Dutch bargain

— Знаешь, глаза — едва ли не самое утомительное в этой оболочке.  Ты всё равно смотришь мимо. Тебе не нужно объяснять. Ты уже осознала, что не выберешься из этого места. Пусть и не понимаешь, почему.  Длинные пальцы перебирают локоны волос, и ты прикрываешь веки, вяло подаваясь навстречу прикосновениям. И пытаешься сконцентрироваться на отдалённо приятных ощущениях.  Потому что открытые участки кожи мерзко покалывает — словно ты постепенно отходишь от анестезии.  И ты догадываешься, что на самом деле всё гораздо хуже, чем банальное опаивание наркотиками. Да и когда бы это могло произойти?  Словно угадывая твои тревоги, горячая ладонь аккуратно касается твоей, проводя по костяшкам, до запястья, замирая у рукава твоей водолазки. — Обычно я не задаюсь вопросами комфорта... покупателей. По крайней мере тогда, когда они уже оказались дома, — молвит мужчина, осторожно отстраняясь, аккуратно перекладывая твою голову с коленей на диван, а затем встаёт и вновь берёт тебя на руки. — Но в этот раз сделаю исключение.  У тебя нет сил противостоять происходящему. Нет и желания. Обрела ли ты смирение самостоятельно или же тебе помогли — не знаешь. И вряд ли хочешь знать.  Пусть делает, что вздумает.  Потому что себя ты уже похоронила. Подносишь бесчувственные ладони ближе к лицу и видишь разъеденную, словно кислотой, кожу. Не до мяса, но достаточно глубоко, чтобы стало ясно — реакции твоего организма чем-то подавлены. Потому что такое должно отдаваться болью. — Не волнуйся. Мои ферменты позаботятся о том, чтобы ты забылась прежде, чем пищеварительный процесс станет невыносимым. Вымученно усмехаешься, не отрывая замыленного взора от израненных рук.  Всё это походит на безумный кошмар. Но не верить чужим словам нет никакого смысла. Тем более, когда они не расходятся с реальностью, а проясняют её. Апатично обводишь глазами изменяющееся окружение. Тут и там на светлых стенах проскальзывают багровые куски, напоминающие живую плоть. Потолок же словно укутан проводами — из сосудов, артерий и вен.  Тебя заносят в новую комнату и одаривают пустым взглядом, словно о чём-то задумавшись.  А затем плавно опускают одну из рук — ту, что держит тебя под колени — желая, судя по всему, чтобы ты встала на ноги. Судорожно вздыхаешь, переводя взор на паркет, что всё больше напоминает нечто органическое. И всё же неохотно протягиваешь ватные конечности вниз, едва удерживая ослабленное тело в равновесии. Безумно желая прильнуть обратно, вцепиться в своего мучителя — словно за последний оплот безопасности. Однако всё ровно наоборот. Он — главная твоя угроза. Вздрагиваешь, когда долговязые руки вдруг тянутся к нижнему краю твоей водолазки. Понимаешь, чего от тебя хотят, но не догадываешься, зачем.  И потому переводишь вопросительный, почти жалостливый расфокусированный взгляд выше, едва не запрокидывая тяжёлую голову в поисках чужого лица. Не зная, однако, куда смотреть.  — У тебя есть два повода, — молвит мужчина, приподнимая твоё одеяние, словно спрашивая разрешения. — Так будет быстрее. И... безболезненнее. Покорно вскидываешь непослушные руки, позволяя стянуть с себя тряпки — от них всё равно слишком жарко.  До сих пор не понимаешь, на что именно соглашаешься. Ни одна из догадок не блещет оптимизмом.  И ты даже рада, что ничего не чувствуешь на этот счёт. Ты счастлива, что тебе просто диктуют, что делать. Потому что после того, как всё пошло прахом, тебе не хватало именно этого. Ты даже начинаешь проникаться симпатией. Возможно, навязанной. К тому, кто, похоже, хочет твоей смерти.  Но почему он настолько... участлив? Не так ты представляла... насильственную гибель. Заторможенно вздрагиваешь, когда к тебе вдруг приближаются непозволительно близко.  Настолько, что ты почти утыкаешься лицом в чужую грудь, вынужденно вдыхая тошнотворно-сладкий аромат. К которому уже начинаешь привыкать.  Одна из длинных рук мягко ложится тебе на талию, придерживая на месте, а вторая тянется за твою спину — чтобы расстегнуть молнию юбки. Почти интимная атмосфера происходящего в сочетании с затуманенным сознанием посылает по позвоночнику мурашки. Могло ли всё быть иначе?  Ткань соскальзывает на пол, и ты кротко вышагиваешь из её плена, робко пятясь назад.  И упираешься в мягкий борт кровати, тут же оседая на неё, выставляя ладони назад, больше не в силах противостоять нарастающему изнеможению. Пленитель тут же сокращает дистанцию, опираясь коленом в матрас меж твоих ног, и склоняется ниже, прямо к шее, почти примыкая к оголённой коже, делая судорожный вдох. Словно пробуя тебя на запах. И тут же отстраняется, только чтобы с почти осязаемым нетерпением стянуть с тебя последние рубежи в виде обуви, колготок и белья. И как только ты остаёшься в самом своём уязвимом положении, мужчина забирается следом, обхватывая тебя под грудь, словно игрушку, и тащит за собой, устраивая тебя меж своих паучьих ног, усаживаясь у спинки кровати — судя по всему, сделанной из того же материала, что и всё вокруг. Даже... он сам. Сдавленно скулишь, сжимая зубы, отдалённо чувствуя, как гладкая поверхность ложа разъедает кожу. Не хочешь даже думать о том, какова по силе боль на самом деле.  Сквозь затянутые пеленой полуприкрытые веки ты наблюдаешь, как плавится собственная плоть.  Массивные костлявые руки обнимают твоё многострадальное тело, что отзывается дрожью на каждое прикосновение.  И ты ничего не имеешь против происходящего. Наоборот — жадно жмёшься спиной к горячей груди, словно находишь упокоение в близости к собственной смерти. Вздрагиваешь, когда в волосы мягко утыкаются носом, словно в попытке... проявить нежность? Успокоить? Ты и не знаешь, как это интерпретировать. И вымученно улыбаешься от нездоровой мысли, что тебе даже приятно.  Переводишь тускнеющий взор на собственную руку. И даже не удивляешься тому, что на ней уже проглядывается мясо.  Не говоря уже о твоих ногах, которыми ты уже даже не в состоянии пошевелить.  Бледную кожу постепенно оплетают отростки, растущие прямо из кровати, а икры и бёдра уже испещрены кровавыми подтёками и сочащимися сукровицей ожогами. — Я бы хотел, чтобы... процесс... проходил медленнее, — хрипло шепчет мучитель, крепче прижимая твоё податливое тело к себе. — Но ничего не могу с этим поделать. Судорожно вздыхаешь, жалобно всхлипывая, чувствуя, как сопротивляется опьянённый организм, отчаянно подающий сигналы в виде острой боли, исходящие изнутри — словно тебе планомерно выжигают внутренние органы. Одна из чужих ладоней соскальзывает выше, обхватывая тебя за шею, и ты понимаешь, что чувствуешь инородное присутствие во рту.  И осознаешь, что на месте подъязычной мышцы теперь зияет дыра, через которую в глотку тянутся те же отростки, что обвивают, кажется, уже всё твоё тело.  — Может, в другом мире, при иных обстоятельствах... Всё было бы иначе. Поверь, я бы того хотел, — голос доносится всё тише, всё дальше, и ты почти не можешь разобрать слов, чувствуя, как по щеке стекает слеза, обжигая свежие раны.  Вздрагиваешь, когда чувствуешь, как тебя мимолётно целуют в макушку, ласково поглаживая твою изъязвленную талию одной рукой и кровоточащую шею другой.  Сдавленно всхлипываешь, когда горло резко берут в захват, надавливая достаточно сильно, чтобы в глазах начало темнеть быстрее, чем прежде. — Я всегда буду помнить тебя. Даже спустя долгие годы, как ты станешь моею частью. Слышишь судорожный, тоскливый вздох, и последний раз вбираешь кислород, чувствуя, как трахею перекрывают не снаружи, но изнутри, навсегда успокаивая измученное тело, погружая измождённый разум в вечную мглу.