Ни слова о молочных бёдрах / No Talk of Milky Thighs

К тому времени, как церемония возобновляется, — а возобновляется она после того, как смущенный, но при этом немало впечатлённый дядя Сичэнь, появляется за руку с Сычжуем и изящным взмахом второй рукой снимает барьер, — гостей меньше не становится. Более того, похоже, их количество даже увеличивается. И все находятся в нетерпении и предвкушении. Когда Старейшина Илина снова появляется на помосте, по толпе прокатывается коллективный вздох. Если раньше Старейшина Илина, казалось, светился изнутри, то теперь и вокруг него появилась сияющая аура. Буквально. На несколько мгновений это окутывающее его сияние кажется настолько ярким, что сам Вэй Усянь начинает мерцать, то появляясь, то исчезая в этом свете, словно привидение. И только потом становится ясно, что это действительно привидение. Белое мерцающее сияние, которое будто накладывается на фигуру Старейшины Илина. Человек, способный повелевать мёртвыми с помощью своей флейты, сияет сейчас, как божество, сошедшее с небес. А затем сияние рассеивается. И являет всем ослепительно улыбающегося Старейшину Илина. Целого и невредимого, словно это не он мгновение назад чуть не стал одержим призраком. Если избавление от навязчивого привидения и стоило ему каких-то усилий, он ничем этого не показывает. Продолжая улыбаться, он протягивает руку к ребёнку, сидящему в первом ряду вместе с представителями семейства Лань. — Где же мой хранитель колец? — громко зовёт Вэй Усянь. Лань Сычжуй торжественно поднимается на помост: осанка его настолько идеальна, что наверняка вызывает заслуженную гордость не одного поколения предков со стороны Ланей, но на лице мальчика сияет улыбка. Он несёт две коробочки с кольцами. Одну из них, — ту, в которой на кольце выгравировано имя его отца, — Сычжуй протягивает Вэй Усяню. Тот берёт коробочку и подмигивает мальчику. После этого Сычжуй поворачивается к Лань Ванцзи, протягивает коробочку с кольцом, на котором имя его шифу, и теперь улыбка его меняется: в ней проскальзывает гордость. Словно он говорит: «Мы сделали это, пап!» Лань Ванцзи улыбается сыну в ответ. И толпа снова ахает. Потому что мало кто вообще когда-либо видел улыбку Лань Ванцзи. Тем более такую, в которой прямо читается «Я люблю тебя!» Сычжуй кивает, и улыбается ещё ярче. После чего поворачивается, чтобы спуститься с помоста на своё место, но Вэй Усянь неожиданно удерживает его. А когда мальчик в замешательстве поворачивается, Вэй Усянь достаёт из внутреннего кармана своего красного наряда шёлковый мешочек. — Эта церемония объединит нас троих. Так что тебе следует остаться с нами. Сычжуй переводит вопросительный взгляд на отца. Лицо того снова невозмутимо, но он кивает, подтверждая слова Вэй Усяня. Сычжуй снова смотрит на своего шифу. Который достаёт из мешочка ещё одно кольцо и опускается на колени, протягивая его мальчику. — Примешь ли ты меня в свою семью, Лань Сычжуй, не только как своего учителя, но и как одного из своих отцов, чтобы отныне быть рядом и вместе, в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, любить и лелеять, пока смерть не разлучит нас? Наступает оглушительная тишина: гости, затаив дыхание, наблюдают за этой сценой. Потому что, пока Вэй Усянь произносит эту небольшую речь, улыбка медленно сходит с лица Сычжуя, и он застывает на месте. Улыбка Вэй Усяня сразу тускнеет, и только когда он начинает произносить первые слова сбивчивых извинений, Сычжуй словно отмирает: бросается ему на шею, едва не повалив, и крепко стискивает в объятиях. — Да, да, да! — повторяет Сычжуй, глотая слёзы и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать им пролиться. — Мы будем любить тебя и заботиться, и папа, и я, вот увидишь! В отличие от него сам Вэй Усянь даже не пытается сдержать слёзы, когда обнимает Сычжуя в ответ и бормочет: — Я тоже буду заботиться о вас. В толпе кто-то уже прикладывает к глазам платочки, остальные мужественно держатся, хотя у большинства гостей тоже ком в горле. Когда Вэй Усянь, надев кольцо на палец маленького Сычжуя, поднимается с колен, толпа удостаивается чести лицезреть вторую за вечер улыбку Ханьгуан-цзюня. Но на этот раз она куда менее невинная, чем первая. Они с Вэй Усянем тоже обмениваются клятвами, правда, уже более сдержанно. Поэтому когда наконец звучит торжественное «Вы можете поцеловать своего супруга», у гостей внезапно появляется ещё один повод громко ахнуть. И как тут не ахнуть, когда Ханьгуан-цзюнь, Второй нефрит клана Лань, славящийся не только своим богатством, но и безупречным моральным обликом, решает отбросить скромность и осмотрительность, продемонстрированные предыдущими парами, забыть про сдержанность и добродетель Облачных глубин, и вовлекает ничего не подозревающего Старейшину Илина в настоящий поцелуй. Не целомудренный поцелуй в щеку. Не быстрый клевок в губы. О, нет. Это настоящий поцелуй, заставляющий детей стыдливо отводить глаза. Настолько страстный, что заставляет некоторых гостей с укором посмотреть на своих супругов. Настолько горячий, что заставляет мечтательно вздыхать тех, кто пока ещё одинок. Поцелуй, не оставляющий места слухам о том, что Старейшина Илина якобы сбежал, бросив Ханьгуан-цзюня у алтаря. Такой поцелуй, что всякие извращенцы долго ещё будут сокрушаться, что нельзя купить право наблюдать за первой брачной ночью. И вот, дамы и господа, а также все не причисляющие себя ни к первым, ни ко вторым, Именно так Старейшина Илина стал супругом Ханьгуан-цзюня. И отцом Сычжуя.