Чудеса же случаются, правда?

Ирина держала в руках бокал с вином и не сводила глаз с разгорающихся огоньков пламени, пляшущих в разожженном камине и озаряющих гостиную тёплым мягким светом. Вечер удался на славу. Геннадий проявил всё своё кулинарное мастерство, приготовив для них двоих потрясающе аппетитный ужин, и сейчас они, сытые и довольные отдыхали, наслаждаясь вкусным вином, приятной атмосферой и ненавязчивым общением друг с другом. Если бы каждый новый год в жизни Павловой хоть немного походил на нынешний, велика вероятность того, что она действительно полюбила бы этот праздник. — Вы так и не сказали, смогли ли дозвониться до кого-то из знакомых? Ира, не отводя взгляда от камина, отрицательно покачала головой. — Не смогли? Неужели со связью проблемы? — Геннадий засуетился так, будто в эту же секунду решил звонить в телефонную компанию и в экстренном порядке решать этот несомненно самый важный, просто не терпящий отлагательств вопрос. — Да нет же, — Ира перевела взгляд на мужчину и мягко улыбнулась. — Не поверите. Я даже не включала телефон. — Как не включали? — Вот так, — Павлова пожала плечами и перехватила бокал второй рукой. — Наверное, первый раз в жизни я просто отключила мобильный. — А как же ваши подчинённые? Судя по вашим рассказам процент катастроф в хирургическом отделении зашкаливает до предела, как же они справятся без своего начальства? Павлова на мгновение задумалась. — Вы знаете, плевать. Серьёзно. Мне чертовски все равно что там происходит. Моё дежурство только через пару дней и я впервые в жизни хочу позволить себе не думать о работе. Это для меня совсем не характерно, но... — Она развела руками, поджимая губы. — Как есть. Ира отпила вино, в очередной раз, в сотый, тысячный раз за последние сутки поражаясь самой себе. Это все было категорически на неё не похоже. Павлова, которая всегда держала руку на пульсе; Павлова, с маниакальным рвением контролирующая своё выстраданное отделение; Павлова, для которой работа была на втором месте после сына, просто напросто отключила телефон и исчезла для всех. Просто так, без объяснения причин. И даже не испытывала по этому поводу угрызений совести. Уму непостижимо. А самое странное, что мир не рухнул. Что до вопроса Геннадия она за целый день даже не вспомнила о Склифе. Что все её мысли вот уже двое суток занимал мужчина, сидящий сейчас в кресле напротив, и она уже почти смирилась с этим фактом, приняв его как неизбежное. — Здорово. По-хорошему Вам завидую, Вы молодец. Нужно уметь отдыхать. — Сказать проще, чем сделать. — Поверьте, я об этом знаю, как никто другой, — Геннадий грустно улыбнулся. — За последние лет десять работа для меня была всем. Дети выросли, семья распалась, вот только он — мужчина кивнул в сторону пса, развалившегося у камина — у меня и остался. Он и работа. Она позволяла чувствовать себя менее одиноким и более нужным. — А почему распалась ваша семья? Вопрос вырвался из уст Иры непроизвольно. Она не успела подумать ни о его уместности, ни о своей тактичности, и если бы не третий бокал вина за сегодняшний вечер, она точно бы не позволила себе его задать. Но алкоголь притуплял чувства неловкости и стеснения, а может желание узнать больше об этом мужчине было настолько велико, что они подавлялись сами собой. Замерев в ожидании реакции Геннадия, Ира смотрела на него в надежде, что ничего не испортила своим любопытством. Кривицкий, кажется, всерьёз обдумывал свой ответ. Он смотрел куда-то вдаль, за плечо Ирины, будто не замечая её в этой комнате, будто переносясь в памяти туда, в то время, когда он был женат и наверняка счастлив, и Павлова уже успела пожалеть о том, что заставила его вернуться к этим воспоминаниям. — Сложно сказать. Мы с Ритой очень любили друг друга. У нас был красивый роман, прекрасная свадьба, мы родили чудесных детей. И мы хорошо с ней жили, правда хорошо. Даже счастливо. Черт его знает, в какой момент всё надломилось, — Кривицкий тяжело сглотнул и отпил ещё вина. — Просто мы как-то перестали понимать друг друга, слышать, ценить. Устали друг от друга, что ли... Нет, я по-прежнему её очень уважал и был за всё благодарен, но этого оказалось мало. Что-то ушло из отношений, что-то важное... И можно было или бороться за брак, или отпустить друг друга и не мучать. Мы пошли по второму пути... Наверное я где-то что-то сделал не так. Ира слушала, затаив дыхание. То, как этот человек сейчас открывался перед ней, делился с ней чем-то важным, личным, сокровенным было чертовски ценным. Она ещё раз восхитилась им за то, с каким уважением он отзывался о бывшей жене. За то, что ни словом, ни намёком не оскорбил её, не обвинил в разладе их семьи. Казалось наоборот, он считал себя виноватым и принимал всю ответственность за разрушение брака на себя. Тем самым ещё больше... Даже под воздействием вина не хотелось облекать в слова те чувства, которые он внезапно стал у неё вызывать. — Я вас утомил своими старческими разговорами? Ира вздрогнула, осознав, что уже несколько минут сидит в тишине после речи Геннадия и ничего ему не отвечает. — Нет, что вы. Я просто задумалась. — Откровенность за откровенность? — Что? — Почему у вас с супругом не сложилось? Геннадий смотрел так выжидающе и был практически напряжён, а возможно Ире всего лишь это показалось. Но почему-то она тоже чувствовала потребность поделиться с ним своей историей. — Ну у нас не так всё романтично. Я сейчас даже не могу сказать точно, любила ли я его. Казалось тогда, в двадцать лет, просто нужно было быть как все. Получить образование, выйти замуж, родить ребёнка, работать на достойной работе. Вот я и старалась. Павлов был неплохой партией. Звёзд с неба не хватал, но был умный, забавный, амбициозный. Как-то мне показалось, что так всё должно быть. Нормально. Спокойно. Как у всех, понимаете? Так вот мы и жили, как все. — А как же любовь? — А что любовь? — Павлова передернула плечами. — Про любовь это к книжкам и фильмам. А в жизни, оно по-другому. Ну, по крайней мере мне так казалось... Вроде нормально мы жили, тихо, без скандалов. Пока он не изменил мне со своей студенткой. — Вот урод, — в глазах Геннадия промелькнула тень и он крепче сжал бокал. — Да Господи, не в первой, — Ира горько усмехнулась. — Я знала обо всех его похождениях. Знала и закрывала глаза. Но в этот раз его перемкнуло. Посчитал, что влюбился. На старости-то лет. Собрал вещи, толкнул пафосную речь и ушёл. Даже благородно оставил мне квартиру. А я... Вы знаете, я даже не почувствовала ничего. Ни боли, ни обиды... Ничего. Пустота. Мне кажется, что даже легче без него стало. Осуждаете? Ира посмотрела с вызовом на Геннадия, но он в ответ только грустно покачал головой, так ничего не сказав. — Вот и не надо. У меня всё хорошо. Нормально всё. Я живу нормально. У меня работа, и сын, и коллеги, и... И мне ничего больше не нужно. Ира почувствовала, как почему-то стало невыразимо резать глаза, будто в них насыпали песка. Глупая тема, глупый разговор, зря она его спровоцировала, всё равно ничего хорошего не вышло. Ещё и Кривицкий сейчас, ещё чего не хватало, начнёт её жалеть. А ей жалость не нужна, у неё всё хорошо. В комнате почему-то стало прохладно не смотря на разгоревшийся камин. Или ей это только казалось? Будто почувствовав перемену в атмосфере, Элвис поднялся со своего места и, подойдя к Ирине, доверчиво положил голову ей на колени и понимающе заскулил. Машинально поглаживая собаку по шелковистой шерсти, Ира чувствовала, как начинает успокаиваться. — Вот предатель рыжий, — Геннадий слегка натужно рассмеялся, явно желая сменить тему. — Вы ему, кажется, очень понравились. — Только ему? Где-то в глубине души Павлова почти восхитилась своей прямолинейностью, но сейчас ей было плевать. Она выжидающе смотрела на мужчину и больше всего на свете хотела услышать его ответ. А он только растерянно хлопал глазами и через пару секунд молча отвёл взгляд. — Я... — Я поняла. Всё нормально. Павлова неестественно улыбнулась. Теперь в гостиной стало слишком душно и ей, казалось, было нечем дышать. Вскочив с места и обойдя встрепенувшуюся от прерванных ласк собаку, Ирина спешно вышла из комнаты, оставив Геннадия растерянно смотреть ей в след. *** Идиот. Дурак. Старый кретин. Кривицкий залпом осушил бокал с вином и почувствовал непреодолимое желание бросить его на пол. Почему она это сделала? Почему задала вопрос, от которого у него внутри всё похолодело? Неужели заметила, как он к ней относится? Геннадий чуть слышно чертыхнулся. Он искренне надеялся, что не выдавал своë волнение и трепет, которые каждый раз предательски возникали в её присутствии. Что ему удавалось сдерживать неконтролируемое желание смотреть на Ирину любую свободную минуту, с почти мазохизмом запоминая каждое движение, каждый жест, каждый поворот головы или взмах ресниц. За такой короткий промежуток времени он уже успел изучить, что когда у Павловой что-то не получается — она забавно хмурится и закусывает губу. Что когда волнуется — обязательно теребит что-то в руках. А когда задумывается о чём-то, то будто забывает обо всём на свете, погружаясь в себя и не обращая внимания на происходящее вокруг. Давая возможность любоваться собой без страха быть застигнутым врасплох. Он так осторожно и бережно накапливал эти воспоминания — каждую мелочь, каждую деталь, понимая, что всё это никогда больше не повторится. И, пожалуй, оно стоит того, чтобы помнить об этом всю оставшуюся жизнь. Её рассказ о своём прошлом вызвал в душе Кривицкого бурю эмоций — от жалости и сожаления, что эта прекрасная сильная женщина так мало хорошего видела на своём жизненном пути, до чувства, отчетливо напоминающего ревность, от одной мысли о том, что она столько времени принадлежала другому мужчине, который даже не осознавал, каким сокровищем обладал. Тягучая ярость разливалась по венам Геннадия, когда он думал, сколько боли и страданий принёс Ирине её бывший муж. И пусть она пыталась скрыть это, но Геннадий был уверен, что под маской равнодушия и безразличия таится ранимая, чистая и светлая душа, которой пришлось обрасти грубым панцирем, чтобы никому больше не позволить себя сломать. Больше всего Кривицкому хотелось согреть её своим теплом, окутать нежностью, заботой и позволить хоть раз в жизни снять свою дурацкую маску и быть настоящей. Понимал, что не имеет на это никакого права. Понимал, что через день-два она уедет и, вероятно, даже забудет как его зовут, стирая из памяти эти уже такие дорогие его сердцу моменты, в которые она невольно позволяла ему стать свидетелем своей слабости. А потом этот вопрос, который просто выбил почву из под ног Кривицкого, застав врасплох, поймав с поличным, не дав возможности подготовиться и выдержать напряжённый выжидающий взгляд изумрудных глаз. Первая мелькнувшая мысль о том, что она просто издевается и смеётся над ним, растворилась в его голове практически сразу от собственной несостоятельности. Не может. Не такая. Тем более страшно, тем более волнительно было думать о причинах, побудивших Ирину фактически спросить о его чувствах к ней. И получить в ответ, дьявол его дери, невнятное блеянье и потупившийся взгляд. Снова чертыхнувшись, Кривицкий вскочил с кресла и, уронив бокал на пол, выбежал из гостиной. Он нашёл её на кухне. Она вновь курила, стоя у открытого окна, переминаясь с ноги на ногу, обхватив себя одной рукой, и Геннадий испытал ощущение дежавю. Не вспоминая о пледе, аккуратно сложенном и лежащем на стуле со вчерашнего вечера, он подошёл к женщине и, остановившись за её спиной, крепко обнял в попытке согреть, поделиться своим теплом и вот так, без слов запоздало ответить на её вопрос. На этот раз она вздрогнула. И замерла, держа в руке догорающую сигарету, так гипнотизирующую Геннадия, пытающегося сосредоточиться на чём-то, кроме хрупкого тела в своих объятиях. Фатально терпящего поражение. Он подался вперёд и провёл носом по пушистым светлым волосам, пахнущим его шампунем и от этого факта просто сводящим с ума. Глухо выдохнув в область её шеи, скорее почувствовал, чем заметил, как она покрылась мурашками. Невозможная пытка. — Не только... — собственный голос показался Геннадию чужим. — Не только Элвис потерял от тебя голову. Геннадий почувствовал, как Ира буквально обмякла в его руках и без труда развернул её к себе. Сердце противно сжалось, когда увидел слезы, блестящие в её глазах. И понял, что больше всего на свете он хочет стереть эти слезы, эту морщинку между бровями, эту затаенную боль, прячущуюся глубоко внутри и маскирующуюся под напускным сарказмом. Стереть, уничтожить, сделать так, чтобы их не было — ни тогда, ни сейчас, ни в будущем. Не до конца отдавая себе отчёт, Кривицкий подался вперёд и коснулся губами уголка её губ. Медленно, почти невесомо, давая ей возможность решить — прекратить всё здесь и сейчас или ответить ему. И она ответила. Где-то в гостиной часы пробили полночь, оповещая о наступлении нового года, но Геннадий этого не слышал. Сжимая Ирину в своих объятиях, целуя податливые мягкие губы, чувствуя, что его порыв принят, его желание взаимно, Кривицкий думал, что это похоже на самое настоящее новогоднее чудо. Подниматься на второй этаж не было никаких сил и всё, что мог сделать Геннадий, это аккуратно, на ощупь пробраться в гостиную, оттесняя Ирину от выпирающих углов стен и открытых дверей, краем сознания поймав мысль, что Элвиса всё же стоит закрыть на кухне. Сделав это, он продолжил свой путь в комнату, не прекращая ласкать желанное тело, отрываясь от влажных губ лишь для того, чтобы сделать судорожный вдох и через секунду вернуться к ним, терзая и прикусывая их с новой силой. Почувствовав, как юркие пальчики быстро расправились с пуговицами его рубашки и спустились к пряжке на ремне брюк, Кривицкий, с трудом отстранившись, хрипло прорычал что-то нечленораздельное и накрыл её руки своей большой ладонью. В глазах Ирины промелькнуло недоумение, граничащее со испугом, и он тут же снова нашел её губы, обрушивая на них очередной поцелуй, чтобы стереть это затравленное выражение с её прекрасного лица. Он не был уверен в себе. Он знал, что у него давно не было женщины и не хотел облажаться. Он хотел доставить ей максимум удовольствия и не хотел, чтобы всё закончилось, так и не успев начаться. — Не торопись. Переведя дух, он подхватил края джемпера Иры и, поднимая руки, медленно стянул его, пропустив пару ударов сердца от вида открывшейся его взгляду груди, обрамленной белым кружевным бюстгальтером. Чуть дрожащими пальцами расстегнул пуговицу на её джинсах и, опускаясь на колени, помог ей избавиться и от этого предмета гардероба. Не поднимаясь, Кривицкий положил ладони на икры Ирины, чуть сжимая их, поглаживая и любуясь стройными ногами, начиная оставлять поцелуи на манящей коже, которая отзывалась мурашками на каждое его касание. Поднимаясь выше, скользя ладонями за губами, Геннадий покрывал поцелуями ноги Иры, не имея ни сил, ни возможности оторваться от неё ни на минуту. Подбираясь к белоснежному кружеву, он почувствовал, как в какой-то момент тело женщины напряглось под его руками. Желая раскрепостить её, а не пугать, с огромным усилием пропустил область белья и поднимался выше, перемещая руки на её ягодицы и чуть сжимая их, оставляя поцелуи на животе, ощущая как она вновь расслаблялась в его объятиях, как её руки начинали гладить его волосы, прижимая к себе еще сильнее. Он изучал её губами, языком, пальцами, оглаживал и зацеловывал каждый сантиметр так сумасшедше возбуждающего его тела, освобождал её от оков стеснения и неуверенности, каждым прикосновением убеждая, что она самая прекрасная и желанная женщина на свете. Распрямившись во весь рост, он припоминающими что нужно делать пальцами быстро расстегнул застёжку бюстгальтера и вслед за ним, обречённо летящим вниз, аккуратно опустил Иру на ковёр возле камина. Кривицкий прикрыл глаза от удовольствия, когда чуть подрагивающие женские пальчики провели по его обнажённой коже, виднеющейся в распахнутых полах так и не снятой рубашки, проложили дорожку от яремной вены до ремня и явно не собирались останавливаться, но он всё ещё считал, несмотря на сдавленные вдохи и прикусанные губы Иры, что приступать к главному ещё рано. Скользя жадными ладонями по влажному телу, он наконец добрался до такой манящей груди Павловой, поглаживая и сжимая её, стараясь не задевать пальцами самые чувствительные места и изо всех сил концентрируясь на том, чтобы доставить ей удовольствие. Спустя несколько минут распаляющих ласк, он припал губами к нежной коже и несколько раз проведя дразнящим языком по округлой ореоле, втянул губами сосок, а резкий женский стон, пронзивший тишину комнаты, был лучшим свидетельством того, что он всё делает правильно. Он продолжал ласкать её грудь сменяя крепкие ладони ртом, сменяя почти невесомые прикосновения ощущаемыми массирующими движениями, покусывая соски и тут же зализывая места укусов, почти теряя голову от яркости её реакции на каждое своё действие. Решив, что Ирина достаточно возбуждена, Кривицкий проскользил рукой вниз и положил ладонь на её промежность, ощущая влажную ткань трусиков и понимая, что не зря решил не спешить. Такая яркая реакция на прелюдию была весьма неожиданной и тем более впечатляющей. Надавливая чуть сильнее, он отвёл в сторону тонкое кружево и начал вести одному ему подвластную игру пальцами, сдерживаясь, чтобы самому не застонать от вида её извивающего тела перед собой. Не забывая хаотично покрывать поцелуями живот, грудь, ключицы Иры, не забывая запоминать, какие движения отзываются особым откликом и повторяя их снова и снова, заставляя её стонать все громче; не забывая максимально отвлекаться от собственного возбуждения он продолжал эту сладостную пытку, выдерживать которую становилось всё труднее им обоим. Хотелось целовать её везде, попробовать её всю, насытиться ею максимально, если насыщение в этом процессе вообще возможно. Оставив россыпь поцелуев на пути к низу живота Иры, Кривицкий почувствовал, как она вновь напряглась и попыталась свести бёдра. В ней невероятным образом умещались какая-то трогательная наивность и похотливая страсть, сводящая его с ума. Меньше всего на свете он хотел спугнуть женщину и больше всего на свете хотел показать ей, чего она достойна. — Не волнуйся, пожалуйста... Я не сделаю больно. Позволь мне... Геннадий почти целомудренно , лишь подушечками пальцев поглаживал внутреннюю сторону бедер Иры в ожидании, когда она совсем расслабится в его руках и раздвинет ноги ещё шире, приглашая его продолжить свои ласки. И она сдалась. Сдалась на волю его языка, творящего невероятные вещи на поверхности её влажных складок, на волю его губ, втягивающих, облизывающих и посасывающих возбуждённое средоточие её желания, на волю его пальцев, помогающих довести её до изнеможения, заставляющих кричать, извиваться, дрожать. Сжимать ладони в кудрявых мужских волосах, забывая о всяческом стеснении, прижимая его голову ещё крепче, ощущая его ещё ближе, направляя его ещё правильнее. Когда казалось, что её пытка вот-вот закончится, Геннадий оторвался от сочащейся соками женщины и выпрямился на коленях, легко поглаживая её лодыжки и беззастенчиво её рассматривая. Он никогда не считал себя слишком искусным любовником и половину того, что происходило минутами ранее, делал впервые в жизни, но результат его трудов превзошёл все его ожидания. Ирина тяжело дышала, её ладони хаотично блуждали по телу а ноги дрожали в его крепких руках. И возможно Кривицкий мог бы гордиться осознанием того факта, что причина всего этого он, но думать о чем-то еще, кроме желания обладать ею — такой восхитительной, неземной, совершенной — было просто невозможно. Понимая, что больше терпеть он точно не может, Геннадий расстегнул брюки и резко вошёл в женщину, тихо умоляющую его не останавливаться. Они сливались воедино, ненасытно шаря руками по телам друг друга, осыпая их поцелуями в любом месте, до которого могли дотянуться, подстраиваясь под рваные фрикции своего партнера, не сдерживаясь от громкой какофонии криков, стонов и влажных шлепков, с каждым движением предвкушая сладостное ощущение блаженства, приближая его всё сильнее, быстрее, ярче... Кажется, что резкая судорога пронзила обоих одновременно. На деле Кривицкий окончил парой секунд позже, когда понял, что довёл Ирину до мощного оргазма и теперь может потерять контроль над собственным удовольствием. Переводя дух, он перенёс вес своего тела на один бок, опираясь рукой о пол и не в силах смазать соприкосновение их тел ни на минуту, оставаясь рядом с Ириной, на ней, в ней, с нежностью целуя её обнажённое плечо и думая, что это самый лучший новогодний подарок за всю его жизнь. Неужели чудеса действительно случаются?