Духом и Сталью: Воля выбора

      В тусклом полумраке шатра едва можно было разглядеть лица собравшихся, все сгрудились вокруг пары лучин, дабы свет и вовсе не проникал за пределы чертога. Набилось их тут немало, пусть некоторые и ушли пораньше. Разговаривали вполголоса, время давно перевалило положенный час отбоя, и то, что Эверстейн сегодня в одиночку несла караул, обходя дозором пределы лагеря, отнюдь не значило, что следует расслабляться. Колек, единственный, устроился у выхода, внимательно поглядывая сквозь отдёрнутый полог. Была его очередь нести их собственный дозор. Обернувшись на друзей, паренёк усмехнулся: — Вы там прям как зловещие заговорщики. Явно что-то замышляете! — Ага, как бы не попасться дер Кин, — усмехнулся Ингвар, по чуть-чуть разливая из бурдюка в чаши, — подумать жутко, каких грандиозных наказаний она раздаст нам, если застанет тут. — В лучшем случае завтра на баталиях выставит против всех остальных и лично поведёт их в атаку, — хмыкнула его сестра. — К слову о жути, раз уж речь зашла, может, кто-то знает страшные истории? Было бы забавно. Обстановка подходящая, да и вряд ли когда ещё будет время, — улыбнулся Лонгин. — Ну вот ещё, мы тут день рождения празднуем, зачем нужны всякие страшные басни, нечего беду кликать! — возмутилась Сильвия, покрепче прижимаясь к Агидель. — Нет, почему, это действительно неплохая идея, — приободрилась Агеллон, приобняв свою девушку за талию, — или ты у меня такая впечатлительная? — улыбнулась она, шепча на ухо. — Нет, я ничего не боюсь, — решительно ответила охотница. — Какое смелое заявление, — ухмыльнулась Селима, бросив на подругу хитрый взгляд, — что же, если остальные не возражают, тогда я могу начать. Есть у меня для вас история…       Кадеты ответили дружным согласием и затаили дыхание, немного подавшись вперёд. Казалось мрак в шатре сгустился ещё сильнее, атмосфера изменилась на напряжённую и зловещую. Далканка набрала в грудь побольше воздуху и принялась говорить.       Охотница слушала рассказ подруги, но при этом не могла избавиться от одной навязчивой идеи. Заявляя о своём бесстрашии, она между делом думала лишь о том, чтобы, воспользовавшись каким-нибудь страшным моментом, прижаться к своей девушке, а потом и укрыть её своим одеялом. Что бы было потом, она не думала, но почему-то даже присутствие вокруг такого количества народа, не препятствовало развитию мыслей в одном известном направлении. Чуть покраснев, Сильвия слегка поёрзала на месте, взглянув на далканку. — В наших горах испокон веков стоят развалины, от них почти не осталось следа, и говорят, что когда-то их построили неведомые камнетёсы, коих создала Мать Гор. Но важно не это. Эти развалины прикрывают входы в огромные бесконечные пещеры, ведущие к самым недрам земли, туда, где раскинулось царство самого Тайхрана. Мать Гор надеялась, что её первые создания помогут ей строить мир, но они отвернулись от неё, и стали зарываться вглубь, расшатывая опоры. Тайхран соблазнил их несметными богатствами, что таят недра, извратил разум. Когда безумцы, ослеплённые своей алчностью, углубили пещеры до его вотчины, он пожрал их всех. Мать Гор запретила своим новым детям, то есть, нам, людям, спускаться в эти пещеры, но нашёлся в одном селенье смельчак, что не побоялся нарушить запрет и спустился в подземелье. Все думали, что он сгинул, но смельчак вернулся, живой и здоровый, да не с пустыми руками. Принёс он камни драгоценные, да золото, и сказал всем, что это лишь малая часть. Люди возжелали богатств, и стали собираться в пещеры, но остались и те, кто были верны наказу. Решили они ждать, не нарушая границ. Над ними посмеялись, а пуще всех хохотал тот удачливый мужчина. Ему поддались многие — храбрец, красавец, остёр на язык, удачлив. Закончив приготовления, отряды двинулись под его началом в пещеры. Шли долго, вели с собой скот, да несли припасы. Путь был опасен, дня или ночи не проходило, чтобы кто-то не заплутал, а кто и в бездну сорвался. Некие уже роптать начали, но в тот же миг посчастливилось им найти первые сокровища, на следующий раз ещё, потом ещё. Вот только с того случая погибать людей стало больше, и всякий раз, в неясных тенях и отсветах видели силуэт человека, но с головой сурты, а иногда в вое пещерных ветров можно было различить едва слышимый звук копыт, эхом разносящийся по бесконечным туннелям. Не иначе, как сам Тайхран их заметил. Тут бы повернуть назад, да спасаться, но сокровища уже сами в руки идут. Добрались и до глубочайшего подземелья, осталось их всего десять, а уж там… Каждый столько с собой прихватил, сколько мог унести, вот только пока обратно шли, еда и вода кончилась, и стали они жрать друг друга и пить кровь. В селенье их уж и ждать перестали, как вдруг вернулись четверо. Трое совсем исхудавшие, дикие, что горные кошки, на солнце щурятся, а предводитель их цел, весел и всё ему ни по чём. Смеётся над теми, кто идти в пещеры отказался, но из своих богатств каждому отсыпает. Тут уж почти никто не удержался, стали дары принимать. Одна семья лишь отказалась. Наступила ночь, легли все спать. Вдруг услышал отец семейства крики и вопли, вскочил, родных поднял, сам в окно уставился, а там… Всё селенье пылает, люди мечутся, а за ними трое других гоняются, пригляделся, а то и не люди уже, тела шерстью покрылись, когти отросли, морда как у сурты. Кого догонят, рвут на части. А рядом с домом его стоит тот самый смельчак и хохочет во всю глотку. Вдруг обернулся он, пальцем грозит, говорит: «Повезло вам, праведникам, иначе бы тоже на куски разорвали. Если кто в обитель мою сунется, да возьмёт чего оттуда, быть ему пожранным». И тут он обратился, в теле раздался, вместо ног копыта, кожа чёрной шерстью покрылось, голова исказилась, суртячьей стала, а из неё козлиные рога торчат. Щёлкнул пальцами, исчезло всё, огонь погас, как не было. Ни души в селенье, все дома сгорели, кроме одного. Та семья ушла из этого проклятого места, рассказала всем о случившемся, и с той поры, если ночью у пещер окажешься, всегда услышишь стоны несчастных, что сгинули, и нет их душам терзаемым покоя. — Как же ты, любовь моя, решилась тогда в эти пещеры забраться? — покрепче обняв кареглазую, улыбнулась Марика, пока остальные пребывали в молчании. Некоторые поёжились, но вряд ли испугались всерьёз. — Потому что я, в самом деле, ничего не боюсь, в отличие от некоторых! — вскинула голову далканка, выразительно глянув на охотницу.       Инги, сидевшая по соседству с Селимой, едва могла удержать коварную улыбку, пока тайком тянула руку, чтобы резко схватить девушку за колено. Огинь это заметила, но виду не подала, только слегка кашлянула, скрывая смешок. — Пожру! — утробно рыкнула дер Зиг, вцепившись пальцами в ногу далканки. — А-а… — подскочила на месте черновласая, отчаянно зажимая себе рот, дабы не заголосить на весь лагерь.       Остальные грохнули со смеху, тоже зажимая рты. Селима с удивлением обнаружила, что уже сидит лицом к Марике, отчаянно цепляясь ей в спину и сотрясаясь всем телом… Распахнув глаза, она вдруг осознала, что это не она дрожит, а беловласая вздрагивает от душившего её хохота. Дочь гор с возмущением тут же принялась колотить эту сурту по спине, в то время как кадеты чуть не впали в истерику. — Предательница, а я ведь люблю тебя! — далканка развернулась и снова прижалась спиной к блондинке, постепенно успокаиваясь и тоже начиная улыбаться. — Прости, но видела бы ты свою реакцию со стороны, — аккуратно утирая краешек глаза от выступившей слезинки, улыбнулась Огинь и поцеловала бестию в макушку, — и вообще, это всё Инги. Вот пусть она рассказывает теперь историю. — Из меня рассказчица, как из Колека всадник, — хмыкнула дер Зиг, примирительно добавив, — не обижайся, малой. Пусть лучше Ингвар расскажет, а ты иди к остальным, я покараулю.       Паренёк и Инги поменялись местами, а дер Зиг, выпустив из объятий Роксолану, дождался, когда все приготовятся, и начал говорить. Поначалу никто даже не понял, как его голос начал менять тембр, а история, начавшаяся немного прозаично, обросла такой жутью: — Жил на свете один вольный человек — Скальди. Добрый, умелый, работящий. Что не возьмётся делать, всё у него спорилось. Со всеми приветлив, каждому поможет. Воин славный, много битв прошёл, но и царапины не получил. Женщины к нему так и льнули, но вот горе — никак спутницу себе сыскать не мог. Все после первой ночи сбегали, или несчастья какие приключались. Постарел Скальди, хотя ещё и крепок был, но совсем отчаялся. Вышел он как-то поздно ночью к заветным камням просить помощи, к каждому из богов обратился, но ничего ему в ответ не сказали те. Лишь одна звёздочка с неба сорвалась и унеслась на закат с бледным хвостом. Знак он этот понял так — не суждено тебе вольный человек иной судьбы, кроме как жить ярко, да без толку. «Зачем мне такая жизнь, если под сердцем нет родни?» — решил Скальди и пошёл во тьме на ближайшую скалу, с горя в морскую пучину кинуться. Раз уж сталь в боях не брала, всегда можно было уйти так и с почётом вознестись в чертоги Водиназа. Разбежался он, как слышит позади голос «Стой, добрый человек». Остановился. Обернулся, а перед ним статная женщина. Кожа белая, волосы как смоль чёрные, одежды богатые. Она открыла ему своё имя, назвавшись Ангерой, и спросила, отчего Скальди решил броситься в пучину. Тот поведал ей о своей жизни и горести, и женщина отвечала, что может стать спутницей столь славного человека. Обрадовался Скальди и взял Ангеру в жёны. За три года у них родилось трое сыновей. Но после третьей беременности Ангера умерла, наказав воспитать сыновей такими же умелыми и одарёнными, как их отец. Скальди был расстроен, но не мог долго горевать, ему надо было растить своих сыновей, и в том он нашёл отраду. Мальчики быстро подрастали, а он старел всё сильнее, но с гордостью смотрел на отпрысков. Старший тянулся к морю, воды были ему подвластны. Средний тяготел к битвам, клинок твёрдо лежал в его руке. Младшему подчинялось любое ремесло и строительство. Прошло ещё несколько лет, сыновья возмужали, а в окрестных землях начались беды. Море стало беспокойным и безрыбным, то тут, то там вспыхивали войны, а дома, мельницы, кузницы и ремёсла приходили в упадок. Но всё это обходило стороной жилище старого Скальди. Он стал почти немощен, едва вставал и не мог того знать, а сыновья говорили ему, что всё хорошо. Но люди заметили, как процветает лишь один дом. Они пришли к Скальди, когда сыновей не было рядом и сказали: «Послушай, какие беды одолевают нас! Почему везде, где появляются твои дети, всюду ненастья, раздор и разруха?». Разозлился Скальди и прогнал людей. Вскоре сыновья вернулись домой. Он спрашивал их, что происходит в мире. Те отвечали, что всё хорошо и принесли щедрые труды своих стараний. Много рыбы, много трофеев, невиданные изделия. Отец похвалил их, но затем пожаловался, что приходили люди и говорили странные вещи. Сыновья переглянулись, но сослались на завистливые языки. Скальди успокоился, однако ненадолго, ибо на второй день, когда его детей вновь не было дома, опять пришли люди и пуще прежнего кляли их. Скальди вновь прогнал людей, и вновь вечером спрашивал сыновей. Те как будто обеспокоились, но сказали, что всё хорошо. На третий день к дому пришёл жрец, он долго говорил со Скальди и убеждал его, но тот хоть и сомневался, всё равно прогнал жреца. В этот раз сыновья вернулись очень поздно, но с ещё более богатыми трофеями. Отец долго разговаривал с ними, даже бранился, не скрывают ли они чего-то от него. Но те всё со злобой отрицали. Скальди лёг спать. Проснулся он от того, что кто-то будто тянул его тело в разные стороны. Это были… Его сыновья. В ужасе старик закричал, и младший оторвал ему ноги. Средний потянул сильнее и выдрал руки, а старший обезглавил его. Дух Скальди покинул тело, устремившись в бездну Андерхейм. Там он встретил свою жену. Увидев несчастного Скальди, Ангера вдруг захохотала, обернулась вокруг себя и предстала той, кем была на самом деле — Андерхейм. «Смотри на своих отпрысков» — со злобной усмешкой молвила она. И Скальди в ужасе пожалел, что не может умереть вновь. Его старший сын на самом деле рос исполинским морским змеем, которого все зовут Яйримун, средний сын был громадным, бешенным до крови псом, имя которому Гадр, именно от его клыков в день Рагона будет убит Водиназ, а младший оказался уродливым пауком, имя которому Хёгг, своим дыханием он отравляет всё к чему прикасается, разлагая это, а затем, пожрав, плетёт свои тенета, создавая путь наверх для Андерхейм. В бессилии Скальди возопил и вознёсся вверх, оказавшись в чертогах Саавара и вновь им став. Упав на колени, Небесный отец горько пожалел о том, как захотел лучше постичь людскую жизнь, стерев себе память, перед тем как спуститься в Митхейм. Андерхейм подло обманула его, с его же помощью приблизив Рагон.       На этот раз в шатре стояла очень странная тишина, нарушаемая лишь каким-то непонятным звуком, как будто что-то стучит. Молчала даже Огинь. От того, что она не верила в богов, страшная история не стала хуже. Ингвар очень умело мог рассказать о чём угодно. Странный стук вдруг прекратился, и Колек, перестав клацать зубами, громко икнул. Это разом сняло всеобщее оцепенение, и шатёр наполнился, наконец, звуками. Кадеты тут же принялись нервно посмеиваться и переглядываться, пытаясь выяснить, кто сильнее испугался. Сильвия вдруг заметила, какой твёрдой хваткой вцепилась в её ладонь Агидель. Та, кажется, тоже это почувствовав, быстро вздохнула, ослабляя давление. — А разве Яйримун не был первородным змеем? — вдруг задумался Лонгин, почесав во лбу, — про Гара и Хесси, — имена чудовищ он произнёс на остерновском, — у нас тоже верят, что те братья, и их породила Анером, но нигде не упоминается от кого и как, и про брата-змея ни слова. — А ты обрати внимание на слово «первородный», — улыбнулся Ингвар, — его можно понять, как изначальный, но тут, что гораздо ближе к сути, это означает перворождённый. Ну а что касается того, что не упоминается… — Говорит лишь о том, что верой и религией вертят так, как им удобно, дабы скрыть не очень приятные версии, — встряла Марика, прерывая очередную беседу о мифах, — в Остерне это всегда было особенно заметно. Вернёмся к страшилкам. Желательно без этого божественного вмешательства, — хмыкнула Огинь, проскользив взглядом по небольшой компании.       Сильвия, уже подавшись вперёд, потупила взгляд, занимая прежнее положение, но Огинь заметила её движение и спросила девушку: — Ты хотела рассказать? — Да, но там тоже речь о верованиях нашего края, — немного виновато ответила охотница. — Ладно, давай, это должно быть интересно, — разрешила беловласая. Ей всегда было любопытно узнавать о Литау из уст подруги.       Огинь задумалась, а ведь совсем недавно сама призналась Селиме в том, что её вера ей ближе, чем верования Остерна и теперь, кажется, с верованиями Литау было так же. Конечно, Марика никогда бы не поверила в существование Фраи или Матери гор, однако всё же было что-то завораживающее в рассказах обеих девушек о них, что-то, что заставляло верить, будто всё это не только красивые побасенки. — Хорошо, если что-то будет непонятно, спрашивайте… Я не очень хорошо умею рассказывать такие истории, могу сбиваться, — слегка волнуясь, хотя брантвайн немного помог ей преодолеть неловкость, начала Сильвия. — Давай, Вия, — быстро подбодрила Селима, поудобнее устраиваясь меж ног Марики, прижавшись спиной к своей девушке. — Да… — русоволосая опрокинула в себя остатки из чаши, выдохнула и заговорила, — в землях, откуда я родом, верят, что наши леса были первыми, которые взрастила Фрая. Это был её дом, но о нём необходимо было заботиться, пока богиня путешествовала по Митхейму, наполняя его жизнью. Добрая покровительница создала себе многочисленных помощников — духов. Все они появились на свет благодаря стараниям Фраи и бережно заботились о её вотчине. Когда же пришли люди, они вначале не поладили с детьми богини, но та вмешалась и научила людей мирно жить с духами. Решившие остаться в её заповедных чащах, назвали себя «литаус ясыкмас», это значит «верные заповедям», поэтому Литау можно перевести, как «верные»… — охотница сделала небольшую паузу, посмотрев на соратников и, заметив, с каким живым интересом её слушают, продолжила более уверенно, — прошли многие века, мир изменялся, духи всё реже являлись людям, постепенно засыпая. Так было везде, кроме обители Фраи, там люди и духи продолжали бок о бок жить вместе. Впрочем, и у нас со временем всё реже можно встретить кого-то из них. Может они устали, может, видя, что мы бережно относимся к этим лесам, решили уйти на покой, но сейчас их почти не найти. И всё же, есть несколько историй, которые разошлись по всей нашей земле, напоминая о том, что мы не одни. Случились они недавно, когда орды Нежити угрожали всему живому. Вот одна из них: Небольшой отряд молодых охотников, два парня и одна девушка решили отправиться на промысел в чащу. Припасы дома подходили к концу, а все, кто постарше, в это время стояли дозором у границ леса, дабы не пропустить мертвяков. Те уже пробовали несколько раз сунуться в чащи, и нужно было быть настороже. Но для этих трёх охотников поход никакой опасности не представлял. Они шли наоборот вглубь, да и жили довольно далеко от границ леса. Отправились засветло, все обряды исполнили и с лёгкими сердцами углубились в чащи на поиски добычи. Охота удалась славной, а тут ещё и удача — нашли место грибное. Пока собирали, да складывали поклажу, стемнело. Стали думать — остаться переночевать, или возвращаться к дому? Решили остаться, устроили лагерь в еловом лесу, чтобы иметь кров на случай дождя, сели греться у костра, и вот уже глаза слипаться начинают, пора на боковую идти, как слышат звук — ветки трещат. Всё ближе и ближе, кто-то в их сторону идёт. Поднялись с мест, приготовились, а вдруг медведь? Но нет, да и звук странный, так животные не ходят, скорее человек ломится, но как-то медленно. И точно, силуэт показался. Замер. Они его окликнуть хотели, но чувствуют — что-то странное, молчат. Услышали жуткий хрип, и по телу мурашки пошли, а человек как-то головой дёрнул и к ним направился. В круг света вступил — весь в дранье, кожа чёрными струпьями покрыта, нижней челюсти нет, глаза выклеваны, гноит весь и запах как от трупа. Они со страху в него разом три стрелы, а ему всё равно, прямо на них прёт. Один подхватился, полено горящее из огня схватил, да пока они на этого мертвяка смотрели, их две костяные гончие обошли, и как кинутся! Второй парень девушку за руку подхватил, и бросились они со всех ног в лес, а того с палкой твари растерзали за мгновения. Парень с девушкой бегут, а сами чувствуют — нагоняют их. Взмолились Фрае, вдруг видят, во тьме два жёлтых глаза мигнули. Кинулись туда и сразу ухнули в яму. Оказалось, рядом выворотень* был, вот они туда, где дерево росло и попали. Над головами загудело жутко, сверху земля с листьями посыпались. Обнялись они, ни мертвы, ни живы, с белым светом прощаются. Рядом рык раздался, скрежет, и как кости и хрящи защёлкали. Гончие. И опять гул. Вой жуткий, клацанье, звук как жилы рвутся. Потом стихло. Просидели они в этой яме до самого рассвета едва глаз сомкнув, прислушиваясь к лесным звукам, а когда из-под земли и листьев выбрались — кругом ни следа, лишь земля вся как изрыта и вспахана. Вернулись к своему лагерю, а от друга их и не осталось ничего кроме кровавого пятна. Подхватили всё, что унести могли, и бегом домой. Когда уходили, говорят, снова видели два жёлтых глаза в рассветной хмари. Поклонились до сырой земли, да поблагодарили лешего. Это он их, стало быть, спас и укрыл. Потом ещё другие люди рассказывали, как лесные духи им помогали, защищали от нежити. — Ох, жуть-то, какая, — покачал головой Радан, — смелые же вы люди, раз рядом с духами прям живёте-то, хорошо, что умеете с ними договариваться. Никогда бы не подумал, что они помогать будут-то. — Да уж, — Колек поспешно осенил себя охранным знамением, — мертвяки, конечно, страшные, но и такие духи… Брр! — Прекрасная история, Сильвия! — встряла Агидель, увидев, как охотница уже хотела поспорить о духах своей родины, — мне очень понравилось. Зря ты переживала, что не умеешь рассказывать. Замечательно вышло! — Правда?! Спасибо! — девушка развернулась к любимой и нежно коснулась губами её щеки. — Слушай, Сильвия, а ты сама когда-нибудь встречалась с этими духами? — заинтересованно спросила Селима, глядя на подругу широко открытыми глазами. По девушке было заметно, что ей одновременно и любопытно и боязно. — Ну… — призадумалась охотница, что-то вспоминая, — я не уверена, не знаю, что именно видела, но один раз я шла по берегу реки и услышала всплеск у противоположного берега, обернулась, и мне показалось, там русалка нырнула, и я заметила её хвост. Это было очень быстро, оттого, утверждать не берусь. А вот когда я уходила поступать в гвардию, уже выехав за пределы леса, обернулась на прощание, и мне показалось, что среди стволов деревьев видела два жёлтых глаза. — Здорово! — восхитилась Агидель, крепче обнимая девушку, — хотела бы я хоть одним глазком такое увидеть… — А я вот не понимаю, а как же получилось, что на границах тогда стояли заслоны, а вот те мертвяки так далеко в лес забрались? — задал вопрос Лонгин. — Ну и как ты будешь прикрывать всю их протяжённость? — хмуро ответила Огинь, — это ведь лиги и лиги, не говоря о том, что даже среди тех же болот, сложно следить за каждым участком суши. К тому же, как мне рассказывали папаша и братья, у повелителей Нежити не всегда выходило контролировать всех поднятых, существовали и вот такие дикие кочующие отряды, которых куда только не заносило. Пожалуй, они были даже опаснее, чем находившиеся под контролем. — Допустим, но… — хотел что-то возразить Ярг. — Хватит, а? Чего такой нудный? Хуже Агеллон, — заткнула парня Марика, — если хочется поболтать, возьми и сам что-то расскажи, а если нет, сиди и молчи. — А и расскажу, — обиженно отозвался тот, расправляя плечи, — слышал кто-нибудь из вас историю про самый вкусный эль? Никто не слышал и, довольный собой Лонгин, попросив налить выпить, сделал пару глотков, отёр губы, а затем заговорил: — Ещё до войны с Нежитью, стоял на пути из Шандау в Белток один трактир, и варили в нём самый вкусный во всём Остерне эль. Всякий, кто не пробовал его, хвалил столь умелого хозяина, а многие удивлялись, отчего этот человек не хочет переехать в город, где он смог бы заработать гораздо больше денег и обрести подлинную славу. Но трактирщик скромно отвечал, что только здесь у него под рукой есть все необходимые секретные ингредиенты. И вот как-то раз, случилось проезжать мимо молодым ремесленникам, ехали они из Белтока в Шандау, дабы открыть там свою кожевенную лавку. Опускалась ночь, они всё думали, где им остановиться, и вот трактир. Обрадовавшись, они отправились туда. Хозяин радушно встретил гостей, приказал двум слугам позаботиться об их лошадях и подготовить комнаты, а сам начал готовить. Ремесленники, как только принесли еду, сразу же захотели и выпить. Трактирщик с улыбкой принёс для них свой знаменитый эль. Ребята выпили, удивились, и немедленно потребовали ещё, тем более цена на него была весьма невысокой. Трактирщик принёс ещё. После третьей или четвёртой пробы они сказали, что не пили эля лучше. Польщённый трактирщик принёс следующую порцию бесплатно. Молодцы так разошлись, что гуляли едва не до рассвету, пока не свалились пьяными под лавки. На следующий день, когда уж полдень наступил, они стали приходить в себя. Решили поправить здоровье и отправляться в путь. Сказано-сделано, но один уж больно проникся элем, захотел подольше остаться, попросил ему только лошадь оставить, мол, потом нагонит. Ну, быть по сему, он остался, друзья его дальше поехали. Далеко уже отъехали, опять темнеть стало, а товарища нет. К утру не появился. Один и говорит, мол, неладное что-то. Ждите меня ребята тут, а я вернусь, найду нашего друга, вдруг беда какая. И поехал. Никого по пути не встретил, до самого трактира добрался, думает, может там ещё? Постучал. Хозяин открыл, удивился, и говорит, так уехал ваш друг. И говорит, мол, обратно в Белток, уж больно сильно промотался тут. Задумался парень, что-то странным ему показалось. Но делать нечего, не проверять же до самого дома. Думал возвращаться к своим, как проходя мимо, увидал в конюшне висящую сбрую, что на их лошади была. Почуяв неладное, он хотел пойти разобраться, но какие у него доказательства? Да и он один, а у хозяина двое слуг. Решил понаблюдать за трактиром издали. Притаился. Вскоре на дороге появился путник, который остановился в трактире. К вечеру подошли ещё двое. Стемнело. Подкрался парень к трактиру, глянул в окно — двое сидят за столом, пьют эль, а первого, что раньше объявился, не видать. Тут слышит где-то позади трактира разговор. Тихо подкрался, вслушался, а это слуги говорят, мол, вот сейчас ещё этих двух обработаем, и на неделю гляди хватит. Затем обратно в здание ушли. А парень хоть испугался, но пошёл смотреть, что же там происходит. Подождал немного, аккуратно дверь приоткрыл и в трактир. Смотрит — ход в подвал. Он туда, спустился, смотрит, а тот несчастный, что первым зашёл, сидит в огромном чане, черпает из него и пьёт. Подкрался ближе и обомлел. Мужик этот сам в эль превращается, и чем больше пьёт, тем меньше в нём человека, и тело словно растекается, переходя в эль. Испугался парень, хотел бежать, да тут звук сверху. Он спрятался и видит — слуги притащили тех двух, и их в этот чан. Понял ремесленник, что с его другом случилось, но сидит не шелохнётся. Слуги ушли, он думает, надо подождать, когда выбираться. Сам глаз отвести не может, как люди сами себя пьют. Первого уж и след простыл. Досидел почти до утра, рванул наверх, дверь заднюю тихонько приоткрыл и бегом до лошади, где её оставил. Галопом к своим рванул, рассказал, что в трактире происходит. Те озверели, обратно поехали, по пути всем, кто попадался рассказывали, собралась толпа, окружили они трактир, налетели туда, слуг схватили, трактирщика еле спеленали, он, оказывается, каким-то колдуном был. Всех троих накачали их же пойлом, да посадили в чан, пока они сами себя не выпили. Пойло то свиньям отдали, да и сожгли ко всем бесам тот трактир. Вот так.       Роксолана и Агидель, внимательно слушавшие историю и всё время сидевшие с чарками в руках, как-то преувеличенно быстро поставили их обратно на пол. Сильвия позеленела лицом, что было видно даже во мраке шатра. Ярг сидел, крайне довольный своей историей, наблюдая реакцию соратников. — Ха! А не дурно! — вдруг ухмыльнулась Огинь, легко опрокинув в себя содержимое кубка, — у кого-то есть ещё что-то похожее? — с горящими от восторга глазами, нетерпеливо спросила блондинка. — У меня есть, — откликнулся вдруг Колек. — О Матерь гор, — чуть жалостливо проговорила Селима, решив с этого мгновения: пускай Марика её всё время обнимает, так хоть чуточку было менее страшно. — Есть у нас в Варде одна поучительная история про жадность. Вот как было дело, — принялся рассказывать светловолосый паренёк, — рос в одной семье мальчик. Мать да бабушка души в нём не чаяли, и то, и это. А отца у него не было, и вырос приличный такой баловень. Бывало, как пойдёт мать или бабка на рынок, обязательно его с собой возьмут, иначе истерику ученит — хуже капризной принцессы. Но и там, как что увидит, глаза загорятся и начинается «Хочу, дай, купи!», ему ж и не объяснишь, что на всё денег не хватит. А торговцы ещё первое время, по доброте душевной, то яблочком угостят, то ещё чем. Потом, конечно, сами не рады были. Но уж какие скандалы этот мальчик устраивал, в общем, стали давать лишь бы заткнулся, свинёнок мелкий. Он к тому времени уже хорошо так набрал. Народ уж шептался меж собой в шутку, мол эдакого хряка, да с яблоками бы запечь на праздник Белых вод. Мать с бабкой уж сами не рады, что всё так запустили, а куда деваться? Пытались его даже к жрецам местным водить… Какое там! Верховный жрец так рассердился, что этого мальчика даже от храма отлучил, пока себя вести не научится, да жадность свою не усмирит. А этому что об стену горох. Повели его к лекарю. Снова без толку. И как знать, что дальше было бы, но разговорилась как-то бабка со своей знакомой, а та ей советует, мол, живёт за городом на отшибе одна ведьма, вы к ней сходите, может и подсобит, она и не с таким справлялась. Бабка-то испугалась, как же к ведьме? Дочери своей сказала, та тоже в ужасе. Пару дней думали, но делать нечего. Повели мальца к ведьме. Приходят, видят, дом как дом, не страшный совсем, и ведьма не злая карга, а женщина приятная и даже властная. Рассказали они ей о своей беде. Та посмеялась, что разве же это беда? Оставляйте своего мальчика, всё исправим. Мать с бабкой подумали, да оставили. А ведьма смотрит на мальца и говорит — чего душа твоя желает? Малой как разошёлся, но чего не попросит, всё получает. И до того дошёл, что уж не знает, чего хочет, всё есть. Посмотрела на это ведьма, улыбнулась страшно и сказала: «Получил ты всё, чего желал, но и слова доброго не сказал, вот и посмотрим, скажет ли кто тебе слово доброе, когда что-то от тебя получит. Если хоть один скажет, будешь жить, а нет… Пеняй на себя!». Тут откуда ни возьмись, налетели бесы, схватили мальца, одёжку скинули, завернули его в раскатанное тесто, да сунули в печь громадную запекаться. Уж визжал он как тот поросёнок, а пирог из него приготовили. Достала ведьма потом этот пирог, порезала на куски, обратилась сгорбленной старухой, сложила в корзину и пошла в город. Всякого кого угощала, говорила, что это вот малец тот приготовил, но никто доброго слова не сказал, лишь радовались, мол, хоть что-то с такой свиньи получили. Так она раздала пирог, пришла к дому, где этот пёсий сын жил, посмотрела, а его бабка и мать от счастья не знают куда деваться, что хоть один день спокойно прошёл. Тогда ведьма напустила на них заклятье, и они навсегда забыли о мальчике, а она вернулась домой, собрала его косточки и оживила его, навечно превратив в хряка, которого потом каждый год готовила.       Первой, на этот раз, к удивлению, отреагировала Роксолана. Плавно убрав руку с плеча Ингвара, не забыв провести по его груди, она слегка улыбнулась и проговорила: — Занятная история. Тем более, что на флаге Варда, как раз изображены свинья и нож. Раньше мне казался довольно странным подобный выбор, ведь город стоит рядом с каменоломнями, но, если задуматься, всё очень даже логично. На эти каменоломни часто ссылают преступников, а уж сколько там сгинуло воров, уму непостижимо. Вот и получается, что символ свиньи относится к ним, а нож, как знак неизбежного правосудия. — Хм, а ведь верно! — удивился Колек, — а я раньше и не задумывался о такой связи. Роксолана! Как много ты знаешь о гербах и флагах Остерна? — Очень много, — загадочно улыбнулась девушка, — но, к сожалению, не знаю ни одной страшной истории, связанных с этим, — разочарованно вздохнула она, — кто дальше хочет рассказать? — Я хочу! — прогудел Радан, расправляя плечи, сразу примиряющее поднимая руки, — и это не про деревню-то… Ну, в смысле, дело-то, конечно в деревне происходит, но речь не о том. — Ну, раз не о том, давай, трави, — подмигнул Ингвар, в последний раз наполняя чаши. Бурдюк был пуст. — В общем, дело было так, случилось в одной деревне, уж какой, то не знаю, что в одной семье-то жили отец и сын. Мать-то давно померла, а они вот вдвоём. Ну, жили, работали, а год какой-то плохой был. Дожди, неурожаи. Уж и так, и эдак народ молился, но боги посчитали, мол, страдать людям в этот год должно. А тут и зима начиналась. Сын-то нормально справлялся, крепился, всё ж молодой ещё, а отец плох стал, хворать начал часто. И, стало быть, как первые холода ударили, он слёг. Каждый день хуже становилось. Подозвал он сына, молвит ему — эвана как выходит, получается, помираю я. Да вишь как тяжко, то меня бесы мучить взялись, грех на мне-то. Это ж я мамку твою зарубил в молодости, за то, что она с другим спуталась. Прощения мне нет, но ты сынок, когда я помру, одно запомни. Если в один день вдруг приду живой, не удивляйся, говори, как раньше говорили, только не смотри мне на ноги-то. Ну, сын пообещал, хотя и разгневался на отца, что тот мамку загубил, но что поделать уже? А тут и отец помер. Схоронили, как полагается, парень на могиле его даже простил за грех тяжкий, ну и стал дальше жить один. Зима идёт, ой и лютая. Но одному припасов хватает, не бедствует. И вот в один день, незадолго до Зимнего Солнцекреса, как раз неделя Чёрной троицы начиналась-то, вечером стук в дверь. Пошёл парень открывать, распахнул… А на пороге отец его стоит. Он удивился, перепугался, но виду не подал, вспомнив наказ. В дом пустил. Отец прошёл, спрашивает, как у сына дела. Тот рассказывает, сам на стол накрывает. Сели, выпили, закусили. Поговорили, ну, отец уходить собрался-то. Парень его проводил, дверь запер, а сам думает, вон бесовщина какая творится-то! Лёг спать. На следующий день, как полагается на такое строгое торжество, не делал ничего, но вечером опять стук в дверь в тот же час. Открывает, отец вновь. Впустил, сели, поговорили, выпили, закусили. К полуночи отец уходить засобирался, парень его проводил, сам сидит думает — видать очень сильно отец переживал из-за своего греха, что его так бесы терзали, да после смерти покоя-то не дают, видно, всю неделю до Солнцекреса ходить будет. И точно! На третий вечер всё сызнова. Парень уж привыкать начал, но, когда отец уходить собрался, сын про его слова запамятовал-то, случайно глянул на ноги, а вместо них копыта. Парень взгляд вверх поднимает, а отец на него смотрит. Парень тихо-то спрашивает — отец, ты что? Бес?       Увидев, как друзья и подруги внимательно ждут, что будет дальше, Радан резко вскочил с места, рявкнув: — Да-а-а!       В шатре возник мгновенный переполох. Все так и шарахнулись в разные стороны, кто-то сбил зажжённые лучины, и мрак полностью накрыл помещение, раздался сдавленный визг. От входа послышался гогот Инги и лишь тогда возня стихла. Кто-то из девушек с тяжёлым вздохом, явно стараясь не заплакать, втянул в себя воздух, зато вот бранью разразилась Селима: — Ты тайхран полоумный! Сурта тебя задери! Чего творишь, ишак поганый?! — Так я это, сами ж хотели страшных историй-то, — буркнул в темноте здоровяк, — вроде ж всё получилось… — Это ещё слабо сказано, Радан, — продолжала хохотать его девушка. — А ты там рот свой закрой, так же можно и помереть со страху, — обиженно шикнула далканка. — Обделаться так уж точно, — вновь начал икать Колек. — Зажгите уже кто-нибудь лучины, — тихо попросила Сильвия.       Порыскав среди вещей и отыскав их, кадеты запалили щепочки, и шатёр вновь наполнился слегка разгоняющим мрак светом. Беспорядок они устроили знатный, и теперь спешно раскладывали всё, как было, возвращаясь на свои места. — А если бы была обычная палатка, боюсь спать вам, рыжая, пришлось бы под небесным сводом, — рассмеялась блондинка. — А мы бы к вам пришли, — усмехнулась Агеллон. — Вот чего не хватало, — как-то уж совсем холодно ответила Огинь, отвернувшись. — Но наш Радан, конечно молодец, признаюсь, даже я такого не ожидал, — улыбнулся Ингвар, обнимая Роксолану, у которой до сих пор на голове некоторые волоски стояли дыбом. — Бес он самый настоящий и есть, — буркнул Лонгин, — какой курвы было так орать? Гляди половину лагеря перебудил, сейчас вот точно придёт дер Кин и всыплет нам так, что те бесы детской шалостью покажутся. — Если бы она слышала, уже точно была бы тут, — отмахнулась Сильвия, — но нам стоит быть более внимательными. И не кричать, — строго добавила охотница, пристально посмотрев на Радана. — Поэтому Радан пойдёт в наказание сидеть на стороже, — решила Марика, покрепче прижав к себе кареглазую красавицу. — Не переживай, это пока была самая лучшая страшилка, — похвалила чуть понурившегося здоровяка Инги, меняясь со своим парнем местами, — ну что, остаются тогда Марика и Агидель? Кто будет первой рассказывать? — Я, — не терпящим возражений тоном, ответила беловласая, — оставим право виновнице торжества завершить этот вечер. — Подожди, пожалуйста, — попросила дочь гор, задрав голову, чтобы увидеть взгляд любимой, — можешь мне объяснить, что это за неделя Чёрной Троицы перед Зимним Солнцекресом? У нас нет ничего подобного. — Если в двух словах, то очередное мракобе… — начала магнатка, но заметив осуждающие взгляды остальных, прервалась, равнодушно кивнув Ингвару, — давай дер Зиг. — Неделя Чёрной Троицы, или неделя Безвременья наступает в последних числах листопада, длится семь дней, до Солнцекреса, эта неделя не относится ни к какому из месяцев, поэтому и зовётся Безвременьем. Это время правления Андерхейм, её дочери Тоды и Водиназа, когда он являет худшую свою сторону. В эти дни вся нечисть обретает невиданную силу, лютуя до того, как Соне повергнет трёх чудовищ, о которых я рассказывал раньше. Борясь с ними, он выручает Водиназа, и тот вместе с ним потом возвращается в свой дом, — объяснил Ингвар, добавляя, — в эту неделю никто не работает, дабы нечистая сила не навредила, зато это время считается самым подходящим для самых искренних обещаний. — Спасибо, — поблагодарила за разъяснение дочь гор, чуть задумавшись, — получается, и мы в эту неделю тренироваться не будем? — с нескрываемой надеждой в голове спросила она. — Верно, — подтвердила Инги. — Ух, скорее бы она наступила! — обрадовалась кареглазая, — слышишь, Марика, в эту неделю тебе тоже тренироваться нельзя! — словно Сильвия, строгим тоном произнесла темноволосая. — С чего бы это, если я в подобное не верю? Да и у вас ведь тоже нет такого праздника, — улыбнулась Огинь, но потом рассмеялась, увидев, с какой надеждой смотрит на неё любимая, — ну ладно, так и быть, а то ж все остальные достанут своими нравоучениями… Вот, думаю, одна история будет как раз подходящей…       Кадеты приготовились слушать, устраиваясь поудобнее. Марика редко бывала многословной в большой компании, да и вообще старалась держаться особняком. Сейчас был один из немногих случаев, когда она хотела чем-то поделиться, а потому тишина в шатре установилась мёртвая. — Мне рассказывала это одна из наших служанок, она до этого работала в другом замке вместе со своей матерью, и была свидетельницей тому, что произошло. Случилось всё как раз в неделю Безвременья. Когда за окнами бушевала лютая стужа, а камины не затухали ни на минуту, но по коридорам всё равно гулял пронизывающий сквозняк, двое сестёр, одна помладше, другая постарше, сидели в комнате, слушая рассказы своей няни о том, какие беды и напасти случаются с людьми, если не соблюдать правила в это тёмное время. Истории были жуткие, но не менее интересные, потому девочки слушали взахлёб. Родители не очень одобряли подобные увлечения, однако в те дни им пришлось уехать по приглашению соседей, потому, няня, взяв обещание, что это останется тайной, решила поделиться с детьми. Старшая, кажется, даже боялась чуть сильнее, а вот младшей всё было интересно, каждая деталь вызывала у неё вопросы. Няне приходилось останавливаться, чтобы всё разъяснить, но даже кошмарные подробности не пугали младшую сестру. Время уже давно перевалило за полночь, и детям пора было идти спать, однако они несколько раз просили няню рассказать что-то ещё. Наконец, глаза их начали слипаться, и тогда женщина отвела детей по комнатам. Старшая уснула быстро, а вот младшая, уже лёжа в своей кроватке, попросила ещё одну историю. И женщина рассказала ей про танцующих призраков: когда опускается глубокая ночь, отовсюду в мир живых возвращаются давно умершие, дабы немного побыть в тех местах, где они когда-то жили. Собираясь вместе, призраки устраивают свои торжества, как живые люди, но горе хоть кому-то из живых оказаться в этот миг рядом. Лишённые тепла, влекомые энергией жизни, призраки тут же накинутся на этого несчастного или несчастную, а завладев телом, они до суха выпьют все силы, оставив от человека лишь безжизненную оболочку. Они не просто убьют, они разорвут на кусочки саму душу, приведя жертву сначала к безумию, а потом и неминуемой гибели, страдания эти нельзя описать никакими словами. Девочка слушала, затаив дыхание. Эта история поразила её сильнее всего. Она зажмурилась, опустилась на мягкую подушку и накрылась одеялом. Так и уснула. Но что-то разбудило её среди ночи. Малышка поднялась и, ведомая необъяснимым любопытством, решила выйти из своей комнаты. Она накинула свой тёплый кафтанчик, прокралась в коридор и удивилась, какая тишина стояла в замке. Ступая по каменным плитам в мягких сапожках, она сама не издавала ни звука, уходя всё дальше вглубь тёмных коридоров. На ночь в замке гасили все свечи и факелы, но ночь была лунной, и свет их проникал сквозь окна и бойницы. Для девочки это было самое настоящее приключение, привычный мир становился совсем другим, хотя было и страшновато. Она переживала, как бы ей не встретиться с гуляющими призраками, которые наверняка должны были выйти в столь поздний час. Но любопытство вело вперёд, девочка покинула башню, где были расположены жилые комнаты, и начала спускаться по винтовой лестнице, желая оказаться в главном зале. Ей всегда было интересно, как выглядит тот пустым и безлюдным. Становилось всё холоднее, пар поднимался в воздух, когда она выдыхала, но это не останавливало её. Дойдя до нужной двери, она навалилась, прикладывая все усилия, чтобы толкнуть. Тяжёлая дверь поддалась резко. Распахнувшись, она ударила по стене, и громкий звук эхом раскатился по коридорам, казалось, не сразу стихая. Девочка испугалась и долго не решалась идти дальше, раз за разом прислушиваясь к звукам. Но ей, как она думала, повезло. Никто в замке не проснулся, и никакие призраки не слетелись к ней. Девочка пошла дальше. Пропетляв по коридорам, она наконец-то подошла к главной зале. Воспользовавшись проходом, по которому она выходила сюда вместе с сестрой или родителями, девочка очутилась в зале. Медленно ступая вперёд, она осматривалась. В этот тихий час всё было другим. Большой очаг не горел, мрак окутывал помещение, лишь мертвенно-бледный свет заливал пространство, проникая сквозь оконные витражи. Обогнув длинный стол, малютка остановилась в центре зала. Ей показалось, будто она услышала тихие голоса. Зажмурившись, как будто это могло ей помочь различить их, она долго прислушивалась, стараясь уловить колебания. Она так сильно старалась понять, что не заметила, как пространство вокруг неё словно исказилось, а когда открыла глаза, то увидела то, чего так опасалась. Всё пространство замка буквально кишело древними призраками. Мир смазался, чёткие контуры терялись, нельзя было понять, где верх и низ, стены как будто перестали существовать, и с возрастающим ужасом и отчаянием девочка видела многочисленные бледные фигуры, внутри которых вспыхивали яркие белые нити. Она закричала от страха, стараясь избавиться от этого кошмара, но, кажется, звук не вырвался из её враз окоченевших губ. И тут призраки заметили её! Некоторые дёрнулись, обращая свои пустые взоры, а потом бросились по направлению к ней. Несчастный ребёнок рухнул на пол, заходясь в агонии, пока кошмарные духи не окружили, а малышка не лишилась сознания… Служанка рассказывала, что её потом обнаружила в главном зале сбежавшаяся на жуткие вопли прислуга, среди которой была и она. Девочка не приходила в себя, металась по кроватке как в горячке, когда её туда уложили, и лишь с наступлением утра она успокоилась. К тому времени вернулись её родители. Они очень рассердились, узнав, что произошло, и ещё сильнее стали недовольны после того, как их ребёнок, придя в себя, рассказала про увиденное. Но ей не поверили. С того случая девочку как подменили, она больше никогда не просила рассказывать ей жутких историй, замкнулась в себе и редко покидала стены замка. Что с ней случилось потом, не знает точно никто, ходят лишь слухи, что часть её разума так и осталась в этом мире призраков, а сама она, вряд ли когда-то по доброй воле покинет замок, который стал и её укрытием, и её тюрьмой…       Марика закончила историю, чуть переводя дыхание. Все вновь молчали, задумчиво уставившись куда-то в пространство или в пол. Огинь еле сдерживала дрожь от эмоций, испытываемых ею в этот миг, зато она прекрасно чувствовала, как Селима накрыла её руки своими, осторожно поглаживая. Вряд ли кареглазая красавица догадывалась, наверное, просто прониклась, или ощущала, что эта история на самом деле куда ближе Огинь, чем та хотела показать, но правда заключалась в том, что магнатка, умело переставляя и перевирая некоторые факты, например, что у девочки была не сестра, а брат, поведала о собственном прошлом. О том, что хотела бы забыть и никогда не вспоминать, о том, чему так и не нашлось нормального объяснения. — У меня тоже есть одна похожая история, — тихо произнесла Агидель, подняв голову и мазнув внимательным взглядом по лицу магнатки. Той показалось, что во взоре рыжеволосой промелькнуло какое-то понимание, — только там происходило всё не в неделю Безвременья, а незадолго до летнего Солнцекреса. — Капрал немного прервалась, в то время как Сильвия слегка пересела, так, чтобы видеть её лицо. Агеллон продолжила, — у одной девочки ещё в самом детстве умерли её настоящие родители, и кроху забрали к себе их родственники. Они не любили малютку, а едва та подросла, начали заставлять её делать по дому всю работу. Чем старше она становилась, тем больше заданий ей поручали. Больше и больше, тяжелее и тяжелее, но девочка никогда не жаловалась, безропотно исполняя волю своих родственников, считая, что должна быть им благодарна, хотя они и относились к ней хуже, чем к дворовой собаке. Невзирая на такое отношение, она росла добрым и любопытным ребёнком, бережно относилась к домашним животным, заботилась о бездомных, если доводилось повстречать такое по дороге в город. Друзей у девочки почти не было, ведь большую часть времени ей приходилось проводить в заботах о хозяйстве. Слов благодарности от своих приёмных родителей она не слышала никогда, но с этим девочка смирилась. Когда же ей исполнилось девять зим, умерла и её приёмная мать. Тогда отчим начал очень сильно придираться ко всему, что она делала и за это, бывало, не раз поколачивал её. Девочка терпела, ведь понимала, что тот был несчастным старым человеком, ещё и лишившимся жены, однако всему есть предел… Приближался Солнцекрес, и несколько ребят, решивших заглянуть к своей знакомице, увидели, как она работала по двору. Окликнув девочку, они спросили у неё, не хочет ли та вместе с ними отправиться вечером на торжество. Конечно, она очень хотела, но понимала, что просто так её не отпустят, и решила попытаться заслужить это право. Закончив дела, девочка отправилась к приёмному отцу и спросила, есть ли для неё ещё какие-то дела, чем она может быть полезна по дому? Наверное, впервые за всё время, мужчина не стал ругаться, а буркнул, что может и такая бестолочь как она, станет полезной. Он поручил ей очень много дел, но девочка смиренно согласилась. Она работала не покладая рук, а когда наконец-то закончила, была очень довольна собой. Придя к отчиму, рассказала и показала всё, что сделала. Это был лучший момент, чтобы попросить о небольшой милости, и она озвучила свою просьбу, но мужчина, до этого испытавший что-то вроде благодушия, тут же изменился в лице и рассвирепел. Он раскричался, начал брызгать слюной и принялся бить ребёнка. В тот миг девочка ощутила такое разочарование и несправедливость мира, что не смогла терпеть и бросилась прочь из дома. Отчим гнался за ней, но она сумела сбежать, направившись, куда глаза глядят, пока не оказалась совсем одна одинёшенька в лесу. В этот лес она часто ходила за хворостом, однако в этот раз ноги принесли её в какое-то совсем незнакомое место. Испугавшись, малютка попробовала было отыскать дорогу, однако заплутала лишь сильнее, да так, что даже все звуки почти стихли. Долго она бродила среди деревьев, пока чуть не выбилась из сил. Наконец, она вышла к какому-то небольшому лесному озерцу. К тому часу уже успело стемнеть. Сев на камень возле воды, девочка горько закручинилась. Что ей было делать? Дома, конечно, было плохо, и обижал отчим, но там еда и какой-никакой, кров, а тут она совсем одна, голодная, босая и беззащитная перед любой опасностью. Ей нужно было вернуться. Но как? Она пробовала вспомнить, как пришла сюда, однако не могла, а все тропинки и деревья казались ей совершенно одинаковыми. Тогда девочка зажмурилась крепко-крепко, стиснула кулачки и проговорила в темноте «вода-водица, выведи, не дай дитю пропасть-погубиться». И, едва сказала, как в тишине услышала лёгкое журчание. Это был ручеёк. Девочка подумала, что это хороший знак и надо идти по его руслу. Едва обнаружив ручей, она увидела, как вокруг неё смыкается плотная пелена тумана. Было очень страшно, но малютка решила придерживаться выбранного пути. То и дело в кромешной темноте и глуши ей слышались какие-то странные и страшные голоса, они шептали, что хотят её кровушки, хотят спеленать ручки-ножки, затащить под корни, разорвать на части, но, когда голоса становились громче, в журчании ручейка слышался радостный переливчатый голосок, говорившей ей идти вперёд и ничего не бояться. Она не знала, сколько прошло времени, но берега ручейка раздались, превратившись в реку. Девочка пошла по берегу, тихо приговаривая себе «ивушки плакучие, скройте дитятко малое, от взгляда дурного укройте, от беды скройте». И казалось ей, что шептались меж собой деревья, обещая не дать в обиду, а тут под ногами и тропинка появилась. Тогда в третий раз взмолилась девочка, прося землицу не дать сбиться ей с пути, да защитить от всякого зла. И стелилась тропинка ей под ноги как ковёр, и как не было усталости. А страшные голоса во тьме грозились, но ничего не могло ей навредить. Так и вышла девочка из лесу, да считай прямёхенько к дому. И как только опушка осталась позади, рассеялся туман, плеч девочки будто кто коснулся, подтолкнув вперёд. Она обернулась, но никого не увидела, только услышала напоследок, словно ветер прошелестел «ступай, добрая душа», да поспешила к дому… Много воды утекло с тех времён, и неведомо, что стало с той девочкой, но кто-то говорил, будто через несколько лет, когда она подросла, её отчим умер, а сама она, подхватила всё добро, и ушла куда глаза глядят, перед этим поклонившись на перекрёстке всем сторонам света.       Агидель закончила и сразу же заметила, каким пронзительным взглядом смотрела на неё Марика. Не нужно было ничего говорить, дабы понять — Огинь, как и немногим ранее Агеллон, знала, что девушка на самом деле рассказывала о себе. Обе вспоминали как их после Большого испытания понесло в сторону того странного озера и развалин. Все случайности и совпадения, в действительности имели куда больше закономерности, вот только обе не знали, и не до конца понимали, что же всё это значило? Что происходило в их жизнях, почему это было, к чему вело?       По стенке шатра, противоположной от входа, вдруг раздался резкий удар, заставивший кадетов вновь подскочить со своих мест. Приглушённый плотной тканью, снаружи прозвучал строгий голос: — Считаю до пяти, если к тому времени в шатре останется тот, кого там быть не должно, отправлю рыть выгребные ямы до конца лагеря. Раз!       Все тут же подхватились, начиная впопыхах собираться. Это была Эверстейн! Кадеты вылетали из укрытия один за другим, кто-то прямо на ходу пытался нацепить сапоги, кто-то отчаянно ругался, стараясь не запутаться в рукавах дублета. На счёте «четыре» в шатре не осталось никого кроме Агидель и Сильвии. «Пять» — глухо раздалось снаружи, отдаляясь. Рыжеволосая и охотница быстро загасили лучины, поспешно раздеваясь, прежде чем забраться под одеяло. Им до сих пор не верилось, что они отделались так легко. Сердца стучали часто и громко. Несколько долгих минут молчали, прежде чем дочь леса решилась тихо выговорить: — Неужели она просто ушла? — Похоже на то, — прошептала в ответ голубоглазая красавица, прислушиваясь к звукам снаружи и стараясь успокоиться, — но надо признать, она, кажется, напугала так, как ни одна из всех наших историй… Если не считать Радана с его бесами, — нервно хихикнула Агидель. — Не напоминай мне даже, — тяжело ухмыльнулась и Сильвия, — я теперь вообще не уверена, что смогу уснуть. Это же надо было такой жути нагнать! Между прочим, рассказы Лонгина и Колека тоже ничем не лучше. Ингвар вообще, как всегда! — Ну, надо признать, кажется твоей историей впечатлились не меньше, — прыснула рыжеволосая, — причём в тот миг, когда ты говорила, про то, как с тобой прощались духи леса, по-моему, Селима едва чувств не лишилась. — А то ты не знаешь, что наша «храбрая сердцем» до сих пор в чащах себя чувствует неуютно, — улыбнулась охотница, — да и вообще, этот её тайхран, не к ночи будет помянут, тоже жуть жуткая. Звучит немного забавно, но, если попытаться представить… — прошептала охотница и тряхнула головой. — Я даже не ожидала, что настолько, — согласилась капрал, — но, кстати, заметь: очень уж он смахивает на описание наших бесов, если не считать собачьей головы. — Есть такое. Я вообще давно замечаю, что с далканцами находится довольно много совпадений, просто их культура гораздо более самобытна и не совсем привычна нам, а так… — У меня, например, складывается ощущение, что, когда речь заходит о богах, мы все как будто упускаем нечто очень важное. Касаемся, смотрим, но не можем разглядеть картины целиком… Да простит меня Свар! — чуть более взволнованным шёпотом поделилась Агидель. — Да! Именно! — оживлённо закивала Сильвия, — хотя… Вот знаешь, когда рассказывали ты и Марика, я тоже не смогла взять в толк, что же это было. Что это вообще за истории? Мне показалось, вы сочиняли их прямо на ходу! Но у вас так интересно получалось, это… Завораживающе, но очень страшно, Агидель. — Ну… За Марику сказать не берусь, — чуть протянула Агеллон, — а я действительно всё придумывала. Может быть, и она так же поступила? — задумалась девушка, хотя сама верила в это с трудом. — Надо будет завтра спросить, — зевнула русоволосая, покрепче обнимая любимую, — не отпускай меня, пожалуйста, ночью, хорошо? — просящее вымолвила она. — Ни в коем случае, — тепло улыбнулась голубоглазая, бережно поцеловав любимую в уголок губ, — и, Сильвия, спасибо тебе огромное. У меня ещё никогда не было такого торжества, ты потрясающе всё устроила. Я очень рада. — А я рада, что ты счастлива, — чуть более откровенным поцелуем ответила охотница, чувствуя заметное воодушевление от столь тёплых слов своей красавицы.       Агидель сомкнула веки. На губах блуждала лёгкая улыбка, правда некоторые вопросы не давали покоя. Почему она не решилась сейчас сказать дочери леса, что историю не пришлось выдумывать, ведь это на самом деле произошло с ней в детстве? Она лишь изменила обстоятельства. Положа руку на сердце, рыжеволосая могла бы поклясться, что в ту ночь слышала многочисленные голоса. Одни хотели её гибели, но другие помогали ей выбраться из лесу, в общем-то, лишь благодаря им она и сумела найти дорогу. А что же видела Марика? Или кого? Ей бы хотелось переговорить с блондинкой, дабы лучше понять случившееся. Но захочет ли та говорить, или будет довольствоваться тем, что уже приоткрыла завесу своей тайны? Чётких ответов на эти вопросы Агеллон сейчас всё равно не получила бы. Зажмурившись посильнее, она мысленно попросила небесных сестёр Ланис и Марис послать ей на сон не всяких кошмаров, а что-то приятное. Дыхание выравнивалось, сердце замедляло ход. Обнимая Сильвию, Агидель медленно погружалась в пелену сновидений.