Парень без одеяла

      Мне стало лучше. Во многом. Мама помогла мне найти вечернюю школу, в которую я — первое время дико нервничая — стал ходить, чтобы экстерном сдать экзамены, а потом попробовать себя в каких-нибудь курсах. От кошмаров я пока не избавился. Но они хотя бы стали не такими навязчивыми, не такими частыми. К тому же теперь, когда Инсин умер, я четко, проснувшись, мог отличить реальность от кошмара и успокоиться. Даже мозгоправ отметил мой прогресс.       Мне стало лучше. И именно поэтому я впервые заметил, насколько плохо Блейду. Он мучился все это время, но мама, которая недостаточно хорошо знала моего сдержанного знакомого, не могла этого заметить, а он еще и скрывал это. Я же не только не желал его видеть, но и не смог бы заметить его нестабильность души: у меня были свои проблемы, с которыми я долго не мог расстаться.       Но сейчас я ясно видел, как Блейд изменился. Не было того чуть дерзкого, но внимательного мужчины. Он стал спокойнее, но смотрел на нас с мамой робко, как бродячая собака, которая подходит к каждому прохожему и трется о руки, прося то ли еды, то ли ласки. Не пытался ни о чем говорить, а ведь раньше он мог с увлечением часами рассказывать о своем брате, или о деле, или учить меня чему-либо. Мне казалось, ему хотелось поговорить, он даже нужду испытывал в этом, но не пытался. А как еще поговорить о скорби по брату, смерти которого был рад весь преступный мир, как сказать о том, что он спас его и воспитал, если всем остальным этот человек принес горе?       Мне все больше казалось, что Блейд живет по инерции, просто потому что живется. Не делал попытки сблизиться с кем-то, не делал ничего для себя. Он молчаливо посвятил себя моей семье, словно пытался так искупить свои грехи за прошлое. Стоит матери попросить его о помощи или предложить ему что-либо — он добродушно и скромно улыбался и следовал за ней; стоит мне пойти на занятия — он без слов и лишней надобности плетется за мной, даже если у него в это время свои занятия (и его невозможно переубедить в своем решении); стоит мне только встревоженно найти его глазами — он с тревогой отрывается от своего занятия и выжидающе, с волнением смотрит на меня.       Я боялся. Боялся, что еще немного и он надломится. Я знал, что ничего не мог поделать ранее, но корил себя за свою невнимательность. Тот безумный и счастливый смех, который рвался из меня после смерти Инсина был мне уже противен, потому что я настолько огрубел тогда от счастья, что не заметил горя Блейда. Даже если мне противен и ненавистен его брат, то к чувству скорби самого Блейда я должен был отнестись с большим сопереживанием. Хотя опять же в то мгновение облегчения не мог совсем сдерживать себя, это было не в моей власти.       Ненавязчиво я пытался предложить ему поговорить со мной. Я не забыл прошлого, но теперь, когда мне было лучше, когда корень всех проблем погиб, разговаривать с Блейдом, смотреть на него было проще. Однако он лишь спокойно покачал головой и поспешил уйти на кухню, где он мог помочь маме.       Одинокая почти всегда облаченная в черное фигура. Ему настолько не у кого попросить руки помощи, что он этого даже не пробует делать.       А мне хотелось, чтобы ему стало лучше. Из-за того, что мне теперь хорошо, из-за того, что я все больше вспоминал то время бегства из публичного дома, когда Блейд спас меня, хотя и не должен был этого делать. Все больше до меня доходило, а я принимал, что Блейд в тот момент в публичном доме пострадал не меньше меня. Последний гвоздь разочарования вбил Инсин именно там, той сделкой, чувство вины, от которого он не может отделаться по сей день, и одиночество, ведь одновременно с братом он тогда потерял и мое доверие.       Я был готов его простить, я даже хотел этого. Но не знал, как подступиться, с чего начать и сделать первый шаг. Надо было очень скоро сократить эту пропасть между нами. Я боялся, что потеряю его, не замечу, когда он исчезнет.       Смелости и решимости я набрался внезапно и неожиданно даже для себя. Просто в один теплый день Блейд, поставив корзину в гостиной, развешивал белье на балконе по просьбе мамы. Я сидел неподалеку от корзины. Изначально я читал книгу, которую нам рекомендовали на занятии, но вскоре понял, что все чаще оглядываюсь на Блейда, который закинув себе на плечо порцию одежды и постельного белья топтался на балконе распределяя постиранное.       Смешно признаться, но подтолкнула меня к решительным действиям мокрая простыня, лежавшая скомканная в корзине рядом. С нарастающим в груди озорным и нетерпеливым огнем я вытащил ее из корзины и сжал в руках. Поймет ли он? И не сделаю ли я хуже?       Нет, сомневаться нет времени. Он скоро зайдет за остатками белья. Или сейчас или ждать иной ситуации.       Я с трудом расправил мокрую и прохладную простынь и накинул ее себе на плечи, поежившись от немного неприятного ощущения. Тихонько я подошел к Блейду, стоявшему по ту сторону развешенной одежды. Аккуратно поднырнув под нее, я встал позади Блейда и ждал, когда он заметит меня.       — Бля… Напугал, — он действительно от неожиданности вздрогнул и схватился за грудь.       — Я это… Из дома сбежал, мать прогнала, — я пытливо, еле сдерживая смех, хотя понимал, что лицо мое озорство выдает, смотрел на него.       Блейд был в растерянности. Он вспомнил, понял. Но против моего ожидания это воспоминание отчего-то его наоборот расстроило. Он опустил глаза и робко улыбнулся из вежливости и страха обидеть меня. Я увидел, как нервно он теребит последнее полотенце, висевшее на его плече.       Нет, если я ничего не сделаю прямо сейчас, то все станет только хуже, мы сделаем по шагу назад.       Импульсивно, даже не успев обдумать, к чему это может привести, я рванулся вперед и обхватил Блейда руками, обнял, прижавшись щекой к его нагревшейся на солнце темной рубашке.       — Давай мириться. Пожалуйста. Я хочу с тобой говорить, а еще, чтобы ты шел рядом со мной, а не плелся где-нибудь позади. А еще играть в нарды и слушать тебя. Я хочу встретить с тобой следующий Новый Год и опять смеяться над тем, как ты ругаешься, когда ставишь елку, — я поднял голову и попытался посмотреть в лицо Блейда, но он смотрел куда-то в сторону, поэтому мне были видны лишь его шея и подбородок. — Если я тебе не противен…       — Если я скажу, — его голос дрогнул, — все правда будет в порядке?       Я кивнул и подтвердил вслух.       — Прости меня. Я знаю, что не имею права просить прощения. Не смог защитить от брата, а потом еще и это сделал. Но если ты простишь меня хотя бы на крохотную долю, то я буду благодарен.       — А меня простишь?       Блейд изумленно посмотрел на меня.       — За что?       — Ты столько времени один варился во всем этом, а я был невнимателен. Слишком долго не замечал, что плохо не только мне. Что и тебе помощь не помешала бы.       Блейд робко склонился, обнял меня и положил подбородок на мою голову. Он замер ненадолго, и я почувствовал, как он расслабился.       — Мы нужны друг другу, ведь так?       Я почувствовал, как он кивнул.       Белье было благополучно забыто в корзине в тот день. Мы сидели на полу на балконе и просто разговаривали. Долго. Потому что в пропасти, которая так долго, не один месяц, была между нами, накопилось слишком много мыслей и слов, которые надо было высказать, чтобы пропасть, как рана, смогла затянуться.       Он был робким поначалу, не верил полностью, что я готов простить его, что ему позволено аккуратно сказать то, что его тревожило. Но все смелее и смелее, больше он говорил. Временами я даже видел в нем прежнего Блейда.       Ближе к ночи мама, вернувшаяся с работы, нашла нас, уснувших, прислонившихся друг к другу на балконе и укрытых мятой полусухой простыней.