Ни слова о молочных бёдрах / No Talk of Milky Thighs

— Расскажи мне о Цинь Су, — говорит Вэй Усянь, доставая разделочную доску и выкладывая на неё овощи. Он слышит, как Лань Чжань замирает на мгновение, после чего раздаётся щелчок закрывшейся крышки рисоварки и звуковой сигнал её включения. Вэй Усянь впервые заговаривает о Цинь Су с тех пор, как два дня назад спросил Лань Чжаня о вечеринке, на которой они впервые встретились. Он гадает, решит ли Лань Чжань снова отмолчаться теперь, средь бела дня, когда они оба заняты готовкой, а не нежатся в объятиях друг друга. Но даже если решит, Вэй Усянь не собирается давить. Пусть Лань Ванцзи ничего не помнит о том, что именно произошло той ночью, когда, по всей вероятности, был зачат Сычжуй. Но Вэй Усянь всё-таки считает: то, что они никогда не говорят о его матери, не совсем нормально. Им с чего-то нужно начать. И, если оставить это на отмашку мужу, Вэй Усянь уверен, что Лань Чжань никогда сам не заговорит о Цинь Су. Разве что только если снова впадёт в пьяное забытье, о чём потом начисто забудет. — Что именно ты хочешь узнать? — голос его мужа звучит нейтрально, но теперь Вэй Усянь достаточно знает Лань Чжаня, чтобы понимать: даже если тот и не желает говорить о Цинь Су, то стиснув зубы сделает это ради него. «Ты снова оставишь меня?» Вэй Усянь помнит, как Лань Чжань спрашивал об этом той ночью в палатке. А ведь он и понятия не имел, что Лань Чжань жил в постоянном страхе. Боялся, что однажды Вэй Усянь просто разорвёт их брак. Да, Лань Чжань, похоже, искренне был обижен, когда обвинил Вэй Ина, что тот внезапно пропал с концами. Но, по правде говоря, раньше Вэй Усянь никогда не воспринимал эти его слова всерьёз. Однако сейчас... — Какой она была? — спрашивает он. Воцаряется долгое молчание. Вэй Усянь терпеливо ждёт ответа. В конце концов он слышит тихий вздох, который явно пытаются сдержать. Возможно, вопрос оказался куда более сложным, чем он ожидал, особенно потому, что предполагал развёрнутый ответ. — О чём вы говорили, когда были друзьями? — решает перефразировать Вэй Усянь. За этим вопросом тоже следует долгая пауза. Но как раз когда он решает в очередной раз переформулировать сказанное, Лань Чжань наконец отвечает. — Она была довольно похожа на меня. Не очень разговорчивая. Так что в основном мы молчали, сидя бок о бок и занимаясь каждый своим делом. — Похоже, вам было... — Вэй Усянь подбирает нужное слово, — ...комфортно вместе. Он выбирает листья салата, которые можно разорвать руками, чтобы не перебивать тихий голос мужа стуком ножа по разделочной доске. — Возможно, даже слишком комфортно. Иногда мне кажется, мы были просто как костыли друг для друга, чтобы прятаться от реального мира. И готовы были оставаться в собственном статичном мирке, где к нам не предъявлялось никаких требований. Может показаться, что мы искали комфорта, но на самом деле это был всего лишь страх перед всем, что отличалось от привычного нам окружения. Пальцы Вэй Усяня, дрогнув, замирают над листом салата, и он чувствует порыв холодного воздуха из открытого окна перед раковиной. Цинь Су считала Лань Ванцзи своей родственной душой. А их связь — чуть ли не духовной. И то, насколько иначе воспринимал их отношения Лань Ванцзи, немного ошеломляло. — А потом она познакомилась с этим мальчиком. Вэй Усянь резко поднимает голову. — Погоди. Что? Он оглядывается на своего мужа, — тот уже достал пакет с креветками, которых они купили утром на рынке, и готовится их чистить. Лань Чжань кивает. — Кажется, мы как раз перешли в лицейские классы. Ты же знаешь, они с Мэн Яо двоюродные брат и сестра. Выросли вместе. В школьные годы она проводила с ним много времени, хотя и была на два класса старше. Мэн Яо. Которого Цинь Су пыталась утопить в озере. — У Мэн Яо был сверстник, который до невозможности его раздражал. — Кто? — спрашивает Вэй Усянь. — Точно не знаю. Думаю даже, они не учились в одном классе. Но это не имело особого значения, так как этот мальчик, судя по всему, был популярен среди своих сверстников. Мэн Яо всегда называл его исключительно Сироткой. — Сироткой? — переспрашивает Вэй Усянь, не веря своим ушам. Лань Чжань наконец смотрит в его сторону и кивает. — Возможно, Мэн Яо, за спиной которого тоже постоянно шептались, награждая не самыми лестными эпитетами, стоило бы проявить больше сочувствия и не использовать обидные эпитеты по отношению к другим. Но Вэй Усянь в ответ только морщится. — Жертвы бывают двух типов, Лань Чжань. Те, кто пытается исцелиться. И те, кто продолжает нести страдания дальше. Лань Чжань смотрит на него и наклоняет голову к плечу. Вэй Усянь смеётся в ответ, словно прочитав в его глазах невысказанный вопрос. — Я тоже всегда был из тех, кто передаёт страдание дальше. Лань Чжань прищуривается, словно придерживается иного мнения. — Ладно, я передаю его только тем, кто этого заслуживает, — исправляет сам себя Вэй Усянь. На этот раз Лань Ванцзи кивает, словно подтверждая: да, это больше похоже на правду. — Так что же случилось с этим Сироткой? — спрашивает Вэй Усянь, возвращаясь к исходной теме. Лань Чжань делает небольшую паузу, встряхивая дуршлаг с креветками, и, поставив его на столешницу, продолжает. — Я думаю, он был тем ещё сорванцом. У него были... скажем так, необычные идеи и взгляды. По самому разному поводу. Мэн Яо считал это оскорбительным. Думал, что этот мальчик просто бунтует ради того, чтобы бунтовать. Без всякой на то причины. Вэй Усянь берётся за нож, чтобы, наконец, приступить к нарезке остальных овощей, которые нельзя разорвать руками. — Но Цинь Су находила его очаровательным. Она говорила, что трудно найти человека даже с одной оригинальной идеей, не говоря уже о том, сколько подобных идей выдавал этот Сиротка на постоянной основе. Она терпеливо выслушивала раздражённое ворчание Мэн Яо, а сама с нетерпением ждала новых угольков, как она сама выражалась, от этого Сиротки. — Угольков? — поворачивается Вэй Усянь, чтобы переспросить. Лань Чжань кивает. — Самое интересное, это выражение тоже придумал Сиротка. Он считал, что «Жемчужины мудрости» правильнее было бы назвать «Угольками мудрости», поскольку жемчуг сам по себе не имеет никакой ценности, кроме той, что придают ему богатые люди, пытающиеся повысить стоимость своих бесполезных безделушек, которые, по сути, являются не более чем мусором, заключённым в оболочку из затвердевших выделений. Нож Вэй Усяня соскальзывает. Он останавливается, прежде чем успевает порезать палец и испортить их обед. — В то время как уголь, по его словам, остаётся недооценённым, хотя и горит, в прямом смысле слова нагревая и снабжая энергией всё вокруг, — продолжает Лань Чжань, не осознавая к счастью, насколько Вэй Усянь был близок к тому, чтобы лишить себя пальцев. — Цинь Су была полностью с ним согласна. — А ты? Лань Чжань, похоже, задумывается. — У него было немало оригинальных идей, особенно если учитывать его возраст. Даже если бы он запоем читал книги или был непревзойдённым последователем всех философских учений мира, он не смог бы прочитать достаточно, чтобы выдавать такое количество идей. Следовательно, я признаю, что некоторые из них, — возможно, даже большая часть, — были его собственными. — Но... — начинает Вэй Усянь, прикусывая изнутри щеку. Он пытается вспомнить себя в средней школе. Это правда, он действительно ещё в самом раннем возрасте прочёл почти всё, что нашёл в библиотеке Цзяней. Но не уверен, что когда-либо пересказывал прочитанное слово в слово. Хотя, конечно, на его идеи и мировоззрение повлияли многие из мудрых людей, чьи взгляды ему особо понравились. — Не могу сказать, что находил этого мальчика таким же захватывающим, как Цинь Су, но и оскорбительными мне его взгляды не казались, в отличие от того, как их воспринимал Мэн Яо. — Похоже, ты счёл его довольно скучным, — замечает Вэй Усянь, улыбаясь про себя и возвращаясь к нарезке овощей. — Едва ли. — Тогда что? — Знаешь, я думал о нём на протяжении многих лет, — говорит Лань Чжань после минутной паузы. — То есть, не о нём именно, но о том, что Цинь Су пересказывала мне из его слов. И я сам не догадывался, что, оказывается, запомнил столько его высказываний. Нож в руке Вэй Усяня снова замирает. — Например? Ему и правда любопытно. Главным образом потому, что сам он почти не помнит своих «угольков мудрости». — «Никакие жертвы не стоят последующей горечи сожалений. Если так, ты предал себя самым худшим из возможных способов», — цитирует Лань Чжань. Кажется, Вэй Усянь помнит, как говорил это, но фраза была сказана в отношении какого-то пафосного фильма, в котором молодой человек отказался от мечты стать поэтом и стал доктором. В тот день у них заменяли учителя, и вместо уроков они смотрели фильм. Что-то о сыновьей почтительности и тому подобном. После просмотра заменяющий учитель хотел обсудить основные темы, раскрытые в фильме. Вэй Усянь только помнит, что его совершенно не тронули и даже откровенно раздражали переживания главного бедный-я-несчастный-буду-молча-страдать-героя. Вырванные из контекста, слова Вэй Усяня казались чем-то глубокомысленным, но он точно помнил, что произнёс их тогда с раздражением. Он всё никак не мог понять, каким образом Мэн Яо мог его тогда услышать. Ведь они не пересекались ни на одном учебном предмете. — Цинь Су тогда была очень тронута этой фразой. Мол, она никогда бы не подумала, что можно предать себя, следуя такой священной добродетели, как жертвенность. Вэй Усянь слушает это с лёгким налётом грусти. Теперь-то он знает, что есть немало жертв, которые стоит принести, даже если в конце ждёт неизбежная горечь сожалений. — Так мог сказать кто-то совсем юный. Кто ещё не понимает истинного смысла и важности жертвы. — Да, возможно. Но если вдуматься в его слова, он не говорил о том, что не нужно идти на жертвы, а скорее о том, что это не должно приводить к сожалениям. Потому что иначе легко ожесточиться, особенно если ожидать, что тебе как-то воздастся за то, что ты от чего-то отказался. Если ты считаешь за честь принести эту жертву, и делаешь это от чистого сердца, — она никогда не приведёт к горечи сожалений. Вэй Усянь кривится. Просто не может удержаться. Теперь он понимает, почему Мэн Яо ненавидел его всеми фибрами души. В словах Вэй Усяня ханжество каким-то образом ухитрялось сочетаться с нигилизмом. Нынешний, взрослый Вэй Усянь в одно мгновение разделал бы в пух и прах умозаключения своей юной версии. — Даже у Иисуса был момент сожаления. А ведь он был Сыном Божьим. Так что, если экстраполировать эту идею, можно сделать вывод, что ни одна жертва не приносится без определённых сожалений. Выходит, это и не жертва вовсе, а недостаток чувства самосохранения. Настоящая жертва — это когда ты точно знаешь, от чего отказываешься, что именно чувствуешь из-за этого, а потом тебя пережёвывают и выплёвывают, из-за чего тебе становится просто гадко и горько. Это не предательство самого себя. Нет, это полное владение собой, на протяжении всего этого неприятного опыта, без ненужного осуждения. Конец его страстного монолога встречает полная тишина. Но это всего лишь способ, которым его муж позволяет мысли закрепиться, чтобы остаться в следующем мгновении, и множестве последующих. Они снова возвращаются к готовке, продолжая чистить и нарезать, работая бок о бок в тишине. Однако некоторое время спустя, когда готовая еда уже остывает, Лань Чжань вдруг спрашивает вслух: — Интересно, что стало с этим мальчиком. Вэй Усянь не отвечает. Он начинает чувствовать, что все разговоры, начинающиеся с Цинь Су, каким-то образом в конечном итоге сводятся к нему.

***

Ей отчаянно хотелось поговорить с Лань Ванцзи. Но сделать это оказалось непросто. Лань Ванцзи не любил разговоров. Да и сама Цинь Су не очень сильна была в беседах. По крайней мере, с ним. Другим мальчикам нравилось с ней разговаривать. Девочкам тоже. Скорее всего потому, что сама она говорила мало и всегда слушала. Людям это нравилось. Вот только они не знали, что она чаще молчала и слушала так как не могла придумать, что именно сказать в ответ. Слушать было куда легче. А иногда — иногда даже интересно. Но с Лань Ванцзи всё было иначе. Ей так хотелось узнать, о чём он думает. Узнать, что чувствует по тому или иному поводу. Даже о самых обыденных вещах. Но Лань Ванцзи почти не разговаривал с ней. Но потом она обнаружила исключение из правил. Вернее, обнаружила не она. Её кузен, Мэн Яо. Один из его маленьких злобных приспешников, Су Ше, учился в средней школе в одном классе с мальчиком, которого оба они называли Сироткой. Причём называли его только так. Словно, произнеси они вслух его настоящее имя, и это каким-то образом раскрыло бы их нечестные и завистливые помыслы. Мэн Яо был одним из тех, кто любил с ней разговаривать. Уже потом она поняла, что была одной из немногих людей, в которых Мэн Яо не видел никакой угрозы. Поэтому рядом с ней он чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы сбрасывать свою личину, которую носил перед всеми остальными. Мэн Яо без стыда и смущения злословил перед ней по поводу других. Так она и узнала, каков на самом деле её кузен. Ей потребовалось немало времени, чтобы обнаружить, что для таких людей есть специальное название. Мизантроп. Су Ше, например, просто был мелочным и ревнивым. Сиротка, смело нарушавший общественные устои, и столь во многом выдающийся, вызывал у него ревность так же легко, как у других вызывал восхищение. Но вот у Мэн Яо... Для Мэн Яо неприязнь к Сиротке была чем-то куда более личным. Только один из них, поборов обстоятельства, должен был стать поистине исключительным. И Мэн Яо заранее решил, что это будет именно он. А потом появился этот Сиротка и всё испортил, осмелившись превзойти его. Причём, сделал это не прилагая особых усилий. Поначалу Цинь Су слушала разглагольствования своего кузена вполуха, — она всегда так поступала, когда тот бывал не в духе. Но однажды он сказал то, что заставило Цинь Су задуматься. Повторил дословно слова этого Сиротки, про то, что должны быть угольки мудрости, а не жемчужины. Цинь Су эта мысль показалась достаточно интересной, чтобы поделиться ею с Лань Ванцзи. Который впервые, казалось, глубоко задумался над её словами, после чего покачал головой и выдал вердикт: «Глупость». С тех пор Цинь Су с жадностью ловила любые рассказы кузена о Сиротке. И, хотя поначалу делала это исключительно для того, чтобы узнать что-то интересное и потом обсудить это с Лань Ванцзи, но со временем обнаружила, что маленькие угольки мудрости этого мальчика не так уж малы. Особенно когда Сиротка сказал: мол, я не хочу быть хорошим, чтобы понравиться другим, если для меня самого лучше быть плохим. Годы спустя, уже после того, как Цинь Су закончила среднюю школу, оставив позади и Мэн Яо, и его заклятого врага (который, вероятно, даже не подозревал, что был главным героем бесчисленных тирад Мэн Яо), эти слова всё ещё никак не шли у неё из головы. А потом, когда на горизонте замаячила помолвка со старшим из братьев-нефритов, Лань Сичэнем, Цинь Су показалось, что эти самые слова были сказаны Сироткой именно для неё. Словно он подбадривал её, побуждая добиваться того, чего она на самом деле хотела. А на самом деле она хотела Ханьгуан-цзюня, младшего из братьев-нефритов. Который во время учёбы в медицинском колледже (Цинь Су считала, что, возможно, причиной тому стали все эти лекции по анатомии и физиологии) вдруг стал проявлять ранее отсутствовавший интерес к сексу. И активно его реализовывать. Лань Ванцзи, как правило, не ходил на свидания. Все это знали. Потому что большую часть свободного времени он проводил с Не Минцзюэ и ещё несколькими своими сокурсниками. А также с ней. Цинь Су училась на музыкальном факультете, на два курса младше. Но всё равно, Лань Ванцзи находил время, чтобы общаться с ней. Но вот секс... Сексом он занимался только с другими девушками. Некоторые из них даже были её знакомыми. Которые с радостью, в красочных подробностях, делились, насколько он был прекрасен и по-настоящему искусен в умении обращаться с женским телом. Некоторые девушки искали внимания Лань Ванцзи, только чтобы провести с ним свой первый раз. Поскольку слышали от других, что невозможно представить лучшего партнёра для первого раза, чем Лань Ванцзи. Вот только на большее надеяться не стоило. Долгое время она думала, что отсутствие у Лань Ванцзи интереса к свиданиям или эмоциональной близости объяснялось тем, что он просто дал себе возможность перебеситься. Нагуляться. И что, когда придёт время, Лань Ванцзи осознает, что именно она, Цинь Су, и есть его настоящая любовь. Которая всё это время была рядом. И вот однажды всё действительно прекратилось. Всё, что было связанно с сексом. Причём прекратилось так, что стало ясно: это не временный каприз. Тогда-то и поползли слухи, что кто-то наконец полностью завладел сердцем Лань Ванцзи, и у него есть тайная подружка. Цинь Су знала, что этот неправда. Лань Ванцзи не признался ей. А значит, у него не было припрятано никакой тайной подружки. Но он и правда прекратил заниматься сексом. И Цинь Су подумала, что, возможно, ему надоел секс ради секса. Возможно, он готов к настоящей близости. И тогда она в очередной раз вспомнила совет Сиротки. Для неё будет лучше, если она будет плохой. По крайней мере, в этот раз.