Охота на кролика

      Меня дергают, и шлепают по щекам, и льют на меня воду, а я все продолжаю спать. Просыпаться совсем не хочется: даже когда я подчиняюсь и пытаюсь открыть глаза, темная пелена с глаз все не спадает. Но настойчивость человека, который продолжает будить, все же приводит к результату – с трудом, но удается вернуться к бодрствованию.       Надо мной нависает инквизитор:       – Думаешь, раз потеряла сознание, я позволю тебе лежать просто так? Мы еще не закончили.       Внезапно мне в лицо прилетает еще вода, и я умудряюсь почти захлебнуться. Следом за водой по голове ударяет воспоминание: я упала в обморок, потому что увидела мертвую Маки. Это была правда или какая-то галлюцинация, которую мне подсунуло вымотанное сознание?       Вопрос я оставляю невысказанным, но инквизитор все равно отвечает на него. Он рывком ставит меня на ноги, отчего в глазах мгновенно темнеет, но мужчина не дает вновь отрубиться, шлепая меня по щекам, на которых и без его участия ноют ушибы и синяки.       – Рассмотри хорошенько. Кого из своих близких хочешь увидеть здесь следующими?       Это не галлюцинация. Это реальность, и я могу в ней удостовериться, потому что отчетливо вижу светлый желтоватый цвет кожи, ее текстуру, даже могу почувствовать сладковатый трупный запах.       Нет, это не может быть реальностью. Только не это. Я в это не верю и не хочу верить. Я просто в какой-то момент уснула и вижу теперь свои худшие страхи. Пытаюсь подвигать холодными бесчувственными руками и ногами, ущипнуть себя, вонзить ногти в кожу поглубже, а проснуться все никак не удается.       По душе моей проходит трещина, предвещающая скорый раскол. Теперь я действительно на грани. Настолько, что впервые за многие годы начинаю молиться.       Господи, пожалуйста, пусть Маки бросила меня, пусть она меня ненавидит, презирает, пусть забудет обо мне вовсе, только пусть будет живой, пожалуйста.       Моя вера или, правильнее сказать, неверие настолько сильно, что, зрение начинает проясняться, и я вижу нечто, дающее мне надежду. С чего бы им рядить Маки в монастырское платье? Ладно еще это, но волосы у нее явно были другой длины, да сама прическа тоже другая. Оттого, что инквизитор так старается, наклоняя меня к гробу все ниже, я могу разглядеть, что у этой девушки нет крошечной миленькой родинки под ухом. Я знаю тело Маки лучше, чем кто-либо, и уверена, что эта родинка была еще буквально… Вчера? Позавчера? Неважно. Но она была.       Догадка пронзает мой истощенный мозг. Она настолько безумна, что поначалу в нее ну совсем не верится.       – Ты не говорила, что вы близнецы, – озвучиваю свои мысли я, обращаясь почему-то к покойнице, хотя слова предназначены той, кого здесь нет.       Однако их слышит и тот, кого они вообще не касаются. Злобно цыкнув, инквизитор дергает меня назад и отпускает, уходя в противоположный угол комнаты. Ноги не держат, и я больно падаю на каменный пол, но физическая боль беспокоит не так сильно.       Я смотрю на амулет, лежащий под гробом прямо на уровне моих глаз, и он начинает плыть перед глазами. Впервые за все время нахождения в этой камере пыток я плачу. Я не вижу амулета, вместо него перед глазами лицо Маки, в котором решимость и нежность сплетаются, когда она говорит о сестре, и лицо покойницы, лишенное каких-либо эмоций. Это то, на что Маки положила собственную жизнь, то, ради чего она продала меня. Но во мне нет ни капли злорадства, лишь огромная боль и жалость: даже в худшие моменты я бы не посмела пожелать ей чего-то подобного. Возможно, дело в том, что мне нетрудно поставить себя на ее место – я бы обезумела, если бы в гробу лежала Цумики. Или же все куда проще: в конце концов, я до сих пор люблю Маки.       Отвратительно. Отец Годжо был прав насчет любви – кажется, один раз полюбив, я больше не могу забрать свои чувства обратно, не могу выбрать не любить Маки.       – Зачем вы ее убили? – слабым голосом спрашиваю я, не рассчитывая услышать ответ. Мое “зачем?” предназначено самой этой ужасающей несправедливости. Не думаю, что ответ, каким бы он ни был, окажется действительно оправдывающим такой поступок.       – Зачем? – рассеянно переспрашивает инквизитор, и его голос звучит немного приглушенно. – А зачем было оставлять ее в живых? Она все равно была бесполезна, почти такая же бездарность, как ее сестра. Май нужна была лишь на случай, если Маки захочет вернуться и навести шороху. Когда они были мелкие, планировалось, что Май выдадут замуж за какого-нибудь нужного ордену человека, а Маки скинут в монастырь. Но эта дура своим побегом только все усложнила, пришлось придержать Май до поры до времени. Сейчас в ней уже нет необходимости: из Маки мы выжали все, что только можно, и скоро она отправится вслед за своей драгоценной сестрой.       – Понятно, – почти шепотом отзываюсь я, страстно надеясь, что Маки никогда не узнает того, что я услышала сейчас. Внутри меня все покрывается холодом, причем куда более сильным и жестоким, чем холод камня, к которому я прижимаюсь щекой, даже губы едва шевелятся.       Зенины неспособны на любовь в принципе. Они равно жестоки и к чужим, и к своим. Меня пронизывает дрожь от этой мысли, от осознания, что вся жестокость, озвученная совершенно будничным тоном, идет от семьи. Из скупых рассказов Маки я успела узнать достаточно, чтобы презирать этих людей, но мне до смерти страшно от осознания, что даже это далеко не все – для меня ведь семья была источником всего лучшего, что есть в жизни. Не представляю, кем бы я была без них. Оттого мне ужасно жаль и Маки, и Май, и оттого я все больше поражаюсь тому, как Маки удалось стать лишь крепче. Хотя, вероятно, она все же успела перенять некоторые ценности своего семейства, например, способность хладнокровно отправлять навстречу смерти тех, кто ее любит.       Пытаюсь успокоиться и побыстрее сморгнуть слезы – хочется лишить инквизитора удовольствия лицезреть то, как я плачу. Я сосредоточилась не на том: учитывая мое положение, сострадание кому-либо, особенно мертвым, сейчас совершенно бесполезно. Мне нужно помнить о собственной семье, которая тоже сейчас под угрозой, и спасти сначала себя, а потом ее.       Только сейчас до меня окончательно доходит, что амулет, на который я продолжаю пялиться, лежит далековато. Хорошенько проморгавшись, я напрягаю зрение, а потом, все еще не веря собственной удаче, на пробу пытаюсь впитать в себя совсем каплю магии – уверена, она здесь разлита в каждом углу.       Кровь внутри моего тела начала бежать чуть быстрее, и я крепко сжимаю губы, чтобы сдержать радостное восклицание. Изогнувшись всем телом, пытаюсь высмотреть, чем занят инквизитор: старательно обшаривает шкафы, выискивая там непонятно что. Это мне на руку.       Чтобы не привлечь лишнего внимания, я использую совсем немного магии и наколдовываю маленький огонек. Возможно, есть какое-то заклинание, помогающее распутать веревки, но в моем арсенале есть только это травмоопасное для меня самой колдовство.       Я стараюсь управлять огоньком так, чтобы он касался только веревок, но совсем без ожогов обойтись не удается. Впрочем, после того, через что я прошла, небольшие ожоги – малая плата за свободу, и я терплю боль, не двигаясь и даже не дыша.       Уничтожить сковывающие веревки – это лишь полдела, ведь, даже избавившись от них, мое тело не желает слушаться. На свой страх и риск я приманиваю к себе еще немного магии с различных предметов на полках, чтобы немного ускорить восстановление.       Не сказать, что даже после всех манипуляций я в состоянии двигаться, но времени терять нельзя. Если мне хватает сил, чтобы добраться до своего молотка, этого достаточно.       С трудом поднявшись на ноги, я увеличиваю огонек до внушительных размеров и посылаю его прямо на инквизитора. Он гораздо сильнее меня и способен быстро справиться с таким простым колдовством – вернув себе магическое зрение, я знаю это наверняка. Поэтому на моей стороне лишь внезапность.       Я запрещаю себе думать. Думать означает медлить. Сомневаться.       А сомнений во мне быть не должно. Ноги заплетаются и почти не держат, и я не бегу, а почти падаю в направлении мужчины. Он кричит от боли, еще не успев понять, откуда взялся огонь, охвативший его с головы до ног. Сил в руках хватает лишь на то, чтобы удержать молоток, и я вспоминаю уроки Маки – бью не руками, а посылаю импульс всем телом.       Хруст и мягкий чавкающий звук. Точно в висок. Я падаю рядом, ведь вложила в удар всю силу. Не давая себе ни секунды передышки, я подползаю ближе и заставляю себя обрушить еще два удара в то же место. Лишь увидев, как его тело начинает покидать магия, я позволяю себе выдохнуть.       Руки начинают трястись, и молоток выпадает из них. Не рассчитывала, что в список своих грехов когда-нибудь добавлю убийство, но запрещаю себе в нем каяться: этот человек угрожал тем, кого я люблю, убивал таких, как я, собирался расправиться со мной – жалеть о том, что сделала, не собираюсь. Я не считаю себя вправе решать, кому жить, а кому умереть, но я определенно вправе хотеть защитить себя и тех, кто мне дорог. Господу придется смириться с тем, что я не собираюсь быть великомученицей. Я маню огонь обратно к себе, с ним забирая магию, которая была в инквизиторе. У него был большой запас энергии, а мне сейчас как раз нужно много магии.       Меня передергивает: даже смешавшись с огнем, который наколдовала я, магия инквизитора ощущается отвратительно, будто пришлось выпить целый кувшин прокисшего молока. Может, сама по себе магия и никакая, как утверждал отец Годжо, но, соединившись с мыслями и чувствами владельца, она обретает определенный характер, оттенок.       От магии этого инквизитора просто тошнит. Я жалею, что позволила проникнуть ей в себя, и выталкиваю ее из своего тела. Я сейчас слишком слаба, чтобы перерабатывать чужую энергию, присваивать ее себе. Лучше найду другие способы набраться сил. К тому же зрение находит множество источников, лежащих на полках, от которых лучится совершенно безобидная, добрая энергия. Наверняка это атрибуты невинных погибших ведьм, которые были здесь до меня.       Я подползаю к одному из открытых шкафов, наполненных магическими предметами, и опираюсь на полки спиной. Стараюсь сосредоточиться на растирании холодных слабых конечностей, попутно приманивая к себе магию, заключенную в этих источниках. Руки и ноги уже стали жуткого синюшного цвета, а следы от веревок, наверное, будут держаться еще не один день.       Ужасно хочется расплакаться, или уснуть и проспать сутки, или все вместе, но я не позволяю себе ничего из перечисленного. Сидеть жалеть себя или, еще хуже, крепко спать в логове инквизиторов так себе идея. Тем более я продолжаю накачивать себя магией, и с помощью нее чувствую себя бодрее, даже голова перестает болеть и начинает работать быстрее. Думаю, я смогу продержаться часов шесть-восемь, прежде чем окончательно свалюсь без сил.       Времени не так много, но я стараюсь себя не подгонять: мне нужно быть готовой ко встрече с другими Зенинами, причем быть во всеоружии. Первым делом обшариваю свои мешки, вытряхивая из них все лишнее и оставляя лишь то, что может пригодиться в бою. Втыкаю гвозди за пояс – нужно, чтобы они были всегда под рукой. Проводника кладу на живот под платье, поближе к телу: если у всех Зенинов магия такая испорченная, то мне не стоит рассчитывать на то, что я смогу пополнить потраченные силы где-то по пути. Придется обойтись тем ресурсом, что есть, а проводник позволит мне использовать магию экономно и контролировать поток силы. Обшариваю каждый уголок этой комнаты в поисках еще чего-нибудь полезного и с грустью заключаю, что ничем из этого я пользоваться не умею. Разве что прихватываю с собой костяной ножик в качестве оружия последнего шанса.       Все это время я стараюсь не смотреть на мертвецов, которые будто бы безмолвно наблюдают за моими действиями. На инквизитора не гляжу, потому что боюсь, что внутри проснется совесть, а она мне сейчас вообще ни к чему: что сделано, то сделано, лишние муки станут только помехой. А в сторону Май не могу даже заставить себя взглянуть – уж слишком жутким кажется их сходство с Маки. Суеверно боюсь: вдруг, если посмотрю на нее лишний раз, окажется, что там вправду лежит Маки.       Уже встав перед дверью, я делаю медленный вдох и такой же медленный выдох, призывая себя сосредоточиться, обострить все органы чувств – и слышу снаружи крики и грохот. Мигом отпрянув, я прислушиваюсь: крики и лязг металла весьма однозначно указывают на то, что происходит драка. Я нахожу деревяшку, подходящую в качестве засова, и вставляю в дверную ручку так, чтобы доска застряла между дверью и косяком и сюда невозможно было попасть снаружи. Не думаю, что это пришли за мной, но лучше перестраховаться.       Я замираю и почти не дышу, надеясь, что беда хотя бы на этот раз пройдет мимо меня. Но вскоре шум смолкает, сменяется торопливыми шагами, которые стихают прямо напротив моей двери. Я зажмуриваюсь и внутренне чертыхаюсь, когда неизвестный начинает дергать ручку. Слабая надежда на то, что незнакомец просто сдастся и пройдет мимо, тут же гаснет под его напором, ведь он дергает дверь так, будто эта комната – его конечная цель.       Мысли панически скачут, ударяясь об стены и не желая замереть на месте, чтобы я их хорошенько обдумала. Спрятаться? Но где? Разве что под гробом, откуда меня быстро выволокут. И мне бы не хотелось, чтобы, охотясь за мной, этот человек как-то навредил телу Май. Хоть после смерти она покой уж должна получить. Замаскироваться мороком? Нет, магический след от него будет слишком выделяться: мало-мальски обученный колдун легко меня раскусит. Напасть, как только распахнется дверь? Но я не знаю, насколько могуществен человек, который за ней – магии я не чувствую, но ее можно просто скрыть. К тому же и физической силы ему не занимать: ручка вот-вот оторвется.       Я останавливаюсь на самом отвратительном решении из всех возможных. Стараясь не думать о том, что мой список грехов пополнился еще и осквернением трупа, я с трудом поднимаю мертвого инквизитора и прислоняю его к двери. И вовремя – она почти выбита.       Как только дверь резко широко распахивается, тело падает прямо на того, кто упорно в нее ломился, а я, прошмыгнув сбоку, пускаюсь наутек, хотя не понимаю, куда бежать: напротив двери оказывается глухая стена, а с обеих сторон – длиннющий коридор. Интуитивно выбираю тот путь, где лежат трупы – это значит, что там хотя бы нет живых Зенинов, готовых меня прикончить.       Позади доносится топот, и, не успеваю я вытащить хотя бы один гвоздь, как оказываюсь обездвижена. То, что это не попытка сковать меня, а объятия, я осознаю не сразу, ведь и тело, и мысли парализует страхом.       – Слава богу, я успела, – раздается тихое над ухом, и оцепенение спадает, сметенное морем разрывающих меня чувств.       Этот голос я бы узнала, даже если бы он был шепотом на самой грани слышимости. Сперва накатывает волна облегчения – Маки здесь, она еще жива и даже, кажется, разделалась с кучей инквизиторов. За облегчением тут же приходит слабость, за которую я глубоко себя презираю – тело, осознав, в чьих оно руках, мгновенно расслабляется, а глазам становится горячо. Проводник бьет по животу: поток магии нарушился, стал неровным. Боль приводит в себя, напоминая, что я на самом деле должна сейчас испытывать. Презрение, обида, гнев, ярость – эмоции сменяют одна другую, разгоняя кровь.       Нет, Маки, ты опоздала.       Полностью расслабляю тело, а после делаю, как она меня учила: я помню все ее слабые точки и бью по ним локтями и ногами без промедления. Почувствовав, как ее руки на миг ослабели, тут же вырываюсь и отбегаю на приличное расстояние: ее оружие предназначено для ближнего боя, а молотком и гвоздями я смогу запинать, если только буду держать дистанцию.       Она охает, согнувшись и прижимая руку к животу:       – Я же просила на мне эти приемы не испытывать.       Маки вся в крови, но я подавляю желание подойти и удостовериться, что с ней все в порядке: я успела насчитать штук семь трупов только в пределах моей видимости, так что, вероятнее всего, кровь не ее. Вместо этого я поднимаю молоток и зажатые между пальцами гвозди на уровень лица и, как могу, пытаюсь спокойно произнести:       – Отпусти меня, или мне придется тебя убить.       Она поднимает на меня взгляд и на мгновение ее глаза расширяются в ужасе:       – Что они с тобой сделали?       Не отрывая от меня взгляда, Маки делает несколько шагов, но я резко рявкаю:       – Стоять! Не смей ко мне приближаться, стой, где стоишь!       Ее плечи, дрогнув, на мгновение поднимаются к ушам, но она послушно замирает на месте. Маки продолжает разглядывать меня, и у нее на лице написано, что выгляжу я дерьмово. Жаль, мне бы хотелось, чтобы в последний раз, когда она меня видит, я бы выглядела в духе “смотри, кого ты потеряла”, а не так, что хочется подать милостыню – именно это намерение я сейчас читаю во взгляде Маки. Что ж, придется сократить количество задач до одной – простого выживания.       – Нобара, я понимаю, что ты сейчас обо мне думаешь, и мне нечего на это возразить, но, поверь, я только хочу помочь тебе, – нерешительно начинает она, но я презрительно фыркаю.       – Спасибо, уже помогла. Была рада познакомиться с твоей родней, дорогу до дома сама найду.       Она едва заметно съеживается, опуская взгляд.       – Ты имеешь полное право меня ненавидеть. И я правда заслуживаю этого, – тихо произносит Маки.       Мне приходится вновь задавить стремление подойти ближе, чтобы ее успокоить и утешить. Ну уж нет, один раз я купилась на ее притворную нежность – и где в итоге оказалась. Поэтому лишь сдержанно киваю.       – Просто отпусти меня и обещай больше не преследовать, – холодно заявляю я, напоминая не столько ей, сколько самой себе, для чего продолжаю тут стоять. – Я не хочу убивать тебя, Маки, но сделаю это, если придется.       – Позволь мне сопровождать тебя, – с неведомо откуда взявшимся жаром заявляет она: от неожиданности меня даже молоток в руках дернулся. – Я знаю эти коридоры как свои пять пальцев и обеспечу тебе защиту, а для тебя одной путь в этой крепости будет слишком долог и опасен. Хочешь, отвезу обратно в деревню, хочешь, могу к братьям в семинарию, отсюда до нее рукой подать, всего час езды. Я хочу лишь убедиться, что ты будешь в безопасности, и больше ни о чем просить не смею. Я никогда не смогу искупить свою вину перед тобой, но позволь исправить хотя бы самую малость из того, что я натворила.       Предложение звучит очень соблазнительно. Я действительно не представляю, куда мне идти, а опыта в сражении с инквизиторами у меня не сказать что много. Но… слишком много “но”, к которым мне следует прислушаться. К ним, а не к чертовой двуличной предательнице.       – Да, конечно, – киваю я. Маки разом светлеет и делает шаг навстречу, но я тут же вскидываю руки повыше, готовясь к удару: – Куда собралась? Думала, я реально соглашусь? С какого перепуга? С чего это я вообще должна тебе верить? – Голос мой тоже постепенно становится все выше, под конец почти срываясь на крик. – С того, что ты сначала сдала меня своему семейству, а потом передумала? Есть гарантия, что ты потом не передумаешь снова? Мне что, до конца жизни туда-сюда мотаться по твоей прихоти? Я не какая-то твоя вещь, я живой человек! Хотя ты, наверное, предпочла об этом забыть.       Мне не нужно говорить все это, чтобы увидеть, как Маки страдает. Я вижу, что ей больно и без этого. Но мне тоже, черт возьми, больно. И мне вообще должно быть плевать на то, что она там чувствует: это я, а не она сейчас боролась за свою жизнь, думая, что на самом деле доживаю последние минуты.       – Ты права, у тебя нет оснований мне верить. Тогда дай мне все объяснить, а потом решай, что со мной делать, хорошо? Я смирюсь с любым твоим решением и любыми словами, что ты мне скажешь, честно.       Наверное, ужасно глупо тратить свое время вот так, отдавая его той, благодаря кому я чуть было не умерла. Но, немного подумав, я соглашаюсь, и это не только из-за ее щенячьего взгляда. Я не могу игнорировать очевидное: Маки явно не просто так решила убивать всех на своем пути, стремясь попасть именно туда, где меня держали. К тому же она не воспользовалась моей глупостью, когда я пыталась убежать от нее. Если бы Маки хотела, прикончила бы меня, едва нагнав. Но вместо этого она обняла меня. Это разумные причины дать ей шанс.       – Я была очень зла и сильно расстроена, и мне было ужасно плохо, когда я везла тебя сюда. Это не оправдание, но, когда я увидела тебя в доме Цумики… Я смотрела на твое маленькое разодранное соломенное чучело и чувствовала себя им. В тот момент казалось, что мир обрушился, я ощущала себя так, будто ты манипулировала мной все это время.       – И тогда ты решила сделать куклой меня? Надо сказать, ты более изобретательна в пытках, чем кто-либо из твоей семьи, – не выдержав, встреваю я. Мне бы смолчать, но если бы она не слушала жопой, когда я пыталась объясниться, то, может, и я бы проявила сейчас больше уважения ее рассказу.       Я ожидала, что она начнет спорить: Маки, которую я знаю, всегда так делает. Она не оставит без внимания ни одно обвинение в свою сторону. Но передо мной стоит кто-то другой: эта Маки, кажется, даже кивает, соглашаясь с тем, как я ее поношу.       – На тот момент мне казалось самым логичным думать в первую очередь о сестре, а не... Я не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, что все оказалось ложью и моя… мы с тобой тоже. Впрочем, тебе наверняка неинтересно слушать эти жалкие оправдания. Они и правда не имеют смысла.       Взгляд Маки вновь останавливается на моем лице, и издалека мне мерещится, что глаза у нее начинают блестеть. Но разглядеть хорошенько не могу: она отводит взор, слегка откашливается и продолжает:       – Если коротко, поскольку план оказался выполнен, мне сразу открыли доступ в архивы Зенинов, и я направилась туда, чтобы найти информацию о Май. – Тут мое ехидное “обращайся” застревает в горле: знает ли Маки о том, как близко мы сейчас находимся к ее сестре? Что-то мне подсказывает, что нет. – Но сама не заметила, как начала искать подтверждение твоим словам о том, что орден на самом деле пользуется магией. Не знаю, почему. Наверное, где-то глубоко внутри я всегда искала причины тебя оправдать, – слабо улыбается она. – И, конечно, ты была права. А я оказалась просто идиоткой. Полнейшей тупицей, которая раз за разом повторяет одни и те же ошибки. Я самонадеянно думала, что смогла стать не такой, как они, что семья не будет властна надо мной, но в итоге играла по их правилам и следовала их указке, собственными руками помогала им мучить и убивать невинных. Даже больше. Я снова, как и восемь лет назад, оставила им свое сердце.       От этих слов мое собственное сердце размягчается. Черт, я же знала, что нельзя позволить ей говорить. Она всегда точно знает, что сказать и как словами пронзить меня насквозь. А я только и рада уши развесить. Влюбленная дура.       Сжимаю кулак с гвоздями покрепче, так, чтобы ногти впились в кожу – мне нужно собрать остатки воли, те крохи, что способны сопротивляться Маки. Ей хватило духу отправить меня на пытки и смерть, а я всего лишь пытаюсь защитить себя:       – Ты ничего не оставляла. Я ведь тебя приворожила, – я стараюсь звучать ровно и холодно. Пусть не думает, что смогла меня убедить. Я сталь, я кремень, и я совершенно не думаю о том, что ничего не хочу больше, чем чтобы все ее слова оказались правдой.       Маки болезненно усмехается:       – Я так не думаю. Даже если так, мне плевать. Даже если ты вправду околдовала меня, я только счастлива быть околдованной тобой. Но правда в том, что тебе не нужна магия, чтобы навеки привязать меня к себе. И ты это знаешь лучше, чем кто-либо.       Я не смогу ее убить, это очевидно. Наверное, никогда бы не смогла. Мне не сбежать от Маки, потому что я не хочу от нее бежать. Даже если она сейчас нагло лгала мне в лицо, думаю, даже хорошо, что перед смертью я услышала именно эти слова, произнесенные именно ею.       Доверчиво прикрыв веки, я опускаю руки и хочу лишь попросить ее позаботиться о Цумики, после того как она меня убьет. Но меня сбивает с мысли тихий звон железа. Распахнув глаза, я вижу, что он не несет опасности – Маки одним движением расстегивает ремень на поясе, к которому крепятся ножны, и отбрасывает его вместе с оружием в сторону. Не поднимая на меня взгляда, сдавленным голосом она произносит:       – Я не знаю, как еще показать, что мои намерения честны, но вот, можешь забрать меч, если хочешь. Понимаю, это ничего не изменит. Не исправит ничего, ни одно из моих преступлений. Я просто хочу, чтобы с тобой все было в порядке. Я помогу тебе выбраться отсюда, и ты обо мне никогда больше не услышишь, обещаю. И… извини, все же у меня есть одна просьба. Взамен прошу тебя только об одном: пожалуйста, не прощай меня. Это будет правильно. Я не имею права на твою любовь, не имею права на счастье, я заслуживаю от тебя ничего, кроме презрения, ведь я урожденная Зенин, точно такая же, как и они, всего лишь убийца и предательница, думающая только о своих эгоистичных желаниях…       По коридору разносится звон падающих гвоздей – не помня себя, я лечу к Маки, ведь на самом деле готова простить ей все, кроме одного: пусть не смеет оскорблять девушку, которую я люблю. Обнимаю ее изо всех сил, будто стараюсь собой вытеснить из нее всю дурь, которую она напридумывала. Ее руки дрожат, я слышу, как она плачет – кажется, всего лишь второй раз на моей памяти. Но я и сама не могу сдержать слез: эти объятия кажутся самым правильным, что есть на свете. Не знаю, почему. Возможно, за то время, что я нахожусь здесь, совсем забыла, каково это – чувствовать человеческое тепло. Возможно, все куда проще – все это время я хотела вернуть себе тепло Маки.       – Почему? – слабым дрожащим голосом неверяще спрашивает она.       – По кочану. Хочешь, чтобы я передумала? – ворчу я.       Я не смогу ей высказать всего того, что чувствую, ведь у меня нет ее дара красноречия. Есть только я сама и мои поступки, больше и предложить нечего.       К счастью, ей не нужны слова, чтобы понять меня. Губами Маки ведет по моим волосам, по щеке, шепча:       – Я ведь так и в бога поверю.