Ни слова о молочных бёдрах / No Talk of Milky Thighs

Мэн Яо стоит у раковины, втирает в руки лосьон, уставившись в пустоту и размышляя о своём. Плавные однообразные движения успокаивают, даже убаюкивают. А потом он ловит на себе в зеркале взгляд мужа. Мгновенно накатывает беспокойство. Но Мэн Яо тут же старается это самое беспокойство спрятать и улыбается Сичэню своей фирменной улыбкой с очаровательными ямочками. Он годами проделывает этот нехитрый фокус, — каждый раз, когда необходимо скрыть от пытливого взгляда мужа своё внутреннее состояние. — О чём задумался? — спрашивает Лань Сичэнь, подходя к соседней раковине, чтобы взять зубную щётку. Мэн Яо пожимает плечами, осторожно сбавляя лучезарность улыбки. Но Сичэню такого ответа недостаточно, и он продолжает выжидающе поглядывать на Мэн Яо в зеркало, пока выдавливает на щётку зубную пасту. Мэн Яо мысленно вздыхает. Ему просто необходимо обдумать всё в тишине и покое, привести мысли в порядок. Но, помимо этого, ему важно знать. Знать, что именно известно его мужу. — Скажи, ты... не удивлён поступком Лань Ванцзи? Это так... — Мэн Яо запинается, осторожно подбирая слова, чтобы никоим образом даже намёком не оскорбить Ханьгуан-цзюня. Потому что это единственное, чем можно зацепить Сичэня: задеть каким-то образом его брата. В итоге Мэн Яо не находит ничего лучше, как завершить фразу максимально нейтрально, сдобрив слова очередной милой улыбкой: — Это так непохоже на него. — Не похоже? — переспрашивает Сичэнь, поднимая бровь. Мэн Яо хочется вопить от бессилия. Люди часто по ошибке принимают за чистую монету бесстрастный и спокойный вид Лань Сичэня. И мало кто подозревает, что первый нефрит так же хитёр и проницателен, как и все остальные. Просто Лань Сичэнь скрывает всё это за невинным показным благодушием. Когда-нибудь Мэн Яо обязательно подловит мужа. Заставит открыто показать и эту свою сторону. Но пока Сичэнь ни разу не прокололся. Временами это очень сильно настораживает. Словно Сичэнь на самом деле ведёт свою игру и знает гораздо больше, чем показывает. Как ни странно, всё это заставляет Мэн Яо ещё сильнее влюбляться в своего мужа, что, стоит признать, немного... Ладно, никаких «немного», — всё это очень сильно попахивает мазохизмом. Но и сам Мэн Яо может быть, — и тут уж никаких «немного», — тем ещё садистом. Поэтому в какой-то момент он решил для себя, что в конце концов между ними всё так или иначе уравновесится и уладится само собой. — Я хочу сказать, что мы вроде как отправились туда ради этой девицы, Яньли, — продолжает он, немного наклонив голову к плечу. — Разве? — Сичэнь включает щётку, начиная чистить зубы. А Мэн Яо старается зубами не скрипеть. Негромкое жужжание электрической зубной щетки заполняет тишину и даёт Мэн Яо необходимую передышку, чтобы мысленно вернуться ко всем тем разговорам, что они вели с Сичэнем. К разговорам, которые предшествовали получению злополучного приглашения на ужин и состоялись в разное время задолго до него. Лань Цижэнь всегда был заинтересован в этом союзе. Он давно хотел породниться с Цзянами. Но у него было два племянника. А Цзян Яньли в то время, — то есть, практически всю свою жизнь, — была обручена с Цзинь Цзысюанем. Ещё одним сыночком отца Мэн Яо. Поэтому девицу Цзян Лань Цижэнь никогда не рассматривал как вариант. А потом Лань Сичэнь объявил о своей ориентации и попросил разрешения взять в мужья его, Мэн Яо, незаконнорожденного сына Цзинь Гуаншаня. Правда, тогда уже никто не осмеливался называть его незаконнорожденным в лицо, а с теми, кто всё-таки осмеливался, Мэн Яо аккуратно расправлялся. Каждый из них в итоге получал по заслугам. Получал по полной, даже не понимая, в чём истинная причина навалившихся невзгод. Но всё это не имело никакого значения. Ни для кого не было секретом, как дядя его мужа относился к отцу Мэн Яо, главе Цзинь, человеку, прославившемуся неумением держать свой член в штанах. Мэн Яо просто не понимал, как только его угораздило родиться сыном такого похотливого уёбка. Пусть его мать и имела сомнительную репутацию, — в глазах людей, на мнение которых Мэн Яо было откровенно плевать, — но, по крайней мере, её гены дали ему хоть что-то полезное. Например, ум. Умение строить козни. И если вместо доброты она наградила его злобой — что ж, эту часть своей натуры Мэн Яо научился контролировать. Союз с Цзинями Лань Цижэнь просто вынужден был принять. Он был крайне вежлив с Мэн Яо, но тот прекрасно знал, что дядя его мужа никогда не относился к нему с симпатией. А вот Цинь Су старик, наоборот, обожал, даже несмотря на то, что она тоже являлась отпрыском семейства Цзинь. И в течение того года, что Цинь Су была его невесткой, Лань Цижэнь общался с ней очень тепло. И, вероятно, оплакивал её кончину больше других. В том числе и больше, чем сам Лань Ванцзи. — А разве нет? — отвечает наконец Мэн Яо мужу, в свою очередь вопросительно поднимая бровь. В эту игру могут играть двое. Сичэнь слегка пожимает плечами, продолжая чистить зубы. Мэн Яо приходится отвести взгляд, чтобы муж не заметил, насколько он зол. Между ними повисает напряжение, и весь вечер Мэн Яо задаётся вопросом, прикоснётся ли к нему Сичэнь в постели этой ночью. Сам Мэн Яо не в настроении для постельных утех, но ему важно, чтобы Сичэнь нуждался в них. Нуждался в нём. Сичэнь отворачивается и просто засыпает. Это злит. И в свою очередь заставляет Мэн Яо мучиться бессонницей. Он всю ночь ворочается в постели, прислушиваясь к тихому дыханию спящего мужа. Временами раздражённо поворачивается к Сичэню, чувствуя желание просто столкнуть его с кровати. А остальное время просто всматривается в черты спящего супруга, освещённые холодным лунным светом, проникающим через окно. И чувствует, как сердце переполняется чувствами, распирает грудь, готовое разорваться. Это пугает. Мэн Яо боится. Боится, что Сичэнь в конце концов бросит его. Пусть даже не в буквальном смысле, но Мэн Яо переживает, что однажды Сичэнь оставит его без поддержки. Перестанет проявлять интерес. И Мэн Яо станет ему неважен... Он боится того, что с ним тогда будет. Что ему останется, когда это произойдёт? Тогда Мэн Яо точно потеряет смысл жизни. И позволит этому миру сгореть дотла. Целиком и полностью. К хуям всех остальных. Под утро, в предрассветных сумерках, дыхание Сичэня сбивается, он пропускает вдох, словно пытается справиться с желанием чихнуть. Вроде бы мелочь. Но Мэн Яо сразу начинает паниковать. Он, не раздумывая, пододвигается ближе и мягко касается ладонью щеки Сичэня. — Ты в порядке? — шепчет он, не зная, спит ли ещё его муж или уже проснулся. Сначала Сичэнь никак не реагирует, но мгновение спустя медленно открывает глаза. — Ты что, не спишь? Мэн Яо сам не знает, почему горло перехватывает. Но вид сонного Сичэня, его взгляд, полный неосознанного беспокойства и желания убедиться, что с ним, с Мэн Яо, всё в порядке, — всё это вызывает непонятную грусть. Мэн Яо хочет отдёрнуть руку, уже жалея, что разбудит мужа. Но Сичэнь успевает схватить его за запястье и заставляет вернуть ладонь, поглаживавшую до этого его щёку. А затем обхватывает Мэн Яо за талию и притягивает к себе. Последующий секс полностью опустошает Мэн Яо... Ещё больше бередит растревоженные переживаниями душевные раны, оставляет его распятым и беспомощным, словно очищенный от всякой кожуры и сердцевины фрукт, разложенный для сушки под палящими лучами солнца. Мэн Яо утыкается лицом в шею мужа, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. Когда он в таком состоянии, Сичэнь всегда становится более нежным и заботливым, но всё равно Мэн Яо до сих пор продолжает прятать от него взгляд. Нельзя, чтобы Лань Сичэнь видел его глаза, видел слёзы отчаяния и любви... Как бы Мэн Яо ни хотелось, чтобы Сичэнь оградил его от всех переживаний своим теплом, нельзя, чтобы муж видел, насколько он на самом деле несчастен. Накатывающий оргазм настолько ошеломителен, что Мэн Яо на мгновение отключается. А когда приходит в себя, то чувствует, что Сичэнь всё ещё внутри него, твёрдый, не получивший своей разрядки. Тем не менее муж начинает осторожно отстраняться и выходить из него. — Нет-нет, — лихорадочно шепчет Мэн Яо, цепляясь за плечи Сичэня и крепко прижимая его к себе. — Ты... устал, — шепчет в отчет Сичэнь, снова наваливаясь и сжимая его в объятиях. Их кожа влажная от пота и слёз. — Угу, — Мэн Яо не считает нужным отрицать очевидное. — Ты заставил меня отключиться. — В хорошем смысле? — спрашивает Сичэнь, уткнувшись ему в шею. Никаких «надеюсь», Сичэнь никогда не предполагает, он именно спрашивает. Не делает вид, что знает, как именно Мэн Яо должен себя чувствовать. Мэн Яо ценит это. — Угу, — шепчет он. — Всегда только в хорошем. Он чувствует, как Сичэнь становится ещё твёрже внутри него. О, Мэн Яо обожает эту часть. Когда сам он уже получил удовольствие и лежит обессиленный, а Сичэнь нависает над ним и берёт своё. Мэн Яо нравится выражение лица мужа. Как тот не сводит с него взгляда, смотрит глаза в глаза, будто хочет, чтобы Мэн Яо знал, кто именно доставляет ему удовольствие. И даже если Лань Сичэнь ничего подобного не подразумевает, Мэн Яо воспринимает всё именно так. И если завтра ему придётся умереть, — что ж, так тому и быть. Главное, что в мгновения, подобные этому, Сичэнь видит, как сильно Мэн Яо его любит.

***

Только неделю спустя Сичэнь наконец-то решает напроситься в гости. Лань Ванцзи ждал этого и даже рад, что брат не стал и дальше тянуть. Им и правда нужно поговорить. И хорошо, что визит Сичэня выпадает на вечер пятницы. Лань Ванцзы отвозит Сычжуя в дом Цзинъи на ночёвку и по возвращении готовит лёгкий ужин для себя и брата. Для Сычжуя Лань Ванцзы всегда готовит, старательно выбирая продукты, следует правилам пирамиды питания и рекомендациям по здоровому рациону, — как и полагается обсессивно-компульсивной личности, которой он наверняка является. Хотя почему «наверняка», является без сомнения. Со временем, конечно, он научился лучше контролировать эти свои порывы, временами смахивающие на одержимость, и навязчивые идеи. Но также Лань Ванцзи признал, что придётся всю жизнь бороться со своими худшими наклонностями, иначе они возьмут над ним верх. А ради блага Сычжуя этого ни в коем случае нельзя допустить. Значит, придётся совмещать то, что, по его мнению, полезно для сына, с тем, что делает ребёнка счастливым. Однако временами, несмотря на все свои благие намерения и усилия, Лань Ванцзи думает, что, возможно, где-то всё-таки перегибает. И показательный пример — то, как воодушевился и обрадовался Сычжуй, узнав, что Вэй Инь станет его вторым родителем. И как был благодарен Вэй Ину за согласие. Впрочем, если уж быть точным, Вэй Ин не то чтобы согласился. Ладно, он вообще не дал никакого согласия. Из всех поступков, за которые Лань Ванцзи обычно чувствовал вину (по правде говоря, в основном это касалось его родительских навыков, вернее, их недостатка), он не чувствовал ни капли вины за своё внезапное предложение. Потому что, став свидетелем той сцены между Цзян Чэном и Вэй Ином, сразу понял, что последний собирается совершить какую-то невероятную глупость. Вэнь Жохань сидел и нарочно не вмешивался, явно наслаждаясь тем, как легко Вэй Ин перешёл от милого кокетства к бурному выяснению отношений. А тот, ни капельки не заботясь, что свидетелями этой сцены стали главы нескольких кланов, во всеуслышание заявил о своих видах на брак с младшим никчёмным отпрыском Вэней. Вэй Ин был слишком поглощён попытками спасти брата от незавидного брака, поэтому просто не обращал внимания на настоящую угрозу — главу Вэнь, посмеивающегося в сторонке и с интересом ожидающего, куда заведёт Вэй Ина его каприз. В тот момент Лань Ванцзи начал понимать: каким бы умным, сообразительным и одарённым ни был Вэй Ин, ему явно не хватало чувства самосохранения. Точнее, оно отсутствовало напрочь. Лань Ванцзи понял это по взгляду Цзян Фэнмяня. Который отчаянно пытался дать понять Вэй Ину, не произнося этого вслух, чтобы тот отступил. Отказался от того, что задумал сделать. И точно также Лань Ванцзи понял, что Вэй Ин не собирался отступать и отказываться от своей безумной затеи. И готов не раздумывая броситься в омут с головой. Что ж, сам себе виноват, дурак. Дурак, который исцелил его сына именно благодаря отсутствию чувства самосохранения. Но даже несмотря на всё это, Лань Ванцзи сам немало удивился, когда, повинуясь непонятному порыву, встал и предложил руку Вэй Ину. Он пришёл на ужин только потому, что на этом настоял дядя. Лань Ванцзи вообще не собирался соглашаться на союз с семейством Цзян и жениться на Цзян Яньли. Не пошёл бы на это, даже если бы не знал, что в неё давно уже влюблён Не Минцзюэ. По правде говоря, Лань Ванцзи вообще не собирался вступать в брак. Больше не собирался. Возможно, когда-то давно... И вот теперь Вэй Ин появился на ужине. Как призрак прошлого, спустился по лестнице. Весь в чёрном. И в чём-то полупрозрачном под пиджаком. Лань Ванцзи сразу захотелось поплотнее запахнуть на нём этот клятый пиджак. Да, в нём заговорил собственник, этот помешанный на контроле фрик, который помнил того Вэй Ина, из прошлого. Вэй Ина, который несколько месяцев безжалостно дразнил его и провоцировал, пока Лань Ванцзи не сорвался и не схватил его, заткнув рот поцелуем. До этого момента сам Лань Ванцзи даже и не понимал, что хотел именно этого. Вэй Ин и сам был потрясён. Как будто все его поддразнивания были именно безобидной забавой, а не мучительно затянувшейся прелюдией к истинной страсти. Помнится, когда первоначальный шок прошёл, Лань Ванцзи снова поцеловал его, на этот раз гораздо нежнее. И Вэй Ин обмяк в его руках, растаял как воск свечи. Это заставило и самого Лань Ванцзи сгорать от страсти. И растопило его сердце. Последующие четыре месяца прошли в полнейшем сумасшествии. Лань Ванцзи настолько глубоко провалился в эту кроличью нору, что начал тешить в себе совсем уж безумные фантазии. О всяких «жили они долго и счастливо» и тому подобном. А затем Вэй Ин исчез. Исчез так же внезапно, как ворвался в его жизнь. Это произошло во время выходных, когда Лань Ванцзи срочно уехал домой, в спешке забыв свой телефон. Вернувшись, он обнаружил шесть пропущенных звонков от Вэй Ина, и тут же попытался перезвонить. Но ему никто не ответил. А потом номер и вовсе оказался отключён. Позже Лань Ванцзи узнал, что Вэй Ин перевёлся. Внезапно. И никто не знал, куда именно. Даже младший брат Не Минцзюэ, который весь год был с Вэй Ином не разлей вода. А потом... Потом жизнь Лань Ванцзи перевернулась с ног на голову. И он перестал искать Вэй Ина. По мере того, как проходило время, события тех бурных четырёх месяцев всё больше начинали казаться иллюзией. Миражом. И тот факт, что никто, кроме него самого и Вэй Ина, не знал о происходившем между ними, только всё усугублял. Когда по прошествии нескольких лет никто больше не упоминал имя Вэй Ина, Лань Ванцзи стал задаваться вопросом, уж не привиделось ли ему всё это. А потом, в один прекрасный день, он встретил Вэй Ина. Повзрослевшего, более сильного, серьёзного, даже в своей никуда не девшейся игривости, — словно теперь эта самая игривость была обусловлена какой-то серьёзной целью. И этот Вэй Ин утверждал, что не помнит его. Учитывая, как он изменился за эти годы, всё это в совокупности только утвердило Лань Ванцзи в мысли, что те жаркие четыре месяца действительно были его фантазией. Но теперь... Лань Ванцзи просто ничего не мог с собой поделать. Старался зацепить Вэй Ина то так, то сяк. А Вэй Ин, вместо того чтобы не обращать внимания, как сделал бы действительно незнакомый человек, и не думал отступать. Хотя, возможно, отступать в принципе было не в его характере. Возможно, он вообще никогда не шёл на попятный. Это вовсе не означало, что он помнил Лань Ванцзи. Даже несмотря на то, что знает, во сколько у Ланей принято ложиться спать, знает об их правилах. Даже несмотря на то, как сверкали глаза Вэй Ина, когда Лань Ванцзи прижал его к стене в ванной... Сверкали гневом, да... И зрачки расширились так, что почти полностью поглотили радужку, тоже из-за гнева, как же. Тем не менее, не стоило исключать, что, возможно, Вэй Ин действительно не помнил всего, что было между ними, так, как это помнил Лань Ванцзи. Но для него, снова оказаться рядом с Вэй Ином... Это стало сродни тому, будто его снова затянуло в ту самую кроличью нору, как в аэродинамическую трубу. Затянуло и вернуло в те времена, когда он что-то по-настоящему чувствовал. Лань Ванцзи давно уже большую часть своего времени и сил тратил исключительно на то, чтобы быть достаточно хорошим отцом своему сыну. Ещё львиную долю энергии отнимала работа. А также старательные попытки скрыть от брата неприязнь, которую Лань Ванцзи испытывал к его супругу. Для чего-то большего в жизни Лань Ванцзи просто не оставалось места.

***

Дверной звонок вырывает Лань Ванцзи из задумчивости. И заставляет встрепенуться. Его брат, в обычной своей манере, не задаёт никаких вопросов об импульсивном предложении руки и сердца, пока они не заканчивают ужинать. И только потом осторожно спрашивает: — Ты... помнишь Вэй Ина со времён медицинского колледжа? Сичэнь как раз был на втором году ординатуры по анестезиологии, когда Вэй Ин поступил на первый курс. По правде говоря, Лань Ванцзи не думал, что брат его помнит. — А ты? — спрашивает Лань Ванцзи вместо ответа. Сичэнь смеётся. — Ну, его трудно забыть, не так ли? В те времена я, можно сказать, даже был немного в него влюблён. Лань Ванцзи понятия не имеет, что именно отражается на его лице, но смех брата резко обрывается. — О. — произносит Сичэнь мгновение спустя. Лань Ванцзи не отвечает. Главным образом потому, что вряд ли словами лучше выразит то, что, судя по всему, уже написано у него на лице. — И влюблён до сих пор? — спрашивает он наконец, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. Сичэнь хмурится. — Сейчас я женат. — И всё-таки? — настаивает Лань Ванцзи. — Я слышал, многие женатые люди имеют привязанности на стороне. — А я похож на многих? — холодно интересуется Сичэнь. Ясное дело, брат обижен. — Полагаю, это означает, что ты всецело посвятил себя Цзинь Гуанъяо, — не отступает Лань Ванцзи. Ему необходима полная ясность. Никаких недомолвок. Иначе придётся ограничивать визиты брата после свадьбы с Вэй Ином, а Лань Ванцзи этого очень не хочется. — И в радости, и в горе, — отвечает Лань Сичэнь. Теперь приходит очередь Лань Ванцзи хмуриться. — Звучит как-то не очень обнадеживающе. — Вообще-то я процитировал свадебные клятвы. О... — Правда? — Ты и сам однажды уже произносил эти слова! Ах, да. Точно. По правде говоря, Лань Ванцзи мало на что обращал внимание в день своей свадьбы. Большую часть времени он пытался справиться с подступающей к горлу горечью и противным чувством тошноты. — В следующий раз буду более внимательным, — бормочет он и тянется за ещё одним кусочком фруктов. Когда ответа не следует, Лань Ванцзи поднимает взгляд на брата. — Значит, ты и правда всё решил? — говорит наконец Сичэнь. — Уверен? — Разве я когда-нибудь говорил что-то, в чём не был уверен? — парирует Лань Ванцзи. — Очевидно, да. Когда в первый раз произносил свои свадебные клятвы. Лань Ванцзи перестаёт жевать. — Туше, — произносит он мгновение спустя.