Парень без одеяла

      Я проболел еще полнедели. Организм, ослабленный моими страхами и голодом, тяжело переносил жар. Но Блейд был рядом со мной все эти дни и ночи. Выхаживал, забывая и про брата, и про свои нужды. Временами, когда он отрубался от усталости, я с трепещущим в груди чувством радости вспоминал каждое мгновение, в которое он был рядом и пытался облегчить мне болезнь. Было что-то жадное в этой радости, мне было приятно осознавать, что это лишь для меня, что я особенный, что он сам хочет мне помочь, а не по приказу хозяина. И одновременно во мне шевелилось что-то очень давнее, из прошлого. За мной тоже так ухаживали, если я заболевал, или получал ссадины. Женщина, которую я одновременно не хочу забывать и которую стараюсь не вызывать в памяти, чтобы не опошлить ее образ, не взглянуть на нее своим нынешним взглядом.       К выходным температура перестала подниматься, даже вес стал набираться. Осталась только слабость и временами головная боль. Блейд настаивал на том, чтобы я отлежался еще пару дней, но я больше не мог терпеть. Я хотел с концами сбросить с души камень, поскорее рассказать Блейду все о себе, а дальше пусть он сам решает мою судьбу. Хоть пусть на улицу выставляет, если я покажусь ему противным и мерзким, затасканным. Но перед этим я хочу получить возможность отыскать одного человека, которого не видел уже, то ли 11 лет, то ли 12.       Я оделся, как в первый день. Даже кепку нацепил, хотя уже давно не боялся рядом с Блейдом, что хозяин посмеет меня найти. Но в этот раз я натянул кепку не из осторожности, а от стыда, я боялся, что она меня узнает, если увидит. Я одновременно страшился этого и желал. Хотя бы на мгновение вновь почувствовать себя ее сыном, представить, что этого кошмара длиной в половину моей жизни не было.       Мы вновь ехали с Блейдом по улицам. Я не помнил уже точного адреса и не был уверен, что она до сих пор живет там. Я всматривался в дома своего района, пытаясь откопать их в своей памяти. Все было знакомым, но не отзывалось в памяти фрагментами или какими-то словами. Просто от волнения сжимались руки в кулаки и тоской отзывалось то или иное место в сердце.       Около какой-то маленькой лавочки я попросил остановиться. Это место мне было точно знакомым. Его, пожалуй, я и помнил. Сюда мы ходили за продуктами. Здесь же с друзьями после школы мы покупали немного сладостей, насколько хватало карманных. Это точно было недалеко от моего дома. Я шел на шаг впереди от Блейда, вертя головой и то и дело приподнимая кепку, чтобы всмотреться в дома. Я боялся, что кто-нибудь из прохожих меня узнает, окликнет, но иначе мне ничего не было видно. За поворотом на нас выскочил огромный белый многоэтажный дом. Стоило мне его увидеть, и я понял: он.       Вот то место, где прошло мое прекрасное, счастливое детство. До 12 лет это место было раем. Я посмотрел на дорожку около дома, ведшую куда-то за дом. Здесь я вроде часто играл с соседскими детьми. Площадки не было, поэтому мы придумывали что-нибудь сами. У меня же явно были друзья, но почему же они так прочно и быстро стерлись у меня из памяти?       — Здесь, — еле слышно шепнул я и сел на какой-то выступ у дома, расположенного ровно напротив моего.       От волнения меня подташнивало. Мне казалось, что у меня вновь жар. Я сел-то от слабости.       — И что будем делать? — Блейд прислонился к стене рядом и уже больше по привычке залез мне под кепку, чтобы проверить лоб.       — Ждать, может, она выйдет.       — А если нет? — Блейд с легким непонятным мне раздражением хмыкнул. — Может, у нее нет в планах сегодня идти куда-нибудь.       — Тогда мы просто поедем домой. И я, как обещал все расскажу, — про себя я почти со слезами подумал, что не увидеть ее, это самое страшное. Страшнее даже чем, если бы меня нашел хозяин.       Я сидел, щурясь всматриваясь в каждого проходящего мимо нас или входящего в дом человека. Вздрагивая, я во многих узнавал тех самых людей, с которыми в детстве играл на дорожке у дома. Имена некоторых даже всплывали в моей памяти. Они стали такими уверенными, высокими и взрослыми. Я себя так не ощущал. Я чувствовал себя капризным ребенком, подростком. Я и телом остался подростком. Может, из-за недоедания, а может ростом пошел все же в материнскую родню. С грустью и даже завистью я смотрел на то, как некоторые из них проходят на парковку, садятся в свои машины и едут по делам. У них был шанс на то, чтобы получить образование и заработать на эту машину. С удивлением я проводил взглядом соседку, школьную подругу, которая вела за руку дочь. В моем возрасте уже заводят семьи? Для меня это было открытием. Хотя мне, если честно, была сама мысль об отношениях противна. Если в отношения входит то, что я делал в публичном доме, что слышал из разговоров клиентов, то я не хочу, чтобы меня любили. Да и сам не испытываю в этом потребности. Что вообще значит встречаться и завести семью? Зачем это делать?       Со злостью я наблюдал за тем, как какой-то молодой человек, придерживая под руку, вывел из моего дома пожилую женщину. А моя мать выходит совсем одна! Никто ей не сможет так подать руку, или ободрить. И я даже не знаю, кого винить в этом. Не себя же. Но если не винить себя, то становится противно, словно я перекладываю ответственность на судьбу.       Ближе к вечеру, когда улица окрасилась в оранжевый, когда я устал и замерз, Блейд внезапно толкнул меня, потерявшего надежду, локтем в бок и заметил:       — Вон, еще кто-то идет. Давай, это последний человек и идем домой. Ты только поправляться стал.       Я расстроенно кивнул и поднял глаза на человека, показавшегося из-за угла моего дома. Это была она.       — Мама, — я против воли выдохнул это слово.       Жадно я вгрызался в нее взглядом, почти стянув кепку. Она шла, усталой походкой, видимо, с работы. Волосы стали короче, но зато я мог рассмотреть ее лицо немного лучше. Она постарела. Не так, чтобы совсем стала старушкой, но то гладкое и круглое лицо матери, которое осталось смутно в моей памяти, не совпадало с лицом, испещренным мелкими морщинами.       На одном плече у нее была накинута сумка, а в другой руке она несла пакет с продуктами. Пакет не был большим, но она шла все равно с усталостью, перевешиваясь на сторону с ношей. Как мне хотелось подойти к ней и помочь. Сейчас мне казалось, что она примет меня, даже несмотря на мою грязь, несмотря на то, что я не тот 12-летний мальчик, несмотря на то, что кроме внешности во мне ничего не осталось от прошлого.       Она подошла к подъезду, поставила пакет на землю, достала ключи. Может, мне показалось, но я увидел на них свой брелок, он висел на моих ключах когда-то. Синяя пластмассовая собачка.       Она открыла дверь, тяжело вздохнула, подняла пакет и вошла. Я надвинул кепку и опустил голову. В глубине души я мечтал, чтобы она, как во многих сказках, почувствовала бы меня сердцем, не знаю. Обернулась бы и всмотрелась. Но нет, чуда не произошло, а сам подойти к ней я никогда не решусь.       На секунду я представил, какой могла бы быть эта встреча. Она узнает меня, замирает на мгновение, не веря своим глазам. Пакет из ее рук падает. Она, переваливающейся походкой начинает идти в мою сторону. Чем ближе она подходит, тем больше узнает меня, ускоряется и почти бежит ко мне. Я обхватываю ее пополневшее тело руками и чувствую знакомый, хотя и давно забытый запах. Что она сделала бы потом я не знаю. Мне просто хотелось оказаться в ее объятиях.       — Она ушла, пойдем, ты устал, — Блейд потянул меня за куртку.       Не знаю, почему, но я обхватил руками мужчину и уткнулся ему в грудь заплаканным лицом. Одиноко. От разочарования. От того, что она там, в нашей квартире, а я на улице, как бродячий кот.       — Почему бы тебе не подняться за ней? Ты же знаешь, где она живет, — Блейд положил мне руки на плечо и голову, машинально погладив. От его раздражения, которым он сквозил все это время, не осталось и следа.       — Поехали домой, — я вырвался и, сжавшись, побрел по улице в сторону машины. — Я все расскажу, ты поймешь.