Мой маленький омега

      Перед глазами темно. Шэнь Цинцю ничего не видит, глаза открыты, но все вокруг покрыто лишь беспросветным мраком. Единственное, что заставляет осознавать, что он всё-таки проснулся: очень сильная головная боль, что сравнима с гвоздями, медленно вбиваемыми в череп.       До ушей доходят едва различимые голоса, кажется это… Му Цинфан? Неважно. У него нет сил сопротивляться. Пусть делает, что хочет… Сознание опять угасает. Звуки становятся всё тише и тише, словно Шэнь Цзю накрыло чем-то с удовольствием поглощающим звуки и оно явно против отпускать его из своих объятий.

***

— Наш шисюн — омега.       Заявление Му Цинфана разносится по кабинету, в миг прерывая все разговоры. Кажется даже отражается от стен, сбивая мысли. — Что?..       Удивлению Юэ Циньюаня и Лю Цингэ нет границ. Как это омега?.. Разве Шэнь Цинцю не альфа, что ходит по борделям и бегает за ученицами омегами?.. Разве он не бездельник, что даже не может нормально противостоять противникам?.. Разве?.. Слишком много противоречивых вопросов, которые похоже в действительности ложь. Клевета? Свои же домыслы?       Размышления вновь обрывает Му Цинфан своим следующим заявлением. Слова снова звучат резко. Это снова очередной факт. — У него отравление подавителями.       Лю Цингэ застывает, словно оказался перед действительно стоящим противником. Его семья всегда боготворила и возносила омег, стремясь всегда защищать их от похотливых и наглых альф.       Лю Цингэ не раз заводил знакомства с омегами, что натыкаясь на выше упомянутых альф, получали не самую приятную травму. И в попытке отгородить себя от повторения подобного опыта вновь начинали пить подавители, считая лишь их единственным способом защититься. В основном подобное очень вредило их здоровью, а жизнь оканчивалась… В постели, не в силах даже пошевелиться.       От подобных мыслей тело Лю Цингэ начала бить мелкая дрожь. А совесть услужливо представила нелицеприятную картину в холодных — нет, ледяных! — тонах. Человек в одеждах цвета цин, некогда выглядевший словно, готовая в любой момент накинуться от неосторожного слова или действия гадюка лежит в постели. Совершенно не похожий на себя: более острый, ещё более худой… И если раньше это может и привело бы хоть к какому-то желанию усмехнуться, то сейчас… Он ведь едва делает вдохи, каждый кажется в любой момент может стать последним… И вот после закрывает глаза, вроде необходимость отдохнуть… А затем собственное сознание дорисовывает ещё более мрачную картину: дыхание прерывается. — Чем мы можем помочь шиди?       Из ужасных иллюзий навеянных самому себе его выводит холодный, чистый и немного дрожащий голос Юэ Циньюаня. Может Лю Цингэ не один представил себе подобную картину? — Ничем. Принимать подавители или нет — сугубо его решение, мы можем лишь не раскрывать его секрет, — это звучало действительно вполне правильно? Особенно, если слова принадлежат лекарю. — После пробуждения поговорить с ним. Может быть попытаться оказать любую поддержку. Судя по всему, Шэнь-шисюн не первый год ими пользовался, его здоровье очень слабо, но благодаря совершенствованию, жизни ничего не грозит.       Юэ Циньюань сдержанно кивает, после чего, опечаленный, вместе с Му Цинфаном выходит из кабинета, явно обсудить несколько вопросов без лишних ушей. Лю Цингэ, оставшись один со своим шисюном, все также продолжает стоять на одном месте. В груди разбивается ваза с печалью, сочувствием и сожалением.       Если бы он знал… Скорее всего своими обвинительными речами, случайно созданными слухами он многократно ранил сердце своего боевого брата. Может быть, подкреплял его зависимость от подавителей… И создавал ещё большую боль от чего-то старого. Резал по больному.       После нескольких минут в тишине, он медленными шагами приближается к кровати которую предоставили Шэнь Цинцю. Всё, что он может, это опуститься на колени, нежно и осторожно, словно другой человек может разбиться лишь от одного касания, берёт холодную, изящную руку, явно контрастирующую с его грубыми от множества тренировок ладонями. Прижимает к своему лбу и тихо, даже не рассчитывая на ответ, выдыхает. — Прости шисюн…       Холодная рука в его ладонях немного подрагивает, Лю Цингэ резко приподнимает голову. И сразу же замечает, как меж бровей Шэнь Цинцю пролегла морщина, а в следующую секунду медленно открываются изумрудные глаза, застеленные пеленой сна. И явственно ощущается на себе очередной пронизывающий теперь насквозь взгляд.