.       Громко хохоча и продолжая спорить, мы начинаем бороться, и я уже хочу перейти к тому, чтобы попытаться достать ее ногами, но Маки резко замолкает и настороженно замирает.       – Кто-то стучится.       Я ничего не слышала, но у Маки все рефлексы и органы чувств развиты лучше, так что не вижу причин ей не верить. Странно, что стук был тихий, обычно ко мне буквально ломятся, причем неважно, серьезная на то причина или нет.       За дверью оказывается Агнес, и меня сразу обдает холодом: не морозом с улицы, а именно внутренним холодом. Одежда порвана и висит на ней как попало, лицо избитое, заплаканное – я сразу понимаю, что произошло. В ужасе оборачиваюсь к Маки, которая со своего места не видит, что вижу я, и она тут же оказывается рядом.       Маки деревенеет так же, как и я, а Агнес, увидев ее, отскакивает и пытается уйти. Я босиком бегу за ней по снегу и хватаю за запястье – не дам ей сбежать, особенно когда она в таком состоянии. Агнес вскрикивает от боли, и я тут же разжимаю руку.       – Ты пришла ко мне. Давай зайдем внутрь. Он уже уходит, – говорю я, глядя через ее плечо на Маки. Она хочет протестовать, но, слава богу, без лишних слов понимает, в каком мы сейчас положении. Для Агнес Маки – это чужой мужчина, и она не доверится мне в присутствии постороннего.       Мне удается завести Агнес в дом, только когда Маки покидает его порог, на всякий случай держась на расстоянии, ведь девушка шарахается от собственной тени. Я предлагаю ей сесть и бегу мыть руки, надеясь за это короткое время унять в них дрожь.       В голову сами собой лезут плохие, стыдные мысли, от которых не спрятаться, но усилием воли мне удается ненадолго затолкать их поглубже. Сейчас не обо мне, сейчас необходимо сделать свою работу и помочь Агнес.       Вернувшись к столу, я вижу, как она сидит осторожно, на самом краю лавки, и нервно сглатываю: ко мне ни разу не приходили изнасилованные девушки, поэтому я имею только самое теоретическое представление о том, что сейчас нужно сделать. Наверное, сперва нужно подготовиться. Лезу в один из сундуков, прошариваю самое его дно, чтобы найти нужные мази и на всякий случай прихватываю инструменты.       Но, подойдя к Агнес, я вновь робею. Как мне вообще попросить ее раздвинуть ноги в такой-то ситуации?       – Если хочешь, можешь рассказать мне, что произошло. Если не хочешь, не рассказывай.       Она молча мотает головой, глядя на собственные ногти, расчесывающие кожу на ладонях.       – Хорошо. Ты пришла ко мне как к знахарке? – стараюсь звучать спокойно и мягко, но уверенно.       Кивок.       – Я могу тебя вылечить, но мне нужно знать, что именно лечить. Не против, если я тебя осмотрю? Тебе нужно будет лечь, а потом поднять и раздвинуть ноги.       Она крупно вздрагивает и не издает ни звука. Я присаживаюсь на корточки перед ней и заглядываю ей в глаза.       – Я очень хочу тебе помочь, правда. Я не причиню тебе вреда. Дверь закрыта, никто, кроме меня, тебя не увидит. Это очень важно, Агнес, чтобы потом тебе не пришлось болеть.       После долгих раздумий она наконец кивает и встает, медленно стаскивает с себя одежду. Вообще-то мне не нужно, чтобы она раздевалась полностью, но, когда я замечаю первые синяки на руках, решаю ее не останавливать – лучше сейчас осмотреть ее полностью.       – Сперва выпей это, – протягиваю ей смесь вина и макового сока, чтобы чувства немного притупились. Постепенно Агнес начинает расслабляться, пока я втираю мазь в синие, красные и фиолетовые пятна, рассыпанные по всему телу. Я решаю оставить самое сложное напоследок, чтобы смесь успела хорошенько подействовать, а Агнес привыкла к моим рукам.       За неимением лучшего решаю осмотреть ее прямо на своем обеденном столе. Она молодец, стойко терпит, пока я вытираю следы крови и семени с ее тела и даже когда я просовываю пальцы внутрь ее лона. Стараюсь быть аккуратной, но понимаю, что совсем без боли тут не обойтись. Я нашариваю трещины, но, к счастью, они не столь серьезны, могут зажить и сами, а потому ограничиваюсь тем, что вливаю в ее лоно немного магии, чтобы стало чуть легче.       – Все заживет, боль окончательно пройдет уже через пару дней. И я должна задать тебе еще один вопрос. Ты будешь травить плод? Я могу сделать все сейчас, ведь он еще не появился и никакого греха не будет, но, если тебе нужно время…       – Не нужно, – перебивает Агнес, и голос звучит так надстреснуто, что мне хочется попросить ее замолчать, настолько больно это слышать. – Трави.       Почему-то этот поломанный звук ее голоса заставляет умолкнуть мой. Тишина прерывается только работой ступки, кипением воды и шуршанием одежды Агнес, которую она вновь натягивает на себя.       – Вкус отвратительный, поэтому лучше пей залпом.       Она морщится и, едва не уронив чашку, тянется к элю, но я останавливаю ее.       – Придется пока ничего не пить два часа, чтобы отвар точно подействовал.       Мы молчим, не глядя друг на друга, и эта тишина такая тягостная, что вновь начинают одолевать эти чертовы мысли, которые так и норовят выползти оттуда, где я их заперла, чтобы сожрать меня изнутри.       – Если хочешь, побудь здесь еще. Можешь даже остаться ночевать, если боишься к родителям идти, я как-нибудь тебя отмажу, – предлагаю это, потому что мне жутко совестно перед ней, а сама с ужасом пытаюсь представить, как долго будут тянуться минуты, если мы продолжим их проводить в таком же духе. Но я готова помочь Агнес чем угодно.       – Я уйду. Но только после того, как ты поможешь мне с ним расправиться.       Чем угодно, не считая этого. Я не проклинаю и не собираюсь этим заниматься. Эгоистично, но я не желаю расплачиваться своей судьбой ради ее мести.       – Как ты себе это представляешь? Он ведь уже уехал неведомо куда, не так ли?       Агнес вцепляется в мою ладонь. Ее рука до ужаса холодная и мокрая, и мне хочется вырваться, но она не отпускает.       – Не придуривайся. Я знаю, что ты ведьма, – я ничего на это не отвечаю, и она вцепляется еще сильнее. – Ты знаешь, как заставить его страдать. Кугисаки, если ты мне не поможешь, я…       Она замолкает, и я поднимаю на нее взгляд: попробуй только сказать, что сдашь меня инквизиции, тогда не жди и малой доли моего сочувствия. Но по глазам Агнес я понимаю, что все гораздо хуже. Она на грани.       В жизни людей бывают моменты, когда они находятся между жизнью и смертью, балансируют на узкой хрупкой дощечке. Подуй – и покачнется, потеряет равновесие, и не будет шанса вытащить человека на другую сторону. Ведьмы, которые занимаются гаданием, часто таких встречают, у меня же это впервые.       От ее взгляда мои темные мысли вновь начинают питать силу, и я сдаюсь. Иду к своему лежбищу и достаю из мешков немного сена. Давно не делала кукол, но руки все помнят, и эту я изготовила буквально за минуту. Осталось добавить ей связь: обматываю куклу тряпкой, пропитанной кровью Агнес и семенем того ублюдка. Тут мне приходит в голову мысль, что можно будет разделить обратный урон проклятия на двоих. Наверное, первое в жизни проклятие не стоит делать полем для импровизации, но, даже несмотря на мою вину перед Агнес, я не хочу расплачиваться за нее слишком сильно и воспользуюсь любым способом уменьшить ущерб.       Молоток и гвозди я теперь храню открыто, не боясь, как бы Маки не распознала, что это не просто хозяйственные инструменты. Ставлю свечи на пол, сажусь перед ними и говорю Агнес сделать то же самое.       Когда дошло до дела, она немного оробела, но, хоть и дрожит, все равно исполнена решимости довести все до конца. Я, заметив сомнение, все равно спрашиваю, уверена ли она, что действительно этого хочет. К моему сожалению, Агнес после секундной задержки решительно кивает. Я предпринимаю еще одну попытку, стараясь звучать так, будто не пытаюсь ее переубедить, а просто рассказываю о рисках.       – Я волью магию в куклу, магия есть и в гвоздях с молотком. Но проклянешь его именно ты, и ты должна знать, что проклятие обычно сильнее бьет именно того, кто проклинает. Ему будет плохо, но тебе может быть еще хуже, – тут я немного слукавила. Да, проклянет Агнес, но магический след останется мой. Моя теория состоит в том, что, проведя ритуал вдвоем, мы поделим обратную силу проклятия на двоих. Учитывая, что во время более безобидных ритуалов мы с Юджи и Мегуми получали магическую силу, поделенную на троих, тут должен сработать тот же принцип. Надеюсь.       – Скажи, что делать, – непреклонно заявляет Агнес.       Ну, с богом.       – Гвоздь ставишь в середину куклы, вот сюда. И ты должна сформулировать, что именно ты ему желаешь. Смерть не рекомендую, ведь тогда с тобой может произойти что-то хуже смерти.       Она усмехается:       – Уже произошло.       Я не сразу нахожу слова, чтобы продолжить мысль.       – Эм, еще пожелание должно быть конкретным. Тебе нужно очень хорошо представить желаемое событие, поэтому лучше, если оно будет конкретным, но без множества деталей. И, держа в голове этот образ, молотком вколачиваешь гвоздь так, чтобы он прошил куклу насквозь.       Агнес кивает, забирает из моей руки молоток и, на несколько секунд закрыв глаза, резко их открывает, чтобы с размаху вбить гвоздь. Он не просто куклу – доски мне насквозь прошивает, а Агнес продолжает изо всех сил бить, пока кукла не оказывается намертво пришпилена к полу. Только тогда она выбивается из сил и опускает руки, прерывисто дыша. Я аккуратно забираю молоток из ее рук, пока ей не пришло в голову кого-нибудь им прикончить, и насилу отдираю куклу от доски.       Аккуратно загибаю гвоздь так, чтобы он не выпал, и передаю куклу Агнес.       – Если захочешь снять проклятие, приди с этой куклой ко мне.       Она смотрит на меня с таким видом, будто уверена, что этот день никогда не настанет. Но, как говорит пастор, жизнь длинная и не стоит исключать любой исход. На самом деле я могу снять проклятие в любой момент по щелчку пальцев, но ведьмам необходимо с уважением относиться к договоренностям, касающимся магии. Ритуалом я скрепила себя с Агнес, и ни одна из нас не должна изменять договор без ведома второй стороны.       Когда она покидает мой дом, ее глаза уже сухие, Агнес даже может выдавить что-то вроде искренней улыбки.       – Спасибо.       Я же, закрыв за ней дверь, чувствую, как все те же чертовы мысли, вызванные виной, начинают одолевать сильнее. Мне тоже нужно исцеление, и потому я, кое-как прибравшись, направилась в церковь.       Странно, но внутри никого нет. Я зову отца Годжо в трапезной, на лесенке, ведущей к кельям – без ответа. В основной зале его тоже нет, хотя селяне собрались на вечернюю службу. Бабуля Тенген ловит меня за локоть, когда я прохожу вдоль линии скамеек:       – Нобара, там пастор с твоим женихом что-то ругаются, ты уж помири их. Мне-то торопиться некуда, старая я уже, а люд вон ропщет уже вовсю.       Я рассеянно киваю, стараясь выглядеть если не как обычно, то хотя бы нейтрально, и следую к парадной двери. За моей спиной волной поднимается звук – в лицо никто не рискует мне что-то высказать, а перешептываться за спиной у людей очень хорошо получается. Хорошо, что Агнес сразу ушла домой: боюсь представить, что бы началось, если б они увидели ее.       Маки с пастором стоят в самом низу лестницы и о чем-то горячо спорят. Судя по тому, что мне удается расслышать, она готова броситься в погоню, но отец Годжо неутомимо ее отговаривает. Они слишком заняты попыткой переспорить друг друга, чтобы заметить меня.       – Там… – голос почему-то ослабел, и мне приходится откашляться. – Там народ возмущается, что служба до сих пор не началась.       Оба оборачиваются на меня: судя по лицу пастора, он вообще забыл о существовании прихожан, а Маки, услышав мой голос, мгновенно взлетает по лестнице. Она встает напротив, хватает меня за плечи и тут же принимается расспрашивать:       – Как она? Рассказала, что именно произошло? Она знает, куда он уехал?       Я хочу ответить, но не получается. Когда открываю рот, оттуда вырывается лишь сдавленный придушенный звук. Отец Годжо, поравнявшись с нами, всматривается в мое лицо и, переведя взгляд на двери церкви, едва заметно морщится. Он кладет руку мне на голову и просто произносит мое имя. Я все понимаю: у него сейчас нет возможности уделить мне должное внимание или продолжать отговаривать Маки. И потому просто киваю, стараясь одним этим движением заверить, что на время его отсутствия с нами обеими все будет в порядке.       Когда дверь за ним закрывается, Маки вновь в нетерпении поворачивается ко мне:       – Расскажи, что тебе удалось уз… Что с тобой?       У меня нет сил. Больше нет сил пытаться быть сдержанной и собранной, какой я была перед Агнес, и я, громко всхлипнув, начинаю рыдать. Какой кошмар. Снова я позорно плачу перед Маки. И почему именно она всегда удостаивается этой сомнительной привилегии?       Она молча притягивает к себе и прижимает мою голову к своему плечу, и от этого беззвучного понимания я начинаю реветь еще сильнее. Потому-то я и не люблю плакать при других людях: стоит им проявить хоть немного заботы, как я превращаюсь в полнейшую размазню.       Маки еще и очень деликатная: она гладит меня по голове, держит крепко-крепко и мягко пытается выяснить, что именно меня расстроило. Я с самого начала не особо в состоянии говорить была, а от ее действий и вовсе из сухарика превращаюсь в мякиш, только и могу, что мотать головой в ответ на все, что она мне говорит.       Не знаю, сколько мы так стоим, но достаточно долго, чтобы слезы внутри меня закончились. Я вцепляюсь в Маки покрепче, чтобы не видеть ее лица, когда она мне ответит, и шепотом даю немного погулять мучавшим меня мыслям:       – Это все из-за меня, правда?       Я чувствую, как она каменеет в моих руках, а спустя пару секунд пытается отстраниться, но я ей не даю.       – С чего ты взяла? Нет, посмотри на меня.       Она сильнее: пытается не навредить, когда отцепляет мои руки, но нам обеим понятно, что в любом случае мне придется подчиниться.       – Это из-за того, что я тогда сказала. Если бы не сказала…       – Он бы сделал то, что сделал, гораздо раньше. Если одних слов ему достаточно, чтобы изнасиловать девушку, то явно не в словах причина.       – Но…       – Никаких “но”, – строго прерывает Маки. – Нобара, ответственность за преступление должна быть на преступнике, не пытайся ее забрать себе. В той ситуации, которая сложилась, ты сделала больше нас всех и не смей себя обвинять в том, что ты не могла изменить.       Знала бы ты, моя милая Маки, насколько “больше” я сделала только что.       Народ повалил из церкви, и мы заходим внутрь. На лице отца Годжо отразилось явное облегчение, когда он увидел нас обеих.       – Мне надо исповедаться, – говорю я, и Маки, кивнув, отходит к скамейке возле самого входа – самую дальнюю от исповедальни. Я ценю такое уважение к тайне моей исповеди, особенно с учетом того, о чем хочу поговорить с пастором.       Едва мы закрываемся, в отце Годжо открывается словесный поток, типичный для наших посиделок в исповедальне.       – Не перестаю умиляться прихожанам: никому из них не уперлось ходить в церковь, для большинства это тяжкая повинность, но стоит пастору хоть немного задержаться, так готовы в клочья разорваться от возмущения. Впрочем, неважно. Рад, что ты смогла усмирить своего охотника и рад тому, что тебе стало лучше. Хочешь рассказать об Агнес? Я весь внимание.       – Вообще-то я правда хочу исповедаться.       Молчание настолько выразительное, что я могу услышать, как в голове моего священника происходит напряженная работа мысли. Он, как и я, определенно не помнит, когда это я в последний раз исповедовалась.       – Слушаю тебя, дочь моя, – и этого доброжелательного священнослужительского тона я тоже давно не слышала.       Не знаю даже, с чего начать, и начинаю с глупости:       – Что такое магия?       – Можно вопрос попроще?       – Ладно. Ты как-то говорил, что магия в целом равнодушна, она никакая, ни хорошая, ни плохая. Но в то же время ты говорил, что магию можно осквернить, если использовать ее во вред.       – Не совсем так. Магия действительно никакая, она не испытывает чувств, у нее нет представлений о добре и зле. Мы соблюдаем определенные ритуалы, но только чтобы поддерживать равновесие или добыть себе побольше магии, вместо этого отдав ощущения собственного сердца. Магия не имеет ни чувств, ни эмоций, поэтому они ей нужны. А нам нужны возможности магии. Получается такой взаимовыгодный обмен. Но это только моя теория, достоверно никто не знает, что такое магия на самом деле. То, что я назвал осквернением магии, было объяснением для вас, когда вы были еще слишком маленькими. Нужно же было как-то объяснить десятилеткам, почему нельзя наложить порчу на соседского мальчишку, когда он начинает дразниться. На самом деле суть магии в том, что она просто усиливает то, что есть. Ей без разницы, как ты используешь ее, но заметь, что, когда ты лечишь людей магией, тебе самой становится лучше. Соответственно, если используешь ее для чего-то плохого, то зло приходит и в твою жизнь.       Ну спасибо. Об этом всем я и сама догадывалась. Мне нужно знать, что в итоге со мной будет.       – И как определяется… размер зла? И что, если я использовала магию для злого дела, но на самом деле это было необходимо для восстановления справедливости?       Пастор долго вздыхает и сдвигает шторку. Прямо сейчас мне не хочется сталкиваться с его проницательным взглядом, и поэтому я только слегка кошусь.       – Что именно ты сделала?       – Ну-у… Прокляла кое-кого. Не смотри на меня так, я правда старалась не делать этого! Я очень хочу стать такой же сильной, как ты, нет, я однажды стану сильнее тебя. И я тоже хотела быть выше мести, как ты, но… В то же время, когда видишь несправедливость, почему бы не помочь, если можешь? В общем… Не знаю. На тот момент мне показалось, что это правильное решение. И что теперь со мной будет? Нос станет крючком и бородавками покроюсь?       Отец Годжо, к моему удивлению, усмехается и почти просовывает лицо в окошко, с интересом разглядывая меня.       – Справедливость, дочь моя, – это очередная человеческая выдумка, чтобы не было так больно жить. Впрочем, сейчас не об этом. Ты когда-нибудь слышала о темных или светлых ведьмах?       Я почти закатываю глаза. Он и есть единственный источник информации о ведьмах для меня, ему ли не знать, что я в курсе: темные и светлые ведьмы настолько редки, что давно уже стали чем-то вроде предания.       – Это потому что люди не бывают однозначно хорошими и злыми, и ведьмы с колдунами не исключение. Мы совершаем совершенно разные поступки и можем использовать магию в разных целях. Время покажет, чем на самом деле был твой поступок – злом или благом. Тогда же и узнаем, на что ты себя обрекла. Считай это ценным опытом, ошибкой юности – как хочешь, у тебя впереди целая жизнь, чтобы научиться поступать правильно. – И тут же он добавляет с куда меньшим градусом серьезности: – Хотя с высоты своих седин могу посоветовать особо на взрослость не рассчитывать. Будешь такой же балбеской, только размером побольше.       – Меня по себе не суди, эй! – я пытаюсь щелкнуть его по носу, но отец Годжо уже скрылся, чтобы через пару секунд распахнуть передо мной дверь исповедальни.       Вообще это я должна решать, когда исповедь окончена, хотя на этот раз он точно угадал, что больше мне сказать нечего. Но все равно недовольно морщусь, когда после темноты исповедальни мне в лицо бросается освещение зала.       Пастор, не обращая внимания на мое недовольство, вытягивает меня из кабинки и, притянув к себе за плечи, идет по залу, по пути что-то беззаботно приговаривая.       – К слову, я приготовил тебе сюрприз, думаю, сейчас он окажется очень кстати…       Пытаюсь его слушать, но получается не очень: отец Годжо выражается очень размыто, надо, как обычно, читать между строк, но я сейчас не в лучшей форме, чтобы разгадывать его секретные послания.       Когда вижу Маки, которая озабоченно встрепенулась при нашем приближении и тут же принялась внимательно меня рассматривать, пытаясь заметить малейшие признаки перемен в моем настроении, мне в очередной раз становится грустно из-за того, как много приходится от нее скрывать. Ужасно обидно, что она так искренне за меня переживает, а я даже до конца не могу ей рассказать, что именно меня гложет. Но боюсь даже предположить, что будет, если она все узнает. Если тайна – это способ сохранить все то, что есть между нами, лучше я буду мучаться до гробовой доски. Очередная несправедливость: наверное, мы с ней обречены так никогда по-настоящему и не приблизиться друг к другу.       Но, возможно, то, что со мной сейчас происходит, все эти метания между воззрениями с магической точки зрения, пропитавшими меня с учением отца Годжо много лет назад, и реальностью, на которую мне открывает глаза Маки, – все это путь, который нужно проделать в одиночку. Пусть сейчас я в полнейшей растерянности и бегаю от одного к другой в попытке понять, что правильно, а что нет, когда-нибудь я смогу найти свою личную правду.       Внезапно с улицы доносится перестукивание, характерное для телеги, и мы с Маки недоуменно переглядываемся: кого могло принести в такую темень? Причем именно сегодня, после всего, что произошло?       Она выходит первой, я – за ней, стараясь держаться за ее спиной: так мне спокойней. Если бы не чистое небо и почти выросшая луна, то вряд ли мы бы хоть что-то увидели, но ночь светла, и поэтому не так страшно. В телеге, притормозившей возле церкви, на первый взгляд, никого, не считая уставшего возницы, только нечто, похожее на сваленные в кучу мешки.       – А вот и сюрпри-из, – довольным голосом позади меня тянет отец Годжо, и в этот момент из телеги высовывается радостная розововолосая голова.