Флешбек. Некоторое время назад.
— Ты, блять, издеваешься? Кабинет Череватого освещал только торшер, стоящий рядом с диванами и креслами, на которых уместились трое: Влад, что тёр устало лоб пальцами; Лина, пытающаяся притвориться глухой и Дима, у которого в глазах, кажется, все черти Ада сейчас пляшут. — Это, конечно, в моём духе, но нет. Влад бы хотел, чтобы это всё было шуткой, но ситуация патовая и решать её нужно как можно быстрее. Он распрощался с Хангом давно, отследил его уезду обратно в Китай и думал, что всё закончилось, но несколько месяцев кто-то совершал набеги на их предприятия и хоть это было не критично, но являлось звоночком. Небольшие кражи, попытки взлома – частое явление в их работе, но ситуация с убийством целой боевой группы обученных людей – это уже кризис. Будто кто-то дёргал кота за усы, играл с ними в кошки-мышки и проверял на стрессоустойчивость. Череватый долго рассматривал фотографии с места преступления, сжимая нервно челюсти, ведь каждый убитый человек ему знаком. Каждого он отбирал лично, изучал личные дела, прошлое, иногда даже знал их семьи и вот такая смерть хоть предлагалась косвенно, но была неожиданной. Этот объект был на гособеспечении, они сотрудничали с фармакологическими фирмами и клиниками, вели благотворительные фонды, что не могло стать мишенью для конкурентов. Влезать в такое в своём умел мало кто станет, ведь проблем будет больше, чем выгоды, а значит деньги здесь не приоритет и причину стоило искать в другом. Всё стало понятно, как только Матвеев взглянул на распечатанные фото, замерев с ними в несколько минут, как кролик перед удавом. Парень без сомнения кинул стопку фото на журнальный стол, залпом осушив стоящий стакан со скотчем. Его вердикт был очевидным и апелляции не подлежал, Череватый видел это в чужих почти чёрных глазах. Все знали этот почерк: очередь пулевых, как град обрушившийся на тела, головы, отделённые от тела – казнь, не иначе. — Ты правда ещё сомневаешься в том, кто это сделал? — Матвеев явно на грани то ли истерики, то ли психоза: заламывает пальцы, язвит и кусает губы. — Я не могу сделать выводы без доказательств. — Я – твоё доказательство. Чёрт, Влад, я узнаю этот почерк даже во сне, ты же знаешь. И он знает. Знает, но не хочет верить в то, что облажался несколько лет назад. Смалодушничал, дал слабину и теперь расхлёбывать эту кашу тоже ему, потому что Ханга он знает слишком хорошо и долго, чтобы понимать – это не конец. Тот был слишком азартен, воспринимал оружие, как продолжение своего тела и порой казалось, что он наслаждается чужой смертью уж слишком сильно. Влад тоже не был святым, даже не пытался играть роль правильного человека, но смерть всегда уважал. Чувствовал каждый раз её ледяное дыхание за своей спиной, пока кончиками пальцев закрывал потускневшие глаза очередного мешающего человека. Ханг же играл, загонял жертву, как бешенного зверя, прежде чем наконец убить и если сначала Влад старался не обращать на это внимание, то со временем тревога возрастала в геометрической прогрессии и всё пришло к тому, что они имеют на данный момент. — Хорошо, допустим, что ты прав. Но я не знаю, как так вышло. Мы проверили всё, что можно, но ты и сам знаешь – он не оставляет следов. Отрешенная до этого момента Лина вдруг метнула в альфу нахмуренный взгляд и даже вся подобралась, сложив тонкие руки на груди. Весь её вид кричал о недовольстве и Влад в непонимании развёл руками. — То, то вы ещё ничего не нашли, не значит, что следов нет. Я говорила, что на нас не в первый раз посылают атаки, которые я предотвращала, а ты, — бета тыкает в альфу острым длинным коготком, — Отмахивался и говорил, что всё нормально. — Ну да, как всегда самый правы. — Матвеев фыркает, кривит губы язвительно. Лина только трёт виски, потом что опять становится свидетелем братской перебранки, когда два брата будто откатываются во времени и снова возвращаются в песочницу и спорят чей куличик ровнее. Иногда Джебисашвили завидовала, ведь была одна в семье и никогда не понимала каково это – заботится о том, кто младше или знать, что всегда будет человеку, на которого можно опереться, но вот в такие моменты единственным желанием Лины было просто взять и придушить обоих своими тонкими пальцами. Девушка просто хлопает крышкой своего ноутбука резко, напугав обоих братьев громким звуком, и взяв его подмышку встаёт с насиженного места. — Так, одного Череватого я ещё могу выдержать, но вас обоих за раз уж точно нет. — бета почти полыхает, матеря в своей голове обоих парней, — Так что решайте вопросы, а как к чему-нибудь придёте, то милости прошу, жду в своём офисе. Девушка уходит, хлопнув дверью, а в кабинете повисает гробовая тишина. Дима просто откидывается на спинку дивана, прикрывая глаза, пока Влад продолжает глушить виски, прожигая взглядом стену напротив. — Дим, я знаю, что напортачил тогда. Правда знаю, но нужно что-то решать. Это личное, ты видишь? Уложив ладонь брату на плечо, чуть сжимая, Матвеев только вздыхает и кивает коротко, — Знаю. И не только ты напортачил. Мы оба принимали решения, так что разгребать это тоже нужно вместе. Знаешь уже, что будем делать? Череватый просто закидывает руку омеге на плечи, тянет ближе, сгребая в объятия и откидывается на спинку дивана. Дима ситуацией пользуется, устраивается удобнее и кладёт голову на чужое плечо. Тревогу он чувствует всеми фибрами, что от альфы волнами исходит, старается успокоить, поглаживая пальцами кисть брата, сжимающуюся в кулак. — Предполагаю, но есть один момент. Я понимаю, что у тебя там к Олегу чувства, — Владу кажется, что он даже режется об острый взгляд омеги, но только фыркает на него, — Даже не спорь. Я это понимаю и принимаю, но ты должен понять меня, ведь я не хочу повторения ситуации, думаю, как и ты, поэтому хочу пока подержать Шепса в неведении. В комнате снова повисает молчание, такое густое и мрачное, что можно ножом резать. Дима выбирается из объятий, опирается локтями в колени и упирается подбородком в руки, скреплённые в замок. Он понимает, что Череватый прав, это всё логично, но отголоски совести всё равно скребутся в груди когтями, а омега внутри скулит и воет от того, что Матвеев хочется обмануть альфу, к которой зверь тянется, виляя пушистым чёрным хвостом. Приходятся снова оттягивать поводок, заставляя зверя внутри хоть немного успокоиться, свернуться клубком и смотреть на своего человека так по-детски обиженно. — Ты его подозреваешь? — от волнения голос чуть дрожит и парню приходится откашляться. — Нет, на самом деле, но это нужно. Я не могу снова допустить ошибку, что приведёт к таким вот, — Влад разводит руками, будто показывая объём проблем, — Результатам. Чувствуя поглаживания по спине, Дима делает глубоких и просто кивает, соглашаясь.Наше время.
— Как-то так. — Что ж, я даже не знаю, радоваться мне, что я выгляжу со стороны, как человек, что может играть на два фронта так профессионально или расстраиваться, что вызываю такие сомнения. Но я понимаю. — снова развернувшись на стуле, Олег скучающим взглядом смотрит в экраны. Он правда не злится, ведь понимает всю серьёзность ситуации и не может осуждать Влада и Диму, что они могли сомневаться в нём. После его ухода от Гецати и перехода в их компанию всё и пошло по одному месту, не предположи Череватый, что дело может быть в нём – Шепс бы засомневался в его адекватности. Слова Матвеева о доверии сначала резали слух, но вскоре Олег правда его понял. Человек – существо непостоянное: говорят о вечной любви, но расстаются через полгода, потому что не готовы мириться с особенностями характера друг друга; клянутся «и в горе и в радости», но тихо и бесследно уходят при возникновении проблем, переставая держать за руку страдающего человека, что когда-то был всем миром для них. У каждого есть своя цена и болевая точка: кто-то отрицает, бьёт себя кулаком в грудь, а кто-то просто перестаёт бороться с системой и смиряется с тем, что он никакой не особенный. Вот и Шепс перестал причислять себя к лику святых, потому что просто смирился с тем, что он такой же, как и все, даже если у него есть принципы, которые он, как ему всегда казалось, не готов нарушать. Парень переводит взгляд на старшего альфу, что скучающе зевает и чешет щеки задумчиво. Его будто вообще ничего не волнует, но Шепс уж слишком внимательный и умеет видеть сквозь всю эту браваду: напряженно поджатые губы, пересохшие и потрескавшиеся, тяжело вздымающаяся грудь от нестабильного дыхания. Влад сохраняет лицо, держит осанку, будто линейку проглотил, но усталость в виде синяков под глазами говорят сами собой. — Что делать будем с ним? Влад вопрос игнорирует, поднимаясь на ноги и потягиваясь. Он снова зевает, поправляет пиджак. Олег даже удивляется, как тот, проведя с ним почти безвылазно пару дней за просмотром камер, выглядит так, что хоть сейчас на красную дорожку за Оскаром. Идеально выглаженный пиджак, сверкающие запонки, даже рубашка не помялась. Хоть сейчас на постеры фотографируй. Ствол, лежащий на столе, идеально ложится в руку и Череватый по привычке проверяет обойму, засовывая оружие за пояс брюк. Шепс понимает его без слов, коротко кивая и провожая босса долгим взглядом, снова устремляя взгляд в экраны. Видит, как альфа ровно ступает по коридорам, расправляет широкие плечи и дёргает наконец скрипучую дверь в подвальное помещение. Затхлый запах заставляет скривиться, морща нос. Гецати, уже не привязанный, только поднимает усталый взгляд на вошедшего, ухмыляясь израненными губами. Оба альфы понимают, что сейчас будет, поэтому пленник только тяжело покачивается и садится на колени. Выглядит тот так, будто его переехал пару раз поезд, но Влад не чувствует сожаления или вины. Никогда не чувствовал. С самого детства он знал, благодаря отцу, что мир не создан из сахарной ваты, а единорогов с радужной гривой в целом не существует. Зато понимал, что люди – лишь кожаные мешки, наполненные противоречивыми чувствами и грехами. Каждый жаждет чего-то, а получая желаемое уже не может остановиться, требует ещё и ещё, пока не тонет. Ещё тогда маленький альфа видел, как его отец, когда-то добродушный и ласковый, зверел и ожесточался, боялся каждой тени и вечно озирался. Страх его стал так велик, что уже выходил за рамки собственного тела, но жажда большего всё равно подбивала к новым действиям, даже если вела к погибели. Альфа уже не может вспомнить, любил ли он когда-то своего родителя, ведь это было так давно, будто в прошлой жизни, но смотря сейчас на сидящего перед ним на коленях мужчину, он неосознанно проводит параллели. Когда-то парень уважал этого альфу, хоть и не готов признать этого вслух, в чём-то ровнялся на него, а сейчас тот смотрит на него затравленным проигравшим зверем. Влад снова чувствует себя победителем, но эта победа не питает его эго и приносит больше отвращения, чем самоудовлетворения. Присев на корточки перед мужчиной и достав пистолет, альфа снимает его с предохранителя и скользит кончиками пальцев по стволу, ухмыляясь. Это первый глок, что сделал для него Матвеев и несмотря на огромный арсенал, Влад хранит его, как драгоценность, хотя даже гравировка на нём уже стёрлась почти. Когда-то омега вручил ему кейс, а Череватый увидел выведенные каллиграфически иероглифы и прикрыл на секунду глаза. «Если тебе кажется, что ты идёшь через Ад, то просто продолжай идти и когда не останавливайся» – то, что говорил ему брат каждый раз, стоило коленям альфы подкоситься, а страху окружить его со всех сторон. И он шёл, гордо подняв голову, хотя иногда груз на плечах был настолько весом, что он будто по колено в землю уходил. Дуло упирается во взмокший лоб старшего альфы, что смотрит упрямо, хотя его карие глаза будто потускнели, а в них плещется столько горя и отчаяния, что Влад чувствует это даже кожей, по которой табун неприятных мурашек бежит. — Я бы хотел сказать, что мне жаль. Но это неправда. Губы в отвращении кривятся, трескаются и кровят, а сам Гецати будто ещё сильнее поддаётся вперёд, сам напрашиваясь, как будто проверяет младшего альфу на прочность, на готовность действовать, не веря, что тот не дрогнет. Они не были друзьями, но питали друг к другу уважение: на общих встречах пожимали руки друг другу и никогда не пытались подавить друг друга феромонами, поэтому сейчас Череватому не жаль, правда, но и ненависти он не испытывает, хотя должен. — Делай, что должно… Кажется, альфа хочет сказать что-то ещё, но палец уверенно жмёт на курок и звук выстрела обрывает чужой хриплый голос. Черру кажется, что он даже слышит, как лобная кость хрустит под стальным снарядом, разрывая тонкую кожу, прекращая ещё одну жизнь. Горячие капли крови попадают на рубашку, шею и щетинистые щеки, но альфа даже не морщится. Он так привык к этому стальному запаху, что преследует его всю его жизнь. Ещё одна душа на его отсутствующей совести, которую он впишет ровным почерком в новую кожаную записную книжку, о чём знает только его брат. Он уже сбился со счёта сколько у него таких исписанных страниц, что хранятся в его личном сейфе в кабинете. Он помнит каждое имя, перечитывает периодически, но не чувствует сожаления. Каждая пуля, пущенная им – его личный выбор, который он делал осознанно. И сейчас смотря на уже остывающее тело под своими ногами, потонувшее в луже багровой крови, альфа только отступает на шаг, убирая пистолет обратно за пояс. Они обсуждали это с братом заранее, ведь у омеги глаза ненавистью горели, а с губ слетали слова, переполненные ядом и горечью: «Я сам всё сделаю». Но альфа помнит омегу ещё маленьким карапузом, что смотрел на него, как на икону, тянул свои тонкие ручки, пока не обвивал ими шею и как бы Влад не доверял, не считал брата сильным и стойким, не смея усомниться в его уверенности и выдержки – дать сделать ему это он бы не дал. Матвеев отнимал жизни, держал оружие крепкой хваткой, но каждый раз у Череватого что-то щёлкало в голове синхронно с нажимом на курок: он не хотел этого. Весь этот страх и боль других людей давно уже впиталась в каждую его мышцу, проникая до самых костей, а руки, по локоть увязшие в крови, отмыть он никогда не сможет. По общественному мнению можно считать, что сердца у альфы нет, но вот оставшуюся часть души брата сберечь он постарается.