Сборник драбблов.

Это уже было точно не предчувствие волнующееся жены, а настоящие роды. Как только он это понял, он сразу примчался в больницу, где начал с тревожными мыслями и дрожащим от страха сердцем, сидеть на стуле и тупо ждать. Леон знал, да, он знал, что, его когда-то девушка, сильная и здоровая, поэтому она сможет пережить больные роды, но что-то всё равно ему мешало отогнать от себя доводы, что всё может пойти не так. Кеннеди, казалось бы, не был тревожным человеком, пока дело касалось его дорогой возлюбленной. Голова кипела от нагруженности и страха, когда он так просто сидел и переживал за неё, даже не в силах что-либо сделать, чтобы помочь ей и облегчить жизнь его супруги. Он знал, что был беспомощен, но был ли он в этом виноват? Схватившись за голову и опустив её, он начал делать глубокие вздохи, дабы угомонить самого себя и перестать истерить про себя и пытаясь побороть желание поскорее увидеть её. Если бы надо было, он бы дал ей время, чтобы та успокоилась после родов и не утомлял бы ту со своими потребностями хотя бы взглянуть на неё разок. Если бы надо было, он бы сидел рядом с ней хоть всю ночь напролёт, дабы та перестала ощущать в грудной клетке что-то не ладное, что не уходило бы, будь её мужчины не рядом. Голубоглазый сделал бы всё. Всё бы сделал, чтобы она была в умиротворении, чувствуя обхват его нежности и любви со всех сторон его тела. Леон несомненно был рядом с ней нежным мужчиной. Потому что она была ему дороже, чем любой другой бриллиант на этой планете. Единственная роскошь для него - его жена. Будь тот тем же котом, у которого покоцанный нос и нет одного глаза впоследствии драк с другими котами, он бы отдал ей все свои девять жизней, чтобы она продолжала цвести и быть красивой кошечкой со своими голубыми глазками. Непонятно сколько он там просидел, но ему казалось, что вечность. Он успел уснуть, не замечая ходьбу, пока мимо него проходили люди, тоже не обращая внимание на спящего мужчину. Сон на мгновение его отвлёк от мыслей, если бы не мужской голос, возникший из ниоткуда: – Леон Кеннеди, я так понимаю? – агент открыл свои сонные очи и поднял голову. Увидев перед собой врача, он оживился и быстро встал со стула, очухиваясь. – Да, – ответил он быстро. – Что там моя жена? Как она? Всё хорошо, родила? – спрашивал тот нетерпеливо, желая услышать подробный ответ на каждый свой громкий вопрос, но ответ был краткий: печальный взгляд, громкий выдох. – Мне очень жаль, Леон Кеннеди, – в глаза словно попал едкий перец, начинающий пожирать зрачки, заставляя их сузиться, пока прозрачный слой начал медленно окунать глазное яблоко. Уста слегка приоткрылись, а воздух перестал выходить из ноздрей Леона быстрыми темпами, начав неторопливо выбегать из его рта горячими толчками. Какой-то странный звон в ушах ударил по его барабанным перепонкам, отчего тот на мгновение подумал, что он до сих пор спит и видит этот ужасный кошмар, создавшийся из его тревожности и страха, но он чувствовал, как его сердце колотилось, создавая трещины. – Она не выдержала такой нагрузки. Мы сделали всё, что могли, – врач говорил это тихо, но его слова всё равно сломали ушки Кеннеди, сворачивая их с хрустом. А он не верил. Не верил. – Что? – выдавил он из себя, когда голос поломался. - Вы, должно быть, шутите. Она у меня была совершенно здоровой и сильной. Этого не могло произойти. – Про такое не шутят, – он прав. И он понимал, что муж погибшей принимал постепенно состояние кошмарного отрицания. – Примите мои соболезнования. А что она оставила за собой? Крепкие воспоминания, которые вечно крутились в голове Леона, отчего страшно болела голова словно на затылке с каждым разом всё сильнее и сильнее создавались бешеные трещины, из которых хлестала кровь. Кровь, перемешанная с его слезами, которые он упорно держал в себе, не позволяя им выбегать наружу, создавая солёные дорожки на его щеках. Он плакал лишь в тишине, вытирая тыльной стороной своей мозольной ладони щеки, представляя, как его покойная жена могла бы бережно и заботливо смахивать его слёзки в стороны, при этом целуя его в щечки своими умильными губами, что лечило его раны. Лечило всё. Оставила она за собой многое. Только хорошее. Но с собой она забрала полноту в квартире, оставив её пустой и сырой. Не было ощущения того, что дома его кто-то ждет, собирается расцеловать того, когда он придёт усталый с работы и будет его на ушко бормотать что-то смешанное с нежностью. От этого он сломался. Но, она оставила за собой не только это. А ещё и дочку. Леон сказал самому себе: «Если она не узнает, что такое материнская забота, то пусть хотя бы узнает, что такое отцовская любовь». И она узнала. Девочка с младших лет оставалась довольной тем, какой у неё был хороший и добрый отец, что делал для неё всё, что той нужно было. Он делал всё, чтобы его дочь оставалась довольной и не проливала крокодильи слёзы. Папа понимал, что она ребёнок. Громко плакать для них – нормально, но сердце всё равно билось в окровавленной вине. Вся та ласка, не успевшая дойти до его жены, переливалась к голубоглазому ангелу, пока она хныкала от детской печали. Губы отца квёло оставляли короткие поцелуи на её мягких щеках, пока он обнимал его хрупкое тельце, поглаживая по спине, вырисовывая невидимые узоры, дабы его ребёнок успокоился. – Я подарю тебе весь мир, если ты этого захочешь, – а следом следовал довольный громкий смех брюнетки. В его жизни было две женщины, кому он это говорил. Ушедшая в иной мир жена. И дочь. Это были его единственные два смысла, ради которых билось его сердце. Кеннеди был верным мужем, верным отцом. И он не собирался терять эти звания. После смерти его возлюбленной, он, конечно, ушёл в глубокую депрессию, во время которой он дрожащими руками тянулся к бутылкам, желая нажраться в хлам и избавить себя от боли, которая сжимарала его, не жалея ни на секунду. Но его перебивал детский плач. Этот плач не позволял ему снова проникнуть в алкогольную зависимость и остаться в ней навсегда и надолго. Он долго боролся с тем ужасом, с которым ему пришлось столкнуться. Башка кипела, нервы не выдерживали, но нежность была сильнее по отношению к ребёнку. Он не кричал, не ругался. Он целовал в лоб, шепча что-то той на ушко, чтобы та не плакала. Леон на долгие выходные мог отвозить дочь к матери своей жены, дабы остаться одному на долгие сутки, терзая себя изнутри и снаружи. Впоследствии чего на его руках появлялись новые шрамы. Новые отметки его страданий и того, как сильно мужчин желал вернуть свою женщину обратно к себе, чтобы крепко обнять её и разреветься ей в плечо. Он отвозил дочь к её бабушке, дабы та не видела, какой на самом деле слабый её отец, раз он днями на пролёт проливает громкие слёзы, попутно хныча и бормоча с тихим криком о помощи. Его дочь не знала, что происходило с её отцом на протяжении многих лет. Что было и к лучшему. – Какая мама всё-таки красивой была, – сказала дочь тихо, рассматривая вместе со своим отцом фото альбом, проводя указательным пальцем по фотографии, где счастливая пара находилась рядом друг с другом. Эта фотография была запечатлена во время свадьбы. – Да, – тихо ответил Леон, натягивая больную улыбку. – Жаль, что её нет с нами, – бормотание его дочери его добил, отчего послышался всхлип и 16 летняя девушка посмотрела на мужчину, который прикрыл ладонью своё лицо, пытаясь скрыть то, что его сильная маска в первый раз сломалась при его ребёнке. Она никогда не видела, чтобы её папа плакал, поэтому её сердце тоже разорвалось. – Папа... – тихо сказала она и вцепилась в агента, крепко его обнимая, отчего он склонился к девочке, положив голову той на плечо и плача в него. Его жена была последняя, кому он рыдал когда-то в плечо. – Пап, я люблю тебя. – Я тебя тоже люблю, Лэнди, тоже очень сильно люблю, – хрипел он, обнимая свою дочь.