Охота на кролика

      Мне кажется, я сплю крепко и долго, но просыпаться не тороплюсь, ведь мне снится Маки.       Я не из тех ведьм, которым приходят вещие сны – если бы тот бред, который видится мне по ночам, оказался вещим, я б окончательно свихнулась. Именно поэтому я цепляюсь за каждый мало-мальски понятный и не идиотский сон, а на этот раз сновидения приятны вдвойне, хотя мы с Маки в них ничего не делаем: то плывем на лодке, то почему-то сидим на нашем с Юджи тайном месте, то едем на лошади. Одно остается неизменным – она прижимает меня к себе, не выпуская из объятий ни на секунду.       Как раз когда сон переключается на поездку, я чувствую на себе что-то мокрое. Прижав ладонь к щеке Маки, я понимаю, что это из-за нее, и прижимаюсь теснее.       – Почему ты плачешь? – вопрос остается без ответа, и сон переключается на что-то другое.       Наверное, моему мозгу очень понравилось показывать мне поездку, потому что вскоре сон возвращается в тот же самый момент, лишь с той разницей, что в нем хлесткий морозный ветер начинает щипать мне лицо. Я прячу нос в шею Маки, мимоходом холодными губами оставляя на ней поцелуй. Она вздрагивает, и я, оправдываясь, бормочу:       – Я замерзла.       Она на миг прижимает мою голову к себе и оставляет поцелуй на виске, отчего становится заметно теплее, а потом негромко отвечает:       – Потерпи немного, мы почти приехали. Сейчас тебе лучше хорошенько выспаться.       Я не возражаю: Маки обняла меня еще крепче, и я отогрелась ровно настолько, чтобы вновь вырубиться.       Будит меня ушат холодной воды, вылитый на голову. От такого я просыпаюсь слишком резко, крупно вздрагивая всем телом. Я же ей говорила, что меня надо будить деликатно и постепенно, какого дьявола?       – Маки, совсем сдурела?! – ломаным ото сна голосом кричу я.       Но передо мной не Маки. Не только сразу развернувшийся ко мне спиной мужчина – вся обстановка кажется незнакомой. Я в каком-то каменном помещении без единого окна с кучей шкафов без дверц. Присмотревшись, я понимаю, что открытые полки уставлены травами, амулетами, звериными частями тел и прочими ведьминскими атрибутами. Как я здесь оказалась?       Думаю, если просветить эти предметы и этого человека магическим зрением, у меня появятся хоть какие-то подсказки – у каждого магический след уникален, и потому я смогу составить хоть какое-то представление о том, с кем имею дело. Но почему-то, как ни напрягаюсь, не выходит.       Хочу потереть глаза – не выходит тоже. Удивительно, как я сразу не заметила, что не могу толком пошевелиться, ведь привязана к массивному стулу.       – Маки? А ты догадалась быстрее нас, – хмыкает мужчина, наконец поворачиваясь ко мне с новой бадьей воды в руках. – Интересно, как так получилось, что она открылась именно тебе? Поделишься?       Дерьмо. Так это был не сон. Точнее, не совсем сон.       Маки сдала меня инквизиторам. Заставила меня проигнорировать собственное чутье и поверить ей, а сама воспользовалась моей наивностью, моим доверием, моей любовью и привезла меня Зенинам, чтобы обречь на верную смерть.       Мужчина говорит что-то еще и зажигает новые свечи, но мне плевать: меня почему-то разбирает смех, совершенно дикий, неуместный, и его невозможно остановить. Отголоски сознания выражают беспокойство, что в таком состоянии я не могу контролировать свою магию, что чревато кошмарными последствиями: разум ведьмы всегда должен быть в равновесии, иначе из хаоса не создастся порядок и никакого колдовства не выйдет. Но, кажется, беспокоиться не о чем. Магии я и так не чувствую – видимо, ее каким-то образом перекрыли. Тем более, даже если бы захотела, перестать хохотать как умалишенная все равно бы не смогла.       Молодец, Маки, отличная работа. Мне больше не стыдно, что я обманывала ее, что причинила ей боль. Нет, наоборот, я надеюсь, что ей было очень больно, потому что это единственное оправдание для предательницы, заботливо доставившей меня в лапы палачей.       Меня отрезвляет еще один поток воды. На этот раз сношу все молча: что-то подсказывает, что мои жалобы на жажду будут проигнорированы, а потому пользуюсь какой-никакой возможностью смочить горло.       – Так-то лучше, – кивает мужчина. – Не пытайся сойти за безумную, ведьма, тебя это не спасет.       Первый мой порыв – все отрицать. Я не ведьма, оказалась здесь случайно, это какая-то ошибка. Однако я быстро понимаю, что, раз уже оказалась здесь, оправдательный приговор мне не светит. Еще ни разу такого не было, чтобы ведьма вышла от Зенинов да мимо виселицы. Единственная роскошь, которую я могу себе позволить в этой ситуации – умереть с честью.       Умом я все это понимаю, но глубоко внутри все равно не верю, что скоро умру. Да еще так мерзко и глупо. Меня публично повесят, а Мегуми придет на мою могилу и скажет: “Я же говорил”.       Ну уж нет. Я не позволю этому случиться. Если надо, я стану единственной ведьмой, сбежавшей от инквизиторов. По крайней мере, не сдамся просто так.       – Но мы можем подумать о помиловании, если ты расскажешь о других ведьмах и колдунах, – доброжелательно обращается ко мне инквизитор. – Раз ты воспитанница пастора Годжо, значит, училась магии у него?       Я окидываю его презрительным взглядом: за кого он меня держит, за стукачку? В ответ на подобные заявления хочется замолчать на веки вечные, но, во-первых, это не в моем стиле, а во-вторых, не лишним будет попробовать выудить из него побольше информации. Незнание не поможет мне сбежать, а этот мужчина явно хочет поиграть в друзей, чтобы я разговорилась. Ничего, еще посмотрим, кто кого.       – Подумать я и сама могу. Конкретно скажи, что мне будет, если я тебе о каких-нибудь ведьмах расскажу, – нагло отвечаю я. Пусть потом начнет считать, что постепенно завоевал мое расположение, а сейчас надо дать ему понять, что стоит постараться получше. По себе знаю: осознание победы начинает туманить голову, когда противник поддается не сразу, а приходит к поражению, несмотря на сопротивление. Так что пока подожду, как он расслабится, и потом сделаю свой ход. Надо бы только еще придумать, какой.       – Думаешь, ты сейчас в той ситуации, когда можешь диктовать свои условия? – приподнимает брови мужчина со все той же натянутой дружелюбной улыбкой.       – Тебе же что-то от меня надо, – пытаюсь непринужденно пожать плечами, но веревки не дают, и вместо этого получается какое-то непонятное дерганье. – Значит, в твоих интересах предложить мне что-то взамен. Повторяю свой вопрос: а ты мне что?       Судя по тому, как сейчас говорю, я еще не отошла от недавней беседы с демоном. Впрочем, не вижу большой разницы между ним и инквизитором из Зенинов. Разница разве что во мне: теперь это я пленница, а не надзирательница. Сам факт того, что я не могу даже пошевелиться, пока куча недружелюбно настроенных незнакомцев могут делать со мной что угодно, безумно пугает, но показывать свой страх я никому не собираюсь. Наоборот, сделаю все, чтобы они поняли: я не боюсь ни бога, ни черта, ни инквизитора.       – Вопросы здесь задаю я. В сущности, меня волнуют всего три вещи. Пастор Годжо и его воспитанники, а конкретно – тот, что из рода Фушигуро. Твоя колдовская техника: давненько такой не видел, так что буду рад, если поделишься. И, пожалуй, то, что ты успела узнать о Маки, думаю, ордену это пригодится.       Интересно, конечно, чем обусловлена их страсть к Мегуми. И почему они не попытались до него добраться, пока он в семинарии, где полно других Зенинов.       – Дай подумать, – наклоняю я голову, поднимая взгляд вверх, будто и вправду задумалась. – Все, готова. Записывай. Ответ на первый вопрос: пошел к черту. На второй… Хм-м, помнится, было что-то вроде “пошел к черту”. Третий мне озвучивать или сам догадаешься?       Вместо ответа мне в лицо прилетает новый ушат воды. Спасибо, а то в прошлый раз не успела напиться.       – Поговорим позже. А пока охладись и подумай над своим поведением.       Он уходит, о чем я не сожалею – желания находиться в его компании у меня особо нет. Но и обрадоваться не успеваю, ведь инквизитор не оставляет меня одну, а впускает вместо себя какого-то парня помоложе, на вид он лет на пять меня старше. Видимо, ему было приказано со мной не разговаривать, потому что я успела надавить на жалость, немного пофлиртовать, предпринять попытку поторговаться и наобещать золотых гор, прежде чем окончательно смирилась с тем, что не добьюсь от него ни словечка.       Что ж, потрачу время с пользой и осмотрю нормально помещение – вдруг найду что-то подходящее для побега. Становится понятно, почему магии во мне ноль: с шеи на длинной веревке до живота свисает амулет с простыми запрещающими рунами. Отец Годжо использовал такие, когда мы были детьми: поначалу мы не совсем могли управляться с магией, она то и дело выходила из-под контроля, выливаясь огромной разрушительной силой. А накинешь амулет – магии как ни бывало.       Поначалу мне показалось: то, что веревка достаточно длинная, чтобы ее можно было легко с себя скинуть, конечно, недосмотр инквизиторов. Однако, попробовав проделать этот трюк, я прощаюсь с подобной самонадеянностью – веревки держат настолько крепко, что хочется от души поблагодарить за оставленную возможность двигать хотя бы шеей. А еще стул, по всей видимости, прикручен к полу, поэтому вариант, в котором я пытаюсь сбросить амулет падением, тоже отпадает.       Окружение тоже особо не помогает: хотя по всей комнате висит множество предметов, способных мне помочь – от костяного ножа до свитков, в которых даже обычной человеческой интуицией можно ощутить магическую мощь, – все они вне зоны досягаемости. Возле двери даже лежат два моих опустевших мешка, из которых вытряхнули все содержимое. Барахло для родов оставили лежать на полу, а вот молоток с гвоздями, куклу, которой я пытала демона, и игрушку-проводника положили на придвинутый к стене широкий стол. Не удивлена, что инквизиторы быстро поняли, в чем мое оружие, и отделили его от всего остального.       Одежда противно липнет к телу и, несмотря на обилие свечей, я дрожу от холода: на любой мало-мальский сквозняк промокшее тело реагирует дикой дрожью. И я страшно голодна. Не помню, когда в последний раз вообще ела.       Как я и думала, инквизиторам плевать на мое желание поесть или попить: охраняющий меня парень даже бровью не повел в ответ на просьбу. Воздух хоть не забирают, спасибо и на том.       Время тянется очень долго. Что самое отвратительное, я даже не понимаю, сколько времени прошло в принципе – в этом каменном мешке ни намека на окна. Какой вообще сегодня день?       Я понимаю, что это часть пытки – извести меня ожиданием, а потому не позволяю своему стражу даже подумать о том, что метод работает. Я начинаю болтать всякую ерунду, потом напеваю один и тот же мотив на протяжении, наверное, часов двух, чем явно свожу его с ума, хотя парень старается выглядеть так, будто ему все нипочем и вообще он тут не присутствует. Но, к моему большому сожалению, из-за голода я вскоре устаю – оказывается, от пения на голодный желудок довольно быстро начинает кружиться голова. Однако, когда я устало прикрываю глаза, меня быстро приводит в чувство еще одна порция воды в лицо. Смочить горло я успела, а вот за только-только начавшую высыхать одежду грустно. И меня злит, что физическая слабость переходит в слабость умственную: я перестаю контролировать поток собственных мыслей, который, прорвав плотину один раз, не воспринимает других ограничений, которые я пытаюсь поставить.       Интересно, как там Маки? Счастлива, что наконец выполнила свою цель? Бросила ли вызов клану, встретилась ли с сестрой? Не хочется признавать этого в моей-то ситуации, но я правда надеюсь, что они обе выживут и наконец сбегут из ордена – здешние места и люди действительно не из приятных. Разве что до слез обидно осознавать, что я для нее теперь что-то вроде товара, который она обменяла на то, что действительно представляет для нее ценность. Я бы для своей сестры тоже пошла на многое, но сомневаюсь, что ради возможности вновь увидеться с Цумики и подарить ей лучшую жизнь согласилась бы убить Маки.       Жаль, что я была без сознания, когда она передавала меня инквизиторам. Хотелось бы посмотреть ей в глаза в этот момент. Последнее, что я помню – нежность в них. Возможно, сейчас мне было бы легче, если бы напоследок я увидела лишь холодную ненависть.       Я ужасно наивна, но все еще не желаю верить в то, что Маки оказалась настолько двуличной. Только не со мной.       Хватит. Хватит думать о ней. Она причина, по которой я оказалась здесь, и, чтобы покинуть это место, мне нужно перестать оглядываться на нее. Я считала, что любовь к ней делает меня особенной, лучшей версией человека, которым я была раньше. Однако, как показывает практика, что ради выживания мне придется стать худшей версией себя.       В стремлении отвлечься пытаюсь обдумать план побега – выходит слабо. Думаю, сначала нужно будет выведать у инквизитора как можно больше. Может, притвориться, что я иду на контакт, и попросить меня отвязать на пару минут? Хотя вряд ли он такой дурак. Но попытка не пытка.       Страж сменяется, но во мне уже нет того задора, с которым я выводила из себя предыдущего. Про себя отмечаю: если пришел другой человек, прошло много времени, хотя мне все еще трудно понять, сколько именно.       Чтобы утолить жажду, я еще пару раз притворяюсь засыпающей, но вскоре это перестает быть игрой. Истощение, физическое и моральное, лишает меня сил, и питать их мне неоткуда. Без еды, воды и магии тело выматывается быстрее обычного и старается восстановиться через сон, хотя ситуация к нему не располагает. Но уснуть мне не дают, то и дело окатывая водой, на которую раздраженные от недосыпа нервы реагируют очень уж остро. Я зла настолько, что готова, даже будучи связанной, одними зубами разорвать своего мучителя, но не могу до него дотянуться: как ни дергаюсь, веревки лишь впиваются крепче, не давая крови дойти до уже давно похолодевших рук и ног.       Заставляю себя успокоиться: движения лишь забирают больше сил, лучше сосредоточиться на том, чтобы по чуть-чуть двигать пальцами и стопами – когда представится шанс сбежать, не хочу его упустить из-за того, что не смогла двигать конечностями. Но хватает меня ненадолго: мне уже настолько плохо, что постепенно начинает мерещиться, будто Нобары никакой нет, вместо нее тело захватило нечто под названием “желание поспать”. Оно сильнее любой личности, любой магии, любого инквизитора – всего на свете. Перспектива умереть кажется уже не столь пугающей: если смерть означает отсутствие бодрствования, то я не прочь перейти сразу к ней. После очередного ушата воды в лицо вновь скрипит дверь. Поначалу кажется, что я начинаю потихоньку сходить с ума: да, я уже давно не понимаю, как идет время, но вроде бы смена моей охраны произошла не так давно – я не спала, но каким-то образом упустила несколько часов? Однако на этот раз скрип возвещает о возвращении инквизитора. Разумеется, этот засранец ждал, когда я окончательно перестану соображать.       Он приводит с собой компанию: парня на вид постарше меня, но помладше пастора. Поначалу я не удостоила его и взглядом – наверняка очередной мальчик на побегушках, пригодный лишь для того, чтоб водой меня обливать, – однако по разговору внезапно понимаю, что инквизитор перед ним заискивает. Вот это уже любопытно. Призываю на помощь все остатки воли, чтобы сосредоточиться и постараться узнать как можно больше. Мысленно говорю себе, что хорошо поспать можно, только будучи живой, а мертвым такая простая радость недоступна. Поэтому надо выжить, чего бы это ни стоило.       – Это еще что такое? – презрительно отзывается парень, встав напротив меня. Я стараюсь ответить ему тем же, стараясь показать как можно больше отвращения на лице.       – Господин Наоя, я вам говорил, что ведьма определенно связана с родом Фушигуро. На ее теле царапины от когтей моего демона с его остаточным магическим следом, значит, она с ним сталкивалась, когда он пытался выполнить условия договора. Остается только выяснить, сколько ей известно, и я прямо сейчас начну…       – Довольно, – обрывает инквизитора парень. – Я-то думал, что тебе хоть что-то известно, а ты привел меня сюда, чтобы расписаться в очередном своем провале. О демоне этом даже не упоминай, он неспособен справиться ни с чем. Сколько раз я тебе говорил распорядиться, чтобы поискали по семинариям?       Что, опять о Мегуми? Если окажется, что это из-за него меня тут пытают, то, как выберусь, опишу ему все в красках. Фантазия о Фушигуро, тщательно старающемся скрыть то, как ему стыдно, даже придает немного бодрости.       – Правила ордена не позволяют нашим воспитанникам пересекаться с чужаками, вам об этом известно, – оправдываясь, бормочет тот, но этот Наоя лишь отмахивается.       – Не утомляй меня прописными истинами. Мне плевать, как ты это сделаешь, но добудь мне мальчишку Фушигуро как можно скорее. Отец недолго будет при смерти, и ты прекрасно знаешь, что главой ордена должен стать я, а не какой-то приблудыш пастора Годжо. Мне плевать, насколько уникальны и важны его магические техники для ордена, так что имей в виду: в следующий раз, когда я окажусь здесь, хочу увидеть парня, а не какую-то девку.       Я хмыкаю:       – Наверняка твои родители часто говорили тебе то же самое.       Оба замолкают, и парень медленно поворачивается ко мне. Вероятно, эта медлительность призвана меня напугать, но я уже давно ничего не чувствую, кроме желания вырубиться.       – Это умеет говорить? – приподнимает он бровь.       – А ты умеешь слышать еще хоть что-то, кроме звука своего голоса? – притворно удивляюсь я, копируя его выражение лица.       Судя по лицу моего инквизитора, я только что нарвалась, но в то же время он тщетно пытается скрыть улыбку, вызванную моими словами. Отлично, его расположение мне не помешает, а этого парня я не боюсь: Зенинам явно выгоднее оставить меня в живых, потому убить меня он не посмеет. А мне выгодно остаться в живых. По многим причинам, но сейчас главной является та, по которой я ощущаю жгучую необходимость хорошенько намять Мегуми бока. Какого черта он молчал о том, как орден заинтересован в нем настолько, что готов сделать своим главой?       Впрочем, сомневаюсь, что сам Мегуми об этом знал: идея сделать главой ордена не умудренного старца, а семинариста звучит настолько бредово, что я бы ни за что ей не поверила, если бы сейчас своими ушами не услышала от самих же инквизиторов. Наоя в это время наклоняется ко мне ближе, пока наши лица не оказываются на одном уровне, и я использую этот шанс, чтобы задрать подбородок повыше: на этого мальчишку явно нечасто смотрели свысока, хотя стоило бы. Придется взять на себя эту ответственную миссию.       – Надо сказать, ты меня удивила, но я уже вспомнил, что тебя притащила Маки, – с елейной улыбкой заявляет он. – От этой бесполезной девки следовало ожидать чего-то подобного: оказаться рядом с пастором Годжо и притащить самую бесполезную его вещицу вместо того, кто действительно нужен. Подобное притягивается к подобному, а?       – А ты явно не из тех, кто знает толк в женщинах. Больше мужчины нравятся? По тебе видно, кстати, – наивный, думал, последнее слово останется за ним. Ну уж нет, я буду нести какой угодно бред, лишь бы чертовы инквизиторы посчитали себя оскорбленными. Терять мне все равно нечего.       Он усмехается и отворачивается, делая вид, будто потерял ко мне интерес, но через секунду мне прилетает смачная пощечина, да с такой силой, что голова отлетает в сторону. В глазах темно, а в ушах стоит жуткий звон, поэтому я не понимаю ни слова из того, о чем передо мной распинается Наоя.       Инквизитор заботливо освежает мое сознание водой. Сейчас я почти благодарна – хотя бы слух и зрение вернулись, разве что голова начала дико болеть.       – …видите ли, не понравилось ей, что обращаются тут с ней как со скотиной в хлеву, а чем она не скотина? Ни грамма магии, даже не видит ее. И смысл был бежать, раз все равно вернулась, чтобы быть собачонкой ордена? Еще и вырядилась как последняя дура, как будто правда способна сравниться с мужчиной. Лучше бы попыталась стать полноценной женщиной. Ну ничего, мы ей подготовили подарок, соответствующий ее мерзкому поведению. Жду не дождусь, когда увижу ее лицо…       Помнится, я Маки когда-то давно тоже сравнивала и с псами, и со скотиной. Надо бы извиниться.       Черт, Нобара, какой еще “извиниться”? Забыла, из-за кого ты здесь получаешь по лицу здоровенными перстнями? Где твоя гордость, ее успели выбить всего одним ударом?       Но, стоит мне открыть рот, как я невольно все равно скатываюсь к тому, что начинаю заступаться за Маки.       – Заткнись уже, – нарочито громко вздыхаю я. – Перепутал пыточную с исповедальней? Мне неинтересно, что ты там несешь. И, раз уж на то пошло, Маки в разы превосходит тебя и по мужественности, и по женственности. Хотя, надо признать, в женственности ты очень уж стараешься ее обогнать.       Я стараюсь сохранить надменный независимый вид, но внутри отчаянно отчитываю себя: какая же тупица, не можешь открыть рот без того, чтобы похвалить эту предательницу. Из-за этой внутренней ругани я не вполне осознаю то, что происходит в реальности, и потому для меня становится неожиданностью, когда этот ублюдок ставит свой сапог мне на бедро, еще и опирается на него, давя всем телом. Понятно, что ругаюсь я больше не от боли, а от возмущения таким свинством.       Но, когда он достает короткий кривой нож и начинает пальцами давить мне на щеки, я умолкаю и сжимаю зубы покрепче, стараясь игнорировать боль, которой отзывается свежий синяк от пощечины, старательно сдавливаемый Наоей.       – Господин Наоя, ведьма нам нужна, она еще не рассказала, что ей известно о Фушигуро, – раз даже инквизитор вмешался, видать, происходящее ненормально даже для их отбитого ордена.       – Плевать. Злословных женщин принято наказывать, так что давай открывай-ка рот, чтобы я вырезал наконец твой чертов язык, – шипит он, и, осознав, что я просто так не дамся, пытается вставить нож мне в рот и им отжать челюсть. Лезвие режет мне губы и десны, но я не сдаюсь, хотя от боли уже выступают слезы.       Меня спасает какая-то старуха, вошедшая без стука. Она не выказывает никакого удивления происходящим и кланяется в спину Наое:       – Господин, ваш отец скончался.       Хвала неизвестному мне мертвому отцу – этого оказывается достаточно, чтобы мерзавец от меня отстал.       – Наконец-то, – бормочет он, выпрямившись и разом забыв о моем существовании. Воткнув нож обратно за пояс, с притворной грустной улыбкой в голосе Наоя принимается благодарить старушку, параллельно якобы сокрушаясь о таких печальных новостях, а после уходит за ней, напоследок бросив через плечо: – Выведай у нее столько, сколько сможешь, любыми способами. Если надо, отправь людей в деревню, откуда ее привезли. Придумай уже что-нибудь.       Даже когда дверь за ним закрывается, я не разжимаю челюстей. Поначалу я продолжала держать зубы сцепленными на случай очередной подлянки в исполнении этого урода, но сейчас просто не могу заставить себя расслабить мышцы: все во мне готово к бою от одного только упоминания об инквизиторах в моей деревне. Нужно бежать как можно скорее, чтобы спрятать Цумики – не факт, что отец Годжо вернется в деревню раньше, чем туда приедет с визитом орден.       Но оставшийся со мной инквизитор не спешит выполнять распоряжение Наои. Не знаю, в чем причина, но его игнорирование прямого приказа немного меня успокаивает. Вместо этого он долго глядит на меня, склонив голову, а затем заявляет самым непринужденным тоном:       – Помнится, ты спрашивала, что я дам тебе взамен? Как насчет такой сделки: ты отвечаешь на мои вопросы, а я прикажу принести тебе еды и отправлю на ночлег. Звучит соблазнительно, не так ли?       Честно признаться, предложение и вправду заманчивое. Нет, я все еще не стукачка, просто сейчас я не стукачка с жестким недосыпом и прилипшим к позвоночнику желудком. Понятное дело, инквизитор только этого и добивался: ждал, что слабость тела вызовет слабость духа. Но он просчитался, когда притащил сюда этого наглого скота: Наоя Зенин не просто не сумел подорвать мой дух – он только сделал меня крепче.       – Так я уже ответила, – усмехаюсь я, чувствуя, как от улыбки разъезжаются края ран на губах. – Забыл записать? Я повторю.       Инквизитор лишь скупо улыбается.       – Я тут заметил кое-что. Удивительно, конечно, что ты защищаешь Маки. В твоем-то положении. Ты ведь знаешь, что она тебя сдала нам? Вижу, что знаешь. Какое замечательное для ведьмы прекраснодушие: быть готовой лишиться языка ради той, кто на нее охотилась. У тебя что, приворот пошел не по плану и развернулся на тебя саму?       От таких заявлений я закатываю глаза, но тут же жалею об этом – голова считает, что подобные движения в моем состоянии уже чересчур. И чего все повадились говорить о приворотах, как будто я сама по себе недостаточно хороша, чтоб в меня влюбиться.       – Справедливости ради, я не знала, что твой хозяин решит мне язык отрезать, – отвечаю я, машинально облизывая губы. Вспоминается, как Цумики ругала меня за это в детстве.       Нужно срочно придумать, как отсюда выбраться. Может, сейчас этот мужчина и не спешит выполнять приказ Наои, но ничего не мешает ему передумать в любой момент.       – Мой кто, прости? – прищуривается инквизитор. Он на мгновение поджимает губы, а потом хмыкает. – Знаешь, я уже начал думать, что стоит с тобой быть помягче, но ты сама нарвалась.       Он на минуту выходит за дверь и возвращается с безумно довольной улыбкой – такой, которая не предвещает ничего хорошего. Впрочем, я бы удивилась, если бы в моей ситуации хорошее вдруг действительно произошло.       – Просил принести мне еды? – как бы невзначай спрашиваю я. – На вопросы же я ответила, твоя очередь выполнять договоренности.       – О, это лучше ужина, – с преувеличенным восторгом отзывается инквизитор, убирая со стола на полки все мои принадлежности. Я внимательно слежу за тем, что и куда он кладет – может пригодиться.       Дверь открывается вновь, и четверо мужчин заносят в комнату открытый гроб. Я лишь приподнимаю бровь: какой очевидный и оттого ужасно глупый и устаревший способ запугивания.       – Это для меня? – безразличным голосом спрашиваю я, как мне кажется, предугадывая реплику Зенина.       Он оставляет мои слова без ответа: знаком велит остальным удалиться, а сам заходит мне за спину. Сначала я подумала, что мне показалось, но нет – я определенно слышу звук разрезаемых веревок и чувствую, как наконец могу вздохнуть полной грудью. Правда, руки все еще крепко связаны, а ногами я даже шевельнуть не успела: едва инквизитор отвязал их от ножек стула, как одним движением стянул их друг к другу. Я и шага не могу ступить самостоятельно, однако эту работу он берет на себя – волочит меня, схватив за узлы на спине.       – Думаю, стоит тебе сообщить, что количество ответов можешь сократить до двух. Что бы ты ни сказала о Маки, это никак не повлияет на ее судьбу. – Мужчина ставит меня вплотную к гробу и рукой давит на затылок, чтобы я наклонилась ниже: – Поздоровайся со своей драгоценной подружкой.       Я ошиблась: гроб был не для меня, а Зенины оказались куда более искусными в уничтожении человеческих душ.       Инквизитор сперва притащил меня прямо к середине гроба, поэтому первое, что мне бросилось в глаза – сложенные руки, держащие одинокую астру. Цветы зимой? Но тут он, грубо встряхнув меня, поволок к изголовью гроба. Скользнув по скромному черному платью, мой взгляд упирается в лицо.       Вообще мертвецам свойственно меняться: то, как человек выглядит при жизни, и его посмертная маска – это два разных лица. Но даже отпечаток смерти не может сделать облик совершенно неузнаваемым.       Одними губами я произношу ее имя, ведь, если произнесу его в полный голос, оно станет правдой. То, что она мертва, станет правдой.       Но правда существует вне моих желаний. И я, глядя в лицо мертвой девушки, не могу не видеть Маки.