Десять веков назад был я почтенный рыцарь...

Утро у Андрея выдаётся раннее и не шибко приветливое. Нет, видеть рядом мирно дремлющего Мишку, трогательно обхватившего руками худые плечи, конечно, очень приятно, но вот в том, что тебя самого трясут чьи-то руки, громким шёпотом призывая оторвать свою жопу от лежака, приятного мало. Андрей, морщась, приподнимается и хриплым от сна и похмелья голосом интересуется в ответ, какого хрена от него хотят. Юрец, а это он, шипит на него и машет яростно в сторону Миши, мол не буди, но от всей этой возни Миша уже успевает проснуться и так же хрипло, как Андрей минутой ранее, спрашивает: — Юрка, тебе чего надо? Че прицепился к человеку? Пусть спит! — Спать хотят все, — выдаёт Юрец контраргумент, — но и жрать потом тоже все захотят, а у нас посуды немытой гора! Мы вон с Лёхой ещё раньше встали, так что нечего ныть! Назвался помощником, так пусть помогает! — Ладно, не латыши! — отмахивается от него Миша. — Ща вместе помоем. Юрец почему-то тут же меняется в лице, становясь каким-то почти виноватым, и бормочет: — Да я кого-нибудь другого разбужу ещё, ты отдыхай! Ты же последний месяц на работе жил считай, хоть тут отдохни! — Да всё равно уже не засну, — Миша потягивается и выбирается из спальника. Выглядит он во всех смыслах помятым. Лицо чуть отекло после вчерашней пьянки, а волосы от сна с мокрой головой теперь стоят дыборем. Сейчас он похож на забавную, немного неуклюжую лесную хтонь. Вдвоем они выбираются из шатра и, шаркая кожаной грубой обувкой, идут к реке, для начала хотя бы умыться. На улице свежо. Как сказал Юрец, восемь утра. Даже трава еще мокрая от росы, а над водой стелется невесомым кружевом лёгкий туман. Миша так ещё и не оделся пока как следует, только пояс нацепил поверх рубахи, «камизы» — вспоминает Андрей нужное слово, — и с двух сторон подоткнул ее под ремень так, чтобы юбка не тащилась по полу. Получается эдакая туника длинной до колен, и вот верно говорят, чем больше закрыто, тем больше соблазна потом в том, что открывают. Сколько Андрюха перевидал омег в мини-юбках и шортах под самое не хочу, и ничего, обыденность, а тут вроде чего такого, всего-лишь лодыжки, и те даже не обнажённые, а в подобии гетр, под коленями перехваченных тонкими ремешками, чтобы не сползали. Но какие же грешные мысли пробуждают в нём эти ремешки и то, как показываются время от времени из-под подола голые острые коленки. Сейчас Андрей рад, что он в кафтане. Умывшись, они возвращаются к всё той же реке, пусть и к другому спуску, но теперь с ними в комплекте идут пачка пищевой соды и два доверху заставленных посудой подноса. Приходится даже вернуться снова, чтобы захватить кувшин-рукомойник и большой железный таз. В речной воде, в тазу, в растворе соды, они замачивают посуду, а пока она откисает, с пустыми пятишками отправляются к источнику с питьевой водой. Идти до него минут семь и столько же обратно, как раз самое то. По дороге им встречаются такие-же полусонные люди с бутылками и ведрами. Кого-то Андрей даже узнает. Похмелиться они еще не успели, а сушнячок не жалеет особо, когда тебе почти тридцать, поэтому у источника Андрей первым делом падает на колени и жадно пьёт вкусную ледяную воду из сложенных ковшиком рук. Миша после него пьёт тоже. Забавно, что ни по дороге, ни уже когда они возятся с посудой, они почти не разговаривают, только обмениваются дежурными фразами в стиле подай-принеси, но при этом в их молчании нет неловкости, Андрею действительно впервые в жизни комфортно с кем-то помолчать. ***** Кто рано встаёт, тот, конечно, успевает переделать кучу дел, пока все еще пускают слюни в подушку, но зато таким ранним пташкам перепадает у кормушки и первый кусок. Люди уже начинают просыпаться, но им еще предстоит час-полтора ждать своего завтрака, а у Андрея с Мишей уже дымится жаром на тарелках щедрая яичница с колбасками и овощами, ну и кувшин с пивом тоже, конечно же, заботливо вручается им за трудовые заслуги. Андрей, после еды и пива себя чувствует заново родившимся, не иначе. Он бодр, полон сил, и готов резвым кабанчиком скакать навстречу новым приключениям. — Сегодня будут бои, — говорит Миша, и Андрей понимает, что, кажется, настало время зрелищ. Но прежде чем перейти непосредственно к зрелищам, наступает время суеты. Из совхозного шатра выволакивают тяжеленные сумки с доспехами, и теперь все те руки, что были свободными, заняты помощью бойцам. Миша застегивает ремни и затягивает подвязки на доспехах и надеваемых под них стеганках так лихо, что, кажется, мог бы это делать хоть в слепую. Андрей первое время делает всё медленно, постоянно спрашивая, что как и к чему пристегивать и привязывать, но потом, приноровившись, работает уже вполне споро. На сборы уходит где-то час-полтора. К тому моменту, на всё той же многострадальной поляне, собирают ристалище для боев из массивных деревянных оградок. Снаружи на них уже вьются на ветру флаги с клубными гербами. Зрелище, конечно, эффектное, ничего не скажешь. Андрей себя чувствует так, будто попал в кино. Ну а как ещё ему чувствовать себя, когда мимо них проходят строем самые настоящие рыцари в сверкающих на солнце доспехах и ярких коттах: красных, желтых, синих, черных, белых с красными крестами, красных с белыми, двухцветных, с узорами и изображениями диковинных зверей. Внутренний ребёнок в Андрее вопит от восторга. Ну и, конечно же, здесь не обошлось и без прекрасных омег, болеющих за своих храбрых кавалеров. Сегодня всё приоделись наряднее, вон и Миша тоже шерстяное своё платье сменил на изумрудное шелковое, с длинными рукавами крыльями, и на очелье у него теперь покачиваются крупные украшения с камушками и крошечными колокольчиками. Вот теперь он точно выглядит по-королевски, хотя и стоит с очень кислым лицом. А дело все в том, что Иваныч ему запретил выходить в бои. Андрей, стоявший в этот момент рядом, с такого поворота событий выпал, честно говоря. Свои сомнения по поводу того, чтобы омегу выпускать на этот парад мордобития (тем более, что он уже имел удовольствие наслушаться, насколько эта забава может быть травмоопасной) Князь даже озвучил Иванычу и получил от него суровое: «Омегой он будет в постели, а на ристалке он — боевой товарищ!». Миша на Андрея посмотрел тогда ох как обиженно, но длилось это недолго, потому что он тут же принялся снова упрашивать наставника позволить ему сражаться. — Горшенёв, — взялся отчитывать его Иваныч строго и бескомпромиссно, — даже не проси! Ты в этом месяце был всего на одной тренировке, неделю назад, и на той упал в обморок от переутомления, потому что за здоровьем своим совсем не следишь! Я не выпущу тебя в бои сейчас, когда не могу здраво оценить твою физическую форму! Ты мне живым и здоровым нужен, а не покалечившимся по дурости! Миша всё ещё пытался что-то возразить, но Иваныч его останавил раньше, чем тот даже успел договорить. — Я знаю, что ты — топовый боец, но то, сколько у тебя побед, не гарантирует того, что сейчас ты просто не свалишься там на первой же сходке от какого-нибудь перегрева! На этом разговор закончился, а надувшийся, как мышь на крупу, Мишка скрылся в шатре и вернулся оттуда пусть и все еще недовольный, но чертовски красивый в этом своем новом наряде. Впрочем, довольно скоро, напоследок тяжко вздохнув, он обиды свои отпускает и, как и другие зрители, ждет начала боев. Андрей, пользуясь моментом, принимается расспрашивать его, что к чему и почему, и тот окончательно уже расслабляется и бодро начинает пояснять правила, представлять команды, подсказывать, за какими бойцами стоит следить особо. Андрей слушает его и открывает для себя новые грани Мишиной красоты. Миша, говорящий о чём-то, что он любит, невероятно очарователен. ***** Бои для Андрея становятся шоком. Как минимум потому, что рядом с ним стоит сейчас Миша, тонкий такой, даже хрупкий, и Князь никак не может представить его одним из тех ребят в доспехах, которые месят сейчас друг друга толпой на ристалке. Железо гремит, команды сшибаются в борьбе, вон кого-то с ноги ударили в голову и сбили мигом с ног, а другого зажали в углу и топорами пытаются пробить защиту и завалить упрямца на землю. Выглядит, честно говоря, весьма опасно. Собственно, так оно похоже и есть. Только первая сходка прошла, а с ристалища к дежурящим рядом медикам уже идёт парень с рассеченной бровью. Ссадина глубокая, и по лицу у него весьма обильно течет кровь, заставляя зеленеть особо впечатлительных зрителей. — И часто так? — спрашивает Андрей у Миши. Тот стоит спокойный. Видимо для него подобное — обыденность. — Травмы есть практически всегда. Но, поверь, это ещё не худшая, далеко нет! — отвечает омега, пожимая плечами. — Поэтому мы всегда перед боями подписываем бумажки, мол, в случае получения травм, претензий к организаторам не имеем. Бугурт — опасный спорт. Все здесь понимают, что рискуют. — И зачем конкретно ты рискуешь?! — Андрей свои эмоции контролирует плохо. Он одной мысли о том, что Миша может пострадать, что-то неприятно скручивается внутри и выплескивается наружу в бессильном раздражении. — Как и остальные: ради адреналина; чтобы сбросить лишнюю агрессию; да и я привык драться с детства, — отзывается Миша в противовес ему спокойно. — На самом деле это в большинстве случаев довольно весело. Из той же оперы, что кулачные бои на Руси и дружеские драки у подростков. Жестокая забава. Но тут главное относится к этому, как к спорту, без настоящей ненависти, не превращать ристалище в место для разборок, — а вот теперь Миша хмурится, будто вспоминая что-то очень неприятное. — Пару лет назад, — и правда начинает он вспоминать, — был такой очень неприятный, скажем так, инцидент. Два крупных клуба устроили бойню на фестивале. В одном клубе бойцы взяли дурную привычку добивать зачем-то тех, кто уже выбыл из битвы, приемы использовали запрещенные, постоянно калечили кого-то специально, ну а другой клуб решили мстить вместе с союзным клубом. — Миша замолкает резко, то-ли на вновь начавшиеся бои отвлекается, то-ли так глубоко погружается в воспоминания. — Это было ужасно! — говорит он наконец, и голос у него действительно дрожит. — Это был не спорт, просто бойня, дворовая драка, но с толпой в добрую сотню человек, вооруженной заточенным холодным оружием. Мы тогда не знали ни о чем, просто вышли вроде как на обычные соревнования, не ожидая попасть в такую мясорубку. Иваныч меня в первом же сходе сам выбил, а потом щитом своим закрывал до конца схода и больше в бои не пустил. Там был пиздец! — в голосе Мишином теперь проскальзывает не только дрожь, но и нотки истерики. Видно, ему до сих пор тяжело вспоминать. — Колющие удары под доспехи, по лицам латными кулаками, добивание лежачих. Тридцать человек с серьезными травмами: пробитое легкое, сломанные ребра, колотые раны, парень один инвалидом остался, ему по шее прилетело, прямо по позвонкам, — перечисляет он нервно. — Уголовных дел завели множество, ну и правила новые ввели. Ужесточили контроль доспехов и оружия, запретили колющие удары, удары в лицо, стопы, под доспехи, оружие запретили затачивать, так что да, всё намного безопаснее стало с тех пор. Андрей настолько в шоке, что ему сложно теперь воспринимать бои как-то адекватно, но проходит время, и он понимает, что да, это конечно всё ещё экстрим, но всё действительно идёт по правилам. Судьи вовремя тормозят бой, если что вдруг начинает идти не так, никто никого не добивает и не пытается колоть, и в целом к концу боевок серьёзно пострадавших нет. Синяками и ссадинами похвастаться потом смогут все, это сто пудов, кто-то высадил немного плечо, у кого-то болит колено, но в целом все живы, здоровы, и что самое главное, всем довольны. Многие, кто были противниками в боях, жмут друг другу руки, кто-то даже обнимается. В какой-то момент рядом с ними оказывается внезапно высокий альфа в белой накидке с красным крестом. — Горшенёв, а ты чего сегодня не дрался? — спрашивает он без здрасьте и добавляет: — Без тебя было не так весело! — Иваныч не пустил из-за здоровья, — Миша вздыхает с сожалением. — Но на следующем фесте обязательно подеремся! — Обязательно! — незнакомец широко улыбается. — Мне никто так технично не прописывал в жбан, как ты, так что буду ждать! — осторожно, явно сдерживая силу, он хлопает Мишу по плечу рукой в латной перчатке и уходит. Андрей всё ещё не может совладать с внутренним диссонансом. ***** Общие бои сменяют поединками по-трое и пятёрками, и теперь все окончательно переходит в безопасную спортивную плоскость. Можно выдохнуть с облегчением. А меж тем время уже перевалило за полдень, солнце палит нещадно, и Миша с Андреем общим решением сначала переползают вдвоём в тень под баннерами организаторов, а потом решают прогуляться вдоль торговых палаток. Миша на всё это великолепие колец, браслетов, платков и прочих мелочей смотрит почти равнодушно, явно уже привычный, а вот у Андрея разбегаются глаза. В итоге он, не удержавшись, покупает себе пару браслетов со славянскими рунами и скандинавский кулон оберег. Миша на это только улыбается и даже хвалит его выбор. А потом он сам обвивает руками Андрееву шею и застегивает цепочку. — Тебе идёт! — говорит и снова улыбается мягко. У Андрея в животе точно бабочки. Пива то он выпил совсем немного. Солнце печёт, но Андрею всё вокруг в новинку, и он жадно пропитывается атмосферой, уже мысленно превращая пёстрые синтетические палатки-навесы в полноценный городской базар. Вон торгуют шелками, вон мехами, там украшениями и оберегами, а тут оружием. Князь в свои мысли уходит глубоко, поэтому не сразу замечает протянутую к нему руку с чем-то ярким на деревянной палочке навроде тех, что для мороженого. — Яблоко в карамели, — поясняет Миша, щурясь довольно на солнце. Одно яблоко, ярко красное и посыпанное разноцветной присыпкой, он протягивает Андрею, от второго сам откусывает кусочек и, прожевав, облизывает сытой кошкой свои невозможные губы. А ведь это действительно вкусно. Яблоко, не губы, но и на счёт того, что целовать их было бы сладко, Андрей не сомневается. ***** Сделав круг, они возвращаются к ристалищу, поддерживать боевой дух запекшихся товарищей. Время от времени кто-то подходит к ним, падая в блаженный тенек, и Миша, не деля на своих и чужих, предлагает им воду, а некоторым даже поливает по просьбе голову. Одним из таких пришлых становится Юрец. Добирается до них и заваливается, наглая морда, головой к Мише на колени. Ну а Миша и не возражает. Для него подобное наверняка обыденность. Бабочки Андреевы видимо решают в этот момент устроить факельное шествие, потому что в груди у него теперь жжется огнем мелочная ревность. Юрец, спасибо ему, надолго не задерживается, но напоследок зачем-то похлопывает легонько Мишу по бедру, заставляя Андрея вспыхнуть. И видимо он действительно аж покраснел от злости, потому что даже Миша что-то замечает и кладёт свою прохладную ладонь ему на лоб. — Да ты перегрелся, Андрюх! — бросает он даже как-то обеспокоенно. — Пойдем в лагерь, там прохладнее. Конечно же Андрей соглашается. В лагере правда всё его «дурное самочувствие» испаряется как по волшебству. Сейчас здесь тихо, спокойно, почти никого нет, а главное никаких желающих подойти и облапать Мишу. Благодать! Из людей, ну тех, кто не завалился дрыхнуть в шатрах, в лагере только Леха. Леха их визиту рад несказанно, мигом припахивает рубать салат, а в качестве вознаграждения наливает по полной миске наваристого зелёного борща. Андрей не помнит, когда вообще ел с таким аппетитом, и ел ли. Наверное, только в детстве. Сытые и размеренные едой и теплом, они сидят потом за столом. Андрей бездумно рисует наброски ярких образов сегодняшнего и вчерашнего дня в своей тетради. Вон два бойца сцепились в жестокой схватке. Вон какой-то карапуз в огромном для него батином шлеме размахивает игрушечным деревянным мечом. Вон кто-то глушит на брудершафт пиво. А в центре всей этой вакханалии угадывается чётко Миша в цветочном венке, на рисунке стоящий по грудь в реке, под светом луны. Миша реальный внимательно следит за его каляками, и когда Андрей зачем-то (смутившись) дорисовывает его портрету клыки и длинные когти, одобрительно хмыкает и тянет: — Ну вообще круто, Андрюх! Похоже, Миша тогда не соврал из вежливости. Ему Князево творчество действительно пришлось по душе. От этого осознания Андрея прорывает, как плотину, и он трещит сорокой о том, как вообще решил стать писателем, как в школе учителя ругали его за рисунки, как едва не завалил экзамены на поступление в художку, а потом переходит к главному — погружению в сказочный мир Шута. И Миша действительно его внимательно слушает. Не просто слушает, понимает! Если счастье существует, то Андрей испытывает его прямо здесь и сейчас, а особенно ярко в те мгновения, когда Миша тормозит его, чтобы что-то уточнить. Ему действительно интересно! У него, как и у Андрея, горят сейчас глаза, и он сам, так же сбивчиво и путанно, как Андрей несколькими минутами ранее, начинает рассказывать про своё увлечение музыкой, про то, как пытался еще в школе создать с друзьями рок-группу, тараторит восторженно, какие офигенные песни вышли бы из Андрюхиных стихов. Даже притаскивает гитару и наигрывает реально что-то очень крутое на тот самый стих, что Андрей сочинил вчера на ходу. И как только запомнил?! И вот странная штука… Чем дольше он говорит, тем сильнее Андрей перестаёт понимать, что вообще он тут делает. Нет, очевидно, что история — это еще одна большая Мишина любовь, помимо музыки, и здесь он чувствует себя, как рыба в воде, да и вообще, вряд ли человек просто так преподом работает. И все-таки… Андрей, конечно, не эксперт какой дивный, но нужно быть глухим, тупым, и за жизнь не послушать ничего, кроме песен группы «На-На», чтобы не понять, что перед ним действительно сидит сейчас потрясающе талантливый музыкант, с действительно своей, ни на что не похожей музыкой, с характерной манерой игры, и при этом музыкой он горит, и она, как ласковая кошка, сама идёт к его рукам, бойко перебирающим струны. Так в чем же дело?! Почему Миша до сих пор еще не штурмует с этой своей «Конторой» главные рок-сцены страны?! У человека есть талант, есть харизма, упорство, так почему… — Миш, — все-таки спрашивает Андрей, не удержавшись, — почему ты всерьёз в музыканты не подался? Мелодия затихает резко. Миша откладывает гитару. Он не успевает дать ответа, потому что лагерь наполняется резко шумом от вернувшихся бойцов, и им нужно помогать снимать снарягу. Тут уже не до разговоров. Но Андрей точно знает, что Миша отвечать ему не стал не поэтому. Андрей видел, как помрачнело в момент его лицо. К списку вопросов в Андреевой голове добавляется второй пункт, и что-то ему подсказывает, что между музыкой и тем, что к Мише нельзя лезть, есть какая-то связь. Теперь только осталось понять, какая.