diabolus

Flashback. Владу 18, Диме 17.

По улицам коттеджного посёлка уже расползается ночная мгла. Время давно перевалило за полночь, а молодой парень только бредёт к своему дому, кутаясь в кожанку. Если бы его сейчас увидели какие-нибудь соседи, то точно назвали бы дурным, потому что он – показатель типичного буйного подростка: на руке тату, больше похожее на партак, короткий ёжик на голове, выкрашенный в угольно-чёрный, набор цепочек и бирюлек, купленных в ближайшем магазинчике с кучей мелочей для всего и вся, а всю картину дополняют подвороты на дырявых джинсах и кожаная куртка, которую он нагло ворует из шкафа старшего брата. Погода уже морозная, холодный ноябрьский ветер пробирается под тонкую футболку, пробегая по позвоночнику и худым плечам, от чего парень дрожит, как эпилептик. Даже фонарик на новом телефоне, которым Дима подсвечивает себе под ноги, слабо помогает, и парень уже пару раз чуть ли не тонет в луже, чертыхаясь. Его белые кроссовки давно промокли до самых носков и противно хлюпали. Признать честно, юноша внутренне молится всем богам, чтобы отец либо спал, либо был изрядно занят своими вечными переговорами, ведь брат сейчас снова то ли на свидании, то ли на какой-то вписке и придёт только под утро. Матвееву придётся прикрывать его задницу от гнева их родителя и тайно таскать тому антипохмелин и варить бульон. Наконец Дима подходит к высокому особняку, поёживаясь. Он загривком чувствует, как скребётся его интуиция, что аж перед глазами будто сверкают мигалки, предупреждая об опасности. К сожалению, юноша давно уже к этим фантомным ощущениям привык, как дикий зверёк, и находит пути отступления. Вот и сейчас он осматривает окна, покрытые декоративным плющом, на наличие горящего света. Прокол – тусклая лампа точно горит в кабинете отца, и даже молитвы тут не помогут. Может тот снова не уснул в своём кресле, налакавшись дорогим коньяком? Сделав глубокий вдох, юноша поднимается по оледеневшим ступеням, чуть ли не на шпагат растягиваясь, напоминая себе поменять кроссовки на осенние ботинки. Хотя бы. Он старается тихо открыть входную дверь, которая предательски скрипит, оповещая о прибытии. Встречает Матвеева такая же густая темнота дома. Парень настолько напрягается, что у него, кажется, обостряются его животные инстинкты: он слышит, как потрескивает камин в большом зале; как пыхтит нагретый чайник на плите. Неужели отец сегодня решил разыграть по ролям сценку «примерный родитель и пубертатный шалопай»? Матвееву хочется ударить себя по лбу, потому что «вспомнишь солнце – вот и лучик». Он слышит, как хлопает входная дверь личной комнаты родителя и отмирает, стягивая с себя мокрую обувь и примёрзшую к телу куртку. Он давно научился сохранять лицо, а привинченная, кажется, ржавыми шурупами, маска полного безразличия и отстранённости, давно сидит как влитая и приклеенная. Даже дрожащие пальцы получается скрыть, пряча их в карманы штанов. По ступеням витиеватой лестницы доносятся грузные шаги. Подросток уже по этим звукам может различить настрой мужчины, и сейчас чувство пиздеца достигает пика. Мужчина, что правда выглядит трезвым и собранным, выходит в прихожую, засунув руки в карманы домашнего халата, и одаривает приёмного сына скептическим взглядом. – Явился, – голос звучит как колокол среди лесной чащи, от которого даже природа затихает, – Где шлялся? Ты время видел? Матвееву хочется хохотать в голос до истерики и икоты, чтобы ему вызвали скорую и увезли куда-нибудь подальше. Его правда искренне веселит такая мнимая забота от родителя, который вряд ли даже помнит, когда у него день рождения и учится ли он всё еще в школе. – Гулял. Завтра выходной, мне никуда не нужно, – парень не хочет оправдываться, честно. По факту, он скорее врёт, ведь последнюю неделю он практически не ночует дома, а если и возвращается, то по привычке залезает в приоткрытое Владом окно на кухне, выслушивая нотации уже от брата. – Я не помню, чтобы требовал каких-то объяснений, – отец уходит снова в сторону кабинета и парню даже не требуется требование следовать за ним. Он просто знает, что сейчас будет, и что выбора у него нет. Матвеев плетётся следом за мужчиной, сжимая губы в тонкую полоску и заранее ища пути отступления. Он прокладывает мысленный маршрут и представляет, что звонит брату или его друзьям. Даже примерно прикидывает, у кого из них может переночевать. Входят они в кабинет в полном молчании, и юноша просто застывает на середине комнаты, поворачиваясь спиной к массивному дубовому столу и вытягиваясь в струну. Отец же безучастно его осматривает, будто оценивает, усаживаясь на кресло рядом с книжным шкафом. Тот складывает руки в замок, опираясь на них подбородком и флегматично хмыкает. Он всегда так делает: наказывает молчанием, цепким взглядом и искривлёнными в отвращении губами. Только будто забывает, что они с братом уже давно не дети, и все это на них уже не действует – иммунитет выработался. – Как долго это будет продолжаться? И где Влад? – Что именно? И да, я не знаю, он не отчитывается передо мной, – конечно же парень опять врёт. Всегда врёт: врёт, что у них все хорошо; что у них образцовая семья, которая каждые выходные ходит на рыбалку, ужинает вместе, а на ночь их отец целует в лобики. Обман для него давно стал лучшим вариантом, и если бы нужно было сдавать экзамен, то в этой категории он бы получил наивысший балл и диплом магистра. Влад говорит, что скоро всё наладится, что они уедут в Китай, но омега не верит даже брату. Вся их жизнь превратилась лишь в круговорот пиздежа в природе. Вот и сейчас он нагло врет отцу, чтобы не сдать брата, которому вечно влетает за его поведение, хотя мужчина явно питает к нему какое-то уважение. Но их скандалы всегда бурные и заканчиваются плюс-минус одинаково: разбитые бутылки, окна и костяшки. Череватый-младший не сдаёт позиции, скалится и рычит на отца, а тот заливается ором снова, что аж слюна брызжет. Дима на всё это смотрит, как врач на психбольных, раздающий диагнозы: Владу поставил бы приступы агрессии, расщепление личности, да биполярное расстройство в добавок, а отцу… Отцу просто бейджик с ёмким «мудак» повесил бы на грудь и отправил на лоботомию. – Спелись, значит, – мужчина тяжело встаёт с кресла и подходит к названному сыну. Придирчиво осматривает и дёргает за ворот футболки, – Что за вид? Я долго буду выслушивать от учителей и соседей, что перестал следить за тобой? Что ты от рук отбился? – альфа кладёт большую ладонь на шею парня, но явно не для того, чтобы показать родительское переживание. Трясёт хрупкое тельце, вынуждая поднять голову и смотреть точно в глаза – его излюбленный метод давления. Подросток голову поднимает, смотрит упрямо в расширенные зрачки и челюсть сжимает. Он слабее, знает и не пытается это оспаривать, но и сдавать позиции не намерен. – В чём я отбился? У меня чуть ли не лучший показатель в гимназии, олимпиады, экзамены… – А должен быть лучший. Парня будто холодной водой обливает или поражает молнией, как старое трухлявое дерево посреди поля. Это «лучший» уже до тошноты доводит, ведь оно стало каким-то девизом их семьи «быть сильнее, быстрее, быть впереди всей грёбанной планеты». Владу в этом случае повезло больше: родному альфе отойдут все дела отца, даже если он будет приносить домой двойки, вонять перегаром и заваливаться на совещания в растянутых спортивках, закидывая ноги на стол. Диме же нужно доказать, что он не хуже всего остального мира. – Зачем? – подросток сводит брови к переносице и смотрит на приёмного отца. Он правда не понимает. – Зачем? – кажется, мужчина правда удивлён, потому что глаза его резко увеличиваются, и он на секунду теряется, но тут же берёт себя в руки, – Да чтобы не быть как твоя омега-мамаша, что была способна только рожать и романы на стороне крутить. За это она и поплатилась башкой вместе со своим любовничком, – мужчина говорит это спокойно, выверено, отслеживая реакции. Будто хочет проверить на прочность расшатанные нервы приёмного сына. – Что ты несёшь? – парень отталкивает от себя отца, сжимая пальцы в кулак. Он врёт, точно врёт. Это все бред. – Ты сам рассказывал, что она укатила куда-то, не выдержав. – А что я должен был сказать? Что твоя мамаша плавает где-то в коллекторе? Посмотрел бы я на твою реакцию, – мужчина противно скалится, складывая руки на груди. Мерзость. – Иди ты, блять, к чёрту. У Матвеева мир рушится за мгновение. Он не питал ненависти к матери, вообще слабо помнит тот период, и даже сейчас эта тема его как-то слабо волнует. Может, всё дело в прошедшем времени? Может Влад умел сгладить углы и вовремя подставить плечо? Дима не знает, да и знать не хочет. Но сейчас под парнем будто проваливается пол, а стены и вовсе рассыпаются на глазах. Он не хочет верить в услышанное, ищет в человеке напротив хоть намёк на неискренность. И не находит. Юноше хочется залезть под крутой кипяток, потому что тело будто покрывается коркой льда, а дышать становится невозможно на физическом уровне. Отец же на резкий выпад сына весь вспыхивает, будто фитиль, еще немного и кожа начнёт бугриться и полезут рога на голове, показывая всё его нутро. Возможно, тот привык к молчанию младшего ребенка, и поэтому сейчас готов обхватить тонкую шею руками и сдавить её, лишь бы тот заткнулся. Он еще больше звереет, толкая слабое, в сравнении с его, тело и не контролирует силу. Подросток налетает всем телом на предмет мебели, больно ударяясь рёбрами о твёрдую поверхность стола. Парень бы завыл от боли, если бы сейчас его надпочечники не вырабатывали в три раза больше адреналина, побуждая барахтаться и отпинываться от угрозы в виде когда-то родного человека. Глаза мужчины будто и вовсе стекленеют, и он уже не осознает, что делает, потому что тело под ним получает следующий удар по скуле и мажет по рту, раня нижнюю губу увесистым перстнем. – Чертов приёмыш! Матвеев видит в глазах мужчины нечеловеческую ярость, а тот все же обхватывает шею сына, сдавливая так сильно, что если бы они были в мультфильме, то глаза подростка уже вылезли бы из орбит и забавно свисали, покачиваясь как плоды на деревьях. И да, они не в мультфильме, но ощущается всё именно так: кровь приливает к лицу, оно горит, будто Матвеев в уксус окунулся, а глаза начинают пульсировать от давления и лопнувших в них капилляров. Всё тело сводит судорогой и мозг начинает отказывать от недостатка кислорода, превращая комнату в размытое и разноцветное нечто. Он пытается схватиться влажными ладонями за чужие руки, но сил не хватает совершенно. Дима беспомощно открывает рот в попытке сделать вдох, но получается только сиплый хрип, больше похожий на скрежет. Сейчас парень не хочет казаться сильным, не хочет врать и хочет содрать маску с лица вместе с кожей, потому что ему правда страшно. Страшно так, что тело бьётся в агонии, кровь бурлит в жилах, и это дает новый заряд для борьбы. Он шарит руками по столу, хватаясь за всё, как за последний шанс, и скребет ногтями по дубовой поверхности. Хватая что-то рукой, парень зажмуривается и бьёт наотмашь. Он слышит, как через толщу воды, болезненный вскрик и чувствует, что цепкая хватка на его шее ослабевает. Дима может сделать вдох. Воздух будто горячее масло вливается в горло, его начинает першить, от чего подросток заходится в хриплом кашле. Тело тяжелым мешком падает прямо на него, придавливая бетонной плитой и Дима барахтается, скидывая его куда-то на пол. Адреналин в крови всё еще бьёт, мозг не способен здраво фильтровать информацию, а страх до сих пор давит на мозжечок, вопя «бей или беги». И он бьёт. Даже не думает, а снова замахивается тяжелой статуэткой, чтобы ударить. Матвеев не знает сколько прошло времени, не знает какой сейчас день. Он промаргивается и смотрит сначала на свои руки, измазанные бурой жидкостью поверх чернил. Статуэтка выскальзывает из его ослабевших пальцев и падает на тёмный паркет, застывая в луже крови, как муха в янтаре. Он только сейчас начинает осознавать, что сделал. Взгляд скользит по бурым разводам на полу и наконец достигает уже явно холодного тела на полу. Спасение подростка заключается в его конце. Перед глазами пролетают картинки возможных развитий событий и каждое, будто гвоздь в крышке его гроба. Ему даже кажется, что мёртвые, поблёкшие глаза его отца смотрят на него всё еще с осуждением и презрением. Воздух пропитывается терпким запахом крови и пота – наверное, так пахнет отчаяние. У Матвеева грудную клетку сводит, и он шарит дрожащими руками по карманам, находя телефон. Он нажимает на нужный номер и судорожно хватается пальцами за короткие волосы, ощущая, как застывшие кровавые сгустки прилипают к ним, тут же отдёргивая руку. – Да, малой? – Влад отвечает странно быстро, но младший слышит, как на том конце громыхает музыка и визжат какие-то голоса. – Влад, я… Ты должен приехать, хорошо? – голос хрипит, будто наждачной бумагой по голосовым связкам прошлись и, кажется, брат нутром чувствует что-то неладное, потому что быстро узнает, где Дима и обещает скоро приехать. Омега не знает сколько прошло после этого «скоро буду», но по ощущению – несколько лет. Дима так и не смог сдвинуться с места: ноги подкосились, он почти заполз под стол, обнимая колени. Кровавые разводы уже начали стягивать кожу, а губа пульсировала нудной болью, но было бесконечно все равно на это. Влад приехал, как оказалось, быстро, ведь отмечал день рождения кого-то незнакомого в доме их давнего друга, который жил в соседнем коттеджном посёлке. Он всё равно собирался ехать в ближайший круглосуточный, ведь сигареты давно закончились, поэтому услышал звонок. Верил бы Дима в судьбу – подумал бы, что так предрешено. Очнулся омега только когда почувствовал ледяные пальцы на своих щеках. – Что, чёрт возьми, произошло? Кто это сделал? Ну же! – Влад звучит истерически, мышцы на его лице дёргаются от напряжения. Он не хочет давить на младшего, видя его состояние, но страх за его жизнь сейчас куда сильнее, чем боязнь обидеть. – Я. Это я сделал, Черри, я… – Матвееву хочется плакать, но глаза до обидного сухие и пустые. Он прокручивает в голове возможные реакции брата, и каждая страшит его сильнее, чем боязнь высоты. – Что? – альфа застывает и будто не дышит, пытаясь уловить в брате признаки нервного срыва, но замечает лишь наливающиеся синяки на шее и рану на губе, которая уже чуть припухла. – Я не знаю, как так вышло, он налетел, и я испугался, и… – лишь сейчас до подростка в полной мере доходит, что произошло – он убил. Убил отца своего Черри. У них не было слишком теплых взаимоотношений, но родители всегда будут центральной частью и залогом фундамента для своего ребенка, а сейчас омега этот фундамент уничтожил. Альфа сглатывает ком в горле, делает глубокий вдох и прикрывает глаза, стараясь успокоиться. Он прикидывает в голове, сколько прошло времени после первого сообщения от младшего брата, когда тот еще шел домой. Всё должно получиться. – Дим, слушай меня, хорошо? Сейчас ты должен будешь сходить в душ, переодеться, а эти вещи кинуть в камин. Все. Не бери ничего с собой, никому не пиши, не звони. Потом мы с тобой поедем на вечеринку и там заночуем, ладно? – Что? Зачем? – парень моргает несколько раз, стараясь осмыслить сказанное. И все равно ничего не выходит. – Блять, просто сделай как я прошу! – Влад кричит и, похоже, это действует, потому что омега подчиняется. Череватый остаётся в комнате один, и наконец позволяет эмоциям взять верх. Он с силой бьёт лежащее тело на полу ногой несколько раз в остервенении, скрипя сжатыми от ярости зубами. – Почему ты всегда, блять, всё портишь? – он кричит, бьёт кулаками об многострадальный стол и почти воет. Ему нужно выпустить пар, нужно взять себя в руки, потому что только в его силах помочь сейчас, только он может понять, что делать. И он правда понимает: носится по дому, вытирает все, что может и формирует еще больший беспорядок. Даже достаёт отцовский пистолет из тайника и делает несколько выстрелов в стены, затем помещая его в руку мёртвого. Парень вспоминает все детективные сериалы и фильмы, что смотрел, пока Матвеев, стоявший в проходе, молча наблюдал за происходящим. Омега не знает сколько всё это представление длилось, да и зачем оно – тоже. Кажется, будто он правда смирился со своей дальнейшей участью. Матвеев видит и помнит всё обрывками, сидя в машине на переднем сидении. Влад нервно дергает ремень безопасности и устало выдыхает, поворачиваясь к брату. Он крепко сжимает его ладонь, заглядывая в глаза. – Смотри на меня и повторяй. Ты ничего не делал. Ты был со мной: мы отдыхали, пили, а губа и синяки у тебя появились случайно, потому что кто-то доебался, но ты даже лица его не помнишь, ясно? – Влад дожидается ответного кивка, – Повтори. И Матвеев повторяет. Раз, второй, десятый, повторяет всю дорогу до нужного места. Зачитывает как мантру, что даже сам начинает в неё верить. Они доезжают до нужного дома и паркуются, молча уставившись вперед. Череватый наконец отстёгивает ремень и поворачивается корпусом к брату. Он склоняется к нему, кладя ладонь на затылок и притягивает ближе, упираясь своим лбом в его. – Всё будет хорошо, я тебе обещаю.