Парень без одеяла

      Как нелегко все же начать. Вывалить на совершенно обычного и нормального человека то, что я, рыдая, рассказывал лишь раз в публичном доме старшим по возрасту проститутам, когда только попал туда. Они ничем не успокаивали меня, только курили, слушали и смотрели на меня пустыми глазами. Что сделает Блейд после моего рассказа, я даже не мог представить.       Только мы с Блейдом пересекли порог дома, как он, не раздеваясь, сел на кровать в своей комнате и вперился в меня, требуя объяснений. От этого взгляда мне было не по себе, словно он мог бы увидеть ложь, если бы я посмел умолчать о чем-то. Я, расстегнув куртку, сел за стол, боком к мужчине. Под руку мне подвернулась монета, забытая тут Блейдом. Я тут же стал крутить ее, ставить на ребро, лишь бы не смотреть на него.       Он ждал, не торопил, не напоминал о себе. Но я забыть о нем не смог бы, потому что я знал, почему мы сидим в этой маленькой комнатке с всегда закрытыми шторами окнами, а не разогреваем ужин или играем в нарды. Надо все рассказать и положиться на судьбу.       — Та женщина, — монета упала со звоном на стол, — это моя мать. У меня была нормальная, благополучная семья. До 12 лет. Мама работала на заводе, отец был автомехаником. Я был единственным любимым и балуемым ребенком в семье. У меня были только родители. Бабушек и дедушек не было, в отличие от других детей во дворе. Не знаю уж почему так вышло. Родителей я ждал один, но от этого я радовался их возвращению еще сильнее. Я ходил в школу, у меня были приятели. Так было до 12 лет. За несколько дней до моего дня рождения отца на работе придавило чем-то тяжелым. Он скончался в больнице.       Лицо папы в моей памяти осталось каким-то смутным пятном, вроде помню, а вроде и нет. Но слезы вновь встали поперек горла, словно я вновь стал тем ребенком, которому мать, вернувшись поздно домой, мертвым голосом, отворачиваясь, сказала, что папы больше нет. Я помню, как в одно мгновение смотрю на нее, устало привалившуюся к стене, а в другое сажусь на корточки и утыкаюсь в отцовский халат, висящий на спинке стула, и тихо, скуляще плачу. Я не знал смерти до этого. Вернее не переживал ее. В голову в тот момент лезли все прекрасные воспоминания с ним. Каждое возвращение домой, каждый день рождения, прогулка. И каждое из них омрачалось, перечеркивалось фактом: этого больше не будет.       — После похорон, на следующий день был мой день рождения. Я знал, что ничего не будет такого, обычного. Я и не хотел. Но дома было невыносимо. Я не мог. Уже несколько дней я видел почти одно и то же. Убитую мать, запирающуюся в туалете, чтобы, включив воду, поплакать втайне от меня. Мне от ее сдавленных рыданий становилось жутко и страшно, я притворялся, что не слышу их, лишь бы оказаться подальше от нее. Фотография мертвого отца, которая стояла в центре стола вечным напоминанием о горе, — я зажал монету в кулаке. Вот он момент, в который я совершил единственную ошибку. — Мне было тошно и невыносимо дома, поэтому я решил тихонько выбраться на улицу, пока мать плакала в туалете. Я просто хотел отвлечься. Мне тяжело было слишком долго горевать. Я успешно вышел на улицу, никого во дворе не было. Без особой цели я побрел вдоль дома, вроде даже перешел улицу. На углу стоял фургон. Когда я проходил мимо него, из него просто выскочил мужчина, приложил меня чем-то и затащил в машину.       Я незаметно взглянул на Блейда. Он слушал внимательно, но по его лицу я не мог понять, о чем он думает. Не знаю почему, но мне уже сейчас хотелось увидеть осуждение от него. К горлу подкатывала тошнота, кровь приливала к голове от одной мысли, что я должен озвучить то, что будет дальше.       — Очнулся я абсолютно голым в комнате, которая потом примерно на 12 лет стала моим домом и моей тюрьмой, пыточной. Ральф… а… ты, наверное, не знаешь, кто это, — я со смешком неловкости завертел монету. — В публичном доме есть стафф, который занимается подготовкой проститута для клиента, есть местные врачи, которые собирают тебя по кускам после особенно буйных посетителей, а есть Ральфы. Это местные охранники. Следят, чтобы ты не сбежал, чтобы тебя не утащили за пределы дома. Некоторые еще и следят, чтобы ты не забывал поесть или принять душ, но это уже, если хозяин потребует. Но я отвлекся, — я словно подсознательно был готов рассказывать о чем угодно, кроме сути. — Ральф, увидев, что я очнулся, послал за хозяином. Хозяин это именно тот, кто создал публичный дом, находит клиентов, партнеров по бизнесу, кто выносит наказание проституту, если он непослушен. Он местный бог. Хозяин пришел ко мне, отослал Ральфа. Я просил меня вернуть матери, плакал, спрашивал, где моя одежда, кто он, что я тут делаю. А он и не думал скрывать или смягчать правду. Сказал, как есть: меня похитили, теперь я буду работать проститутом. Я вообще не то чтобы знал что-то о сексе или проституции, мне было непонятно, что он мне говорит. А он продолжал. Если клиент будет недоволен, меня накажут, если попытаюсь сбежать — меня накажут, — я провел рукой по глазам. Нет, только не плакать. Это уже все прошло. — А после этого он просто повалил меня и трахнул. Такой уж обычай в нашем публичном доме: нового проститута первым трахает хозяин. Кто-то философски смеет рассуждать о том, что так он составляет мнение, чтобы рекомендовать потом шлюху, но на деле ему просто нравилось с первых мгновений топить тебя в страхе перед ним, подчинении и ужасе от того, что так будет теперь всегда.       Я вновь это вижу. Как его сильные руки вжимают меня в кровать, не давая ни одного шанса на сопротивление. Как он одной рукой пытается развести ноги, которыми я брыкался и пытался ударить его в грудь. Он со всей силы кулаком бьет меня в скулу, из-за чего в шее что-то трещит, голова поворачивается и замирает от изумления и боли. Дальше я уже чуть смиреннее, просто хнычу, слабо упираюсь ему в грудь и прошу отпустить. А он, со спокойной улыбкой, но щурящимися от смеха глазами склоняется надо мной и со всей силы кусает меня за грудь. Начинается все с пальцев, он вставляет их, постепенно растягивает. Я вновь начинаю сопротивляться, кричу о боли, мне правда больно, страшно, я уже не знаю, чего ожидать от себя, от него, от своего тела. Хозяин склоняется к моему лицу, мне кажется, что я даже могу прочитать сочувствие в его глазах, это дает мне слабую надежду. Но в то же мгновение он хватает меня за волосы, задирает голову так, что я чувствую, как каждый позвонок в шее вжимается внутрь, в противоестественное положение, я не могу вдохнуть. Вторая рука влетает мне в челюсть, я прикусываю язык, рот наполняется кровью, и тут же удар прилетает в беззащитный живот. Он уже отпустил меня, но я, захлебываясь кровью, не могу вдохнуть, лишь сгибаюсь, подтягивая ноги. Из глаз текут слезы. Я уже даже не понимаю из-за чего: страх, боль. А хозяин просто все с той же спокойной улыбкой склоняется к моему лицу, касается губ. И вставляет. Больно.       Я вздрагиваю, монета выпала из ладони и со звоном стала трястись на столе. Я понял, что молчу уже довольно долго. И плачу. Черт. Только не это. Я обеими руками провожу по лицу, стирая жалкие слезы.       — Ну а дальше все в целом так и шло, — я прокашлялся и продолжил, стараясь контролировать голос, чтобы он не дрожал. — Первое время, если ты строптив, тебя накачивают наркотой, чтобы ты был покладистым и ярче реагировал на усердия клиента, а потом просто смиряешься и начинаешь подмечать, что обычно нравится мужчинам. Временами по прихоти или из-за жалоб клиента проститута приводят к хозяину, который наказывает. У него есть множество способов сделать так, чтобы проститут начал обожать каждого клиента, облизывать его с ног до головы, выполнять самые мерзкие просьбы, — я поднял глаза, вспоминая какие-нибудь методы хозяина. — Ну например, я сам знал некоторых которых наказывали, записывая их в порно с собакой, кого-то хозяин продержал больше 8 часов с задницей полной вибраторов, не знаю уж чем он там кончал и как не умер. До сих пор помню и тех и других. Настолько безумно они выглядели, что я лишь могу сказать спасибо, что сам подобное не переживал. А, был еще кажется парень лет 16, которому задницу набили то ли кеглями, то ли еще чем так, что он срать потом не мог. Да и клиентов обслуживать тоже. Ну и любимая у всех байка про наказание проститута при помощи лошади. Не знаю правда ли это.       Я почувствовал тошноту. Увлекся рассказом о том, от чего самому хуево становится, боюсь представить, каково Блейду все это слушать, но смотреть не хочу. Сейчас я уже по инерции говорю, лучше не отвлекаться.       — Такая работа обеспечивает тебя не совсем нормальными привычками и взглядами. Хозяин первые месяцы после похищения ограничивал меня в еде, чтобы я сбросил вес, вот я и не могу есть много. Для меня одна из ужасных вещей, когда в тебя вставляют двое или трое. На моей практике такое чаще всего происходит в ванной, поэтому я не люблю мыться, мне начинает мерещиться всякое, воспоминания лезут. Меня часто мучают кошмары с хозяином или с клиентами. Никто из проститутов не любит ягоды и некоторые фрукты, потому что их могут использовать клиенты в своих извращениях. Меня кстати в первый день стошнило именно из-за клубники. Как раз накануне меня… но лучше не буду об этом, боюсь меня вновь стошнит, — я усмехнулся. — В нарды меня как раз научил играть другой проститут Андерстенд, хороший парень, говорят, он был иностранным студентом. Курить меня научил другой проститут, Ли. Он же давал мне читать манхвы. Неплохой парень, пока не начинает вертеть задницей перед Ральфами за сигареты и новую манхву.       Не знаю почему, но я почувствовал усталость. Словно все то, что я рассказал я пережил за один день. Я мог бы еще многое рассказать, но мне уже не хотелось. Основную грязь я уже вылил. Надо переходить к затишью в моей жизни.       — Так я жил 12 или 13 лет, работая задницей и не получая за это ничего. Все больше привыкая, все меньше задавая вопросы, все реже вспоминая о матери, которая, возможно, потеряв сына, от горя могла бы и вовсе умереть. Стало нормальным ходить голым, стало нормальным, что за день тебя могут оприходовать двое-трое мужчин. Или хозяин мог попробовать одну из своих новых фантазий на тебе, — я понял, что то, что я сейчас хотел рассказывать, я словно переживаю впервые. Я не то чтобы задумывался об этом дне. — В один вечер я, после ухода клиента лежал напротив приоткрытой двери. Клиент разговаривал по телефону, пока трахал меня. Он успел обсудить и какие-то проблемы в семье, а еще вроде он сказал что-то о салюте над рекой. Странно, но я внезапно тогда, лежа, раскинув руки в стороны, подумал: «А почему я не могу просто выйти и посмотреть на это тоже? Может ли меня кто-то остановить?» Я обмотался простыней и просто вышел. Спокойно прошел мимо Ральфов, стаффа, который тащил корсет в чью-то комнату. И просто вышел. Дверь была не заперта. Меня никто не остановил. Сейчас мне кажется, что если бы я не был настолько уставшим и удивленным, то заплакал бы. Словно издевка: все эти года дверь была открыта, но я, после одной неудавшейся попытки бегства, даже не попытался этим воспользоваться. Даже боялся проверить. Даже не спускался на первый этаж, — я улыбнулся своей глупости. Сейчас мне было безумно обидно. Из-за своей пассивности и страха я потерял половину своей жизни. — Я брел и брел по дороге, было холодно и странно. Я уже забыл, какой он, мир за стенами публичного дома. Я хотел прийти к реке, не верил, что у меня будет больше времени до обнаружения. Но добрел лишь до города. А там забыл и о салютах, и о реке. Потому что мне было стыдно. Я был странным, чужим. Для этих людей нагота была странной вещью. А потом я встретил тебя. Еще более странного. первого мужчину, который оскорбился, когда я предложил ему свое тело, который почему-то заботился обо мне. Каждый день я только и жду, что за мной придет хозяин и накажет меня за бегство.       Я зажал монету в кулаке и повернулся к Блейду. Я старался смотреть с усмешкой, словно мне ни капли не жаль своей никчемной жизни. Но выражение лица у него меня повергло в растерянность. Смесь обиды, смятения, ненависти и жалости. Его карие глаза и без того темные, словно потемнели еще больше. Он скалил зубы, нервно расстегивал и застегивал молнию на куртке. Я отчаянно не мог понять, что же он думает обо мне теперь. Слишком много противоположных эмоций.       — Теперь моя очередь, — Блейд резко встал, я даже вздрогнул. Он отошел в угол. — Я расскажу о себе все. Это будет честно.