Подлинная история графини Марицы

Драгомир уехал домой в задумчивости: этот управляющий оказался совсем не так прост, как хотел казаться. Князь поставил своей целью добиться благосклонности графини Бекефи, но она раз за разом ускользала от него. Теперь причина была ясна, красавец-управляющий наверняка занял ее сердце. Драгомир был честолюбив и не желал отдавать кому-либо то, что считал своим по праву. Если ему взбрело влюбить в себя Марицу, то она будет его, и он не остановится ни перед чем. Он был готов погубить молодую женщину, ославив ее, но только не отдавать ее другому. Князь знал толк в интригах, но мог действовать и грубой силой. На балу он несколько раз протанцевал с Марицей, но это всего лишь была дань вежливости, не более. Другие партнеры также не вызывали в ней отклика, но этот Торёк… С ним Марица была податливой куницей, пылала самой настоящей страстью, как льнула к этому красавчику! А этот управляющий держался с гостями как равный, элегантно одет, непринужденно вел беседу, отпуская остроумные замечания, в том числе и в его адрес. Осанка выдавала офицерскую выправку, а горделивое поведение и несомненная породистость – аристократическое происхождение. Ничего, Драгомир так просто не сдастся, он раскроет тайну этого управляющего! Он сломает хребет наглецу, посмевшему встать на его пути. Если это родовитый дворянин, почему он прячется под маской управляющего? Охотится за деньгами графини? Несомненно. Против этой версии было то, что красавчик объявился в поместье тогда еще не вдовы Бекефи три года назад и показал себя толковым управляющим. Начать следовало с полиции, но начальник полицейского управления ничего на гаденыша не имел: никакой Торёк не разыскивался, в неблагонадежных не числился, похожих жуликов в розыске не было. Это был ложный след, следует поискать дружков красавца. Должны ведь у него быть друзья, родные или сообщники. Драгомир поехал на почту, гайдуки собирались остаться у коляски, но он сделал им знак идти с ним. Посетителей было немного. Небрежно облокотясь на стойку, князь рассеянно поинтересовался, есть ли для него почта. – Никак нет, ваша светлость! – подобострастно отозвался почтарь. – Еще вчера все на ваше поместье отослали. – А есть ли что-нибудь для госпожи Бекефи? Я как раз еду в Трезжку, могу и захватить почту для своей невесты. – Поздравляю вас, ваша светлость! Весь комитат счастлив такому знаменательному событию! Уверен, празднование свадьбы превзойдет блеском недавний бал! Ах, что рассказывают об этом прекрасном бале! Кумушки насторожили уши, но князь махнул рукой и гайдуки мгновенно вытеснили зрителей из тесной комнатушки. – Давай почту! – Драгомир протянул руку. – Ваша светлость! Господин Популеску! Я не имею права отдавать чужую переписку в чужие руки! – Дурень! Моя невеста мне не чужая, а уже практически жена! Давай почту по-хорошему! Оценив тон, каким были сказаны последние слова, Фери, рябой молодчик с увесистыми кулаками перемахнул через стойку. Почтарь, отступая, вцепился в кусок сургуча и прижимал его к груди. – В-ваша светлость! Никак не могу! Когда Фери ударил почтаря, тот всхлипнул и кивнул на стойку. – Враз поумнел! – удовлетворенно бросил Лаци. Драгомир поморщился, он не любил, когда его подручные проявляли инициативу. Перебрав стопку писем, князь поинтересовался: – А управляющий часто письма получает? И кому он пишет? – Много пишет: людям разным, в сельскохозяйственное общество, еще журналы выписывает, из библиотеки книги. – Покажи! Почтарь покосился на Фери, стоящего со злобной ухмылкой, и вытащил конверты и несколько телеграмм. – Письма еще отправить не успели, – сообщил он. Уходя, Драгомир бросил на стойку купюру. За ним громыхали сапогами его подчиненные. Дома он без малейшего угрызения совести вскрыл адресованную Марице корреспонденцию. Ничего интересного в ней не было. Это были письма от ее друзей со свежими столичными сплетнями. Управляющему было адресовано несколько предложений от закупщиков скота и счет поместью за аренду машин. Это все яйца выеденного не стоило, наконец Драгомир добрался до послания некоему И. Либенбергу от Т. Торёка. О, это стоило почитать! Письмо было написано на немецком, который Драгомир слегка недолюбливал за обилие трудных падежей и склонений. В письме, как видимо, закадычному другу, управляющий изливал душу. Рассказ о последних событиях перемежался признаниями в любви к хозяйке, которая вначале показалась редкостной стервой, и сожалениями, что из гордости нищий граф никогда не признается в своем чувстве хозяйке. Хотя ему кажется, что и Марица к нему неравнодушна, но ее богатство заставляет его молчать. Между нами стоят деньги, писал управляющий. Прежде его интересовало только приданое для сестры, а теперь он благословляет каждый день рядом с Марицей. Он продолжит работать, чтобы обеспечить будущее Лизы. Так-так! А кто у нас эта Лиза? Подруга Марицы является графиней Эндреди-Виттемберг, с какой стати какой-то там Торёк должен копить приданое для графини? Род Эндреди является одним из древнейших домов Верхней Венгрии, но увы, совершенно нищим. Драгомир наводил справки о состоянии Лизы и узнав, что она бесприданница, потерял к ней всякий интерес. В конце письма стояла подпись «Твой друг Тассило Эндреди-Виттемберг». Письмо было настоящим сокровищем. Что мы имеем? Один нищий граф и его сестра на содержании блистательной и богатой вдовы. Условие задачи: как добиться того, чтобы отделить графа Э от графини Б? Ответ: используя женскую ревность и письмо. Допускаем, что графиня Б. заподозрит возлюбленного в измене с графиней Л. и делим троицу пополам! Умница Драгомир! Молодец, князь! Мы им всем покажем: вышвырнем наглого управляющего и его сестрицу на улицу, а сами утешим прекрасную вдовицу! Гордячка поплачет у меня на плече, а после нехитрое дело затащить ее в спальню, а там и к алтарю! Но если показать письмо в полном варианте, пожалуй, выйдет все наоборот. Марица растрогается и падет в объятия красавца. А если надорвать нужные места, вот так; вырвать ненужные куски, особенно последний, с подписью; смять, как будто черновик бросили в мусорную корзину и вуаля, готова улика против охотников за деньгами Марицы. – Моя дражайшая Марица! Вы подобны солнцу и согреваете меня своим блеском! – Драгомир протянул Марице роскошный букет роз. – Благодарю вас, но я не люблю роз в букетах. Им самое место на приволье, в деревенском саду, а не в городском парке и не в вазе. – Прекрасное, прекрасное сравнение, подобное вам, Марица! Ваше место здесь – в наших прекрасных местах, а не в душном городе, вы истинная роза наших садов! Марица не удержалась от улыбки: – Возможно, вы правы, Драгомир! Мне кажется, я создана для этих мест и мне было предназначено найти здесь свою судьбу! – Истинно, истинно вы говорите, что ваша судьба привела вас ко мне, дорогая Марица! Когда же вы дадите мне окончательный ответ? – Но я уже говорила вам, что не собираюсь связывать свою судьбу с вами! Губы Драгомира растянулись в неприятной улыбке. – Но кто же мой соперник? – О, вы его не знаете. Он благороден как истинный дворянин, хотя и незнатного происхождения, и он не охоч до моих денег. – Вы поступаете опрометчиво, моя дорогая Марица! Уверены ли вы, что этим типом двигают благородные намерения? – Что за грязные намеки? – Марица встала, чтобы уйти и закончить беседу, но Драгомир оказался проворнее. Он заступил ей дорогу и протянул ей клочки бумаги. – Прочтите же! Я открою вам глаза на вашего управляющего и его любовницу! Марица сделала протестующий жест, но ее задели последние слова князя. – Хорошо, я прочту, но вы немедленно меня покинете. Сейчас же! Драгомир отошел, изображая оскорбленное достоинство. Марица развернула первый клочок. Ровные буквы складывались в слова: «… оно подразумевает выгодную женитьбу. Но увы, в наше время знатным разоренным дворянам цена пять геллеров за пучок. Наследницы негоциантов и банкиров привередливы, а рынок переполнен. К тому же у меня еще осталась гордость и я не хочу быть соблазнителем, и упаси боже, жиголо. Я готов честно прозябать, но моя маленькая Лиза!» – Что это, князь? – Марица подняла голову и холодно посмотрела на Популеску, который не ушел, а стоял за кустом сирени. – О, это всего лишь бумага, клочки которой носило по двору. Я не поленился и подобрал их. – Я не желаю читать чужие письма! – А стоило бы, моя дорогая, там есть и про вас. – Какая мерзость! – Именно, именно! Мерзость! Честь вашей подруги в грязных лапах корыстного мерзавца! Марица развернула следующий клочок бумаги. Глупое сердце предательски заколотилось, в ушах зазвучали циничные слова «бежать как можно дальше», «деньги для Лизы», «богатство Марицы», «приданое». Глаза защипало, как он мог так искусно притворяться, а она? Она просто глупая гусыня. – Успокойтесь, милая Марица! Вы под моей защитой! Я выгоню сей же час этого мерзавца! Поплачьте же на моем плече! Кудахтанье Популеску рассердило Марицу. Еще один охотник за деньгами. В душе поднялась злость. Сколько же их! Когда же она освободится от них! Один из этих негодяев сумел подобраться так близко, что она расслабилась и открыла свое сердце для чувств, а он вонзил в него тупой нож! Проклятый управляющий не только собирался обобрать ее через женитьбу, а еще и увезти Лизу! Бедную, доверчивую девушку! Когда он успел заморочить ей голову настолько, что она согласилась дурить свою подругу? Невозможно! Наверняка она просто орудие в руках мерзавца. Его надо наказать, подумала она. – О, да, его надо наказать! – с энтузиазмом подхватил Драгомир, и Марица поняла, что высказалась вслух. – Вы поможете мне? – спросила Марица, глядя на Драгомира в упор, тот рассыпался в уверениях, что рад помочь несчастной женщине, не имеющей защитника. – Прекрасно, через неделю Лиза уезжает в гости к подруге. Тогда и проучим мерзавца. Глядя на спокойную молодую женщину, Драгомир невольно зауважал ее. Затащить такую в спальню казалось уже немыслимым делом. Тассило удивился, получив приказание подготовить отчет о состоянии поместья. Неужели Марица хочет продать такое доходное его стараниями имение? Но он повиновался и принес гроссбухи и выписки в кабинет Марицы. Хозяйка рассеянно слушала отчет о засеянных площадях яровых и озимых, о видах на урожай, количестве голов крупного рогатого скота, и что свиноферма обещает дать больший доход при вложениях в строительство новых свинарников. Марица невпопад спрашивала о кукурузе и птице, но ответы ее не интересовали. Так что когда Тассило для проверки ляпнул чушь об удоях ржи, и выпасе маиса, графиня никак не прореагировала. – Вы не слушаете меня. Зачем вам этот отчет? Марица, вы думаете, я не замечаю, что вас что-то беспокоит? Глаза Марицы сверкнули: – Кто вам позволил такую фамильярность? Не забывайтесь, господин управляющий. Тассило был изумлен, но ничем не выразил своих чувств. – Простите меня, госпожа графиня, – он слегка склонил голову. – Но я спрашивал, с какой целью вам нужен этот отчет? Если вы надумали продать поместье, я бы рекомендовал не делать этого, доходность поместья растет, а с ним и общая оценочная стоимость земли. – Стоимость? Вы и об этом подумали? – взъярилась Марица. – В общих чертах, но я обязан следить и за этим. – Это не вашего ума дело! Так и знайте, господин управляющий! – Марица вышла, хлопнув дверью. Какая муха ее укусила, подумал Тассило. Не разберешь, что на уме у женщин. Сегодня они обожают тебя, а завтра раскаиваются в своем поведении. Марица вспомнила о своем положении в обществе, в котором нет места скромному управляющему? Похоже на то. Прощайте радужные мечты, пора опустится на грешную землю и идти работать от зари до зари. – Какой стыд! – Марица повторяла это вслух перед зеркалом, и про себя, бродя по дому. Марица вспомнила, как пару месяцев назад подглядывала с задней галереи за управляющим. Торёк приехал с фермы, отдал жеребца конюху и раздевшись до пояса, плескался под струей воды, которую лила на его плечи и спину миловидная прачка. Он смеялся, брызгал на нее, она притворно взвизгивала. Что же, они подходили друг другу. А что почувствовала тогда сама Марица? Просто позавидовала той девице, Юлишке? Пожелала отбить у нее пригожего парня? И навоображала себе черт знает что?! Может, возжелала тела служащего, будучи молодой женщиной вполне строгого поведения? И чем закончился этот роман? Он пишет о своих достижениях знакомым и скоро слухи расползутся по всей Вене! Вдова-красотка пляшет под дудочку расчетливого похитителя женских сердец! Как смешно! – Какой стыд! – еще раз произнесла она, проходя через столовую на лестницу, бывшую свидетельницей их объяснения. Тогда ей казалось, что она силой вырвала у него признание, и разве он тогда лгал? Или его настороженные, то ласковые, то гневные взгляды были приманкой? О, он заставил её прыгать через огонь и обруч, как укротитель тигрицу в цирке. Но взбешенное животное иногда убивает своего дрессировщика. Раздражение, копившееся в ней, выливалось на прислугу, иногда на Лизу. Взамен Марица удваивала ласку и внимание подруге, но буря, бушевавшая внутри, чернотой заливала разум. Тогда Марица гневалась на Лизу (мысленно, разумеется!): ведь это с нее началось подробное знакомство с управляющим! А дурочка Лиза еще один трофей мерзавца! Кипение в душе усугублялось удушающей жарой. Неподвижный воздух отравлял бессонные ночи, солнце жгло покрасневшие от слез глаза. Собственное нетерпение угнетало графиню, ей хотелось, чтобы ее внутренняя смута поскорее разродилась грозой мести. Управляющий не подозревал о грозе, он днями и ночами пропадал то там, то тут – приближалась страда. Но слуги шарахались, едва заслышав шаги хозяйки, и старались не попадаться ей на глаза без надобности. Марица испытала облегчение, когда коляска, забитая шляпными картонками, корзинами с оранжерейными цветами, пакетами и чемоданом с нарядами увезла Лизу на станцию. Как только зонтик Лизы скрылся из виду, Марица тотчас послала записку Драгомиру. Князь обещал устроить все в лучшем виде, просил лишь задержать подлеца управляющего в доме с утра. Тассило недоумевал. Сегодня ему надо ехать в пастбища на клеймение и отбор скота. Когда он уже собирался выехать, пришел Михай и передал приказ графини остаться в поместье. Отправив Пишту с инструкциями, для верности записав их на бумаге, он повиновался. Он спросил у Чекко, что делает графиня, тот ответил, что хозяйка ждет гостей и просит управляющего никуда не отлучаться. Тассило не надеялся, что его пригласят в дом, кроме того, старательно избегал встреч с графиней, как он теперь велел себе называть ее даже в мыслях. Прошел час, другой – его не требовали в большой дом. Устав ждать, Тассило повалился на кровать, свесив ноги в сапогах для верховой езды через спинку. «Какого черта она меня мучит?» – подумал он. Когда наконец его окликнули, он решил не торопиться, теперь очередь ее сиятельства ждать его. Проходя по коридору, он оглядел себя в зеркале и пригладил волосы безотчетным жестом, не задумываясь над тем, чтобы понравиться Марице и ее гостям. Во дворе он видел нарядную коляску князя Популеску и еще чью-то еще, с побитыми боками, и мысленно ждал какой-нибудь пакости. Драгомир не упустит случая поиздеваться над ним в присутствии хозяйки и ее гостей. Попавшийся навстречу с подносом Чекко шепнул ему: «Сердятся!». Итак, Марица сердита на него. Что ей взбрело в голову на этот раз? Может Драгомир устроил какое-нибудь неприятное происшествие и соседи явились с жалобой? Тассило решительно взялся за ручку двери, как вдруг спиной почувствовал пристальный взгляд. Резко обернувшись, он никого не заметил, даже портьеры не шевелились, но внутри все заныло от ощущения опасности. В гостиной сидел Популеску, пожилая помещица с немецкой фамилией Берг и ее великовозрастный сынок, который во всем подчинялся матери. – Явился по вашему приказанию, госпожа графиня, – по-военному доложил управляющий, склонив голову и прищелкнув каблуками. – Князь Популеску, госпожа Берг, господин Берг, – Тассило слегка поклонился, приветствуя гостей. Общество молча рассматривало его, не соизволив ответить даже снисходительным кивком. Чувство неправильности происходящего усилилось. «Точно какая-то неприятность», уверился Тассило. – Наконец-то вы соизволили почтить нас своим присутствием, – нервно хохотнула Марица. – Может объяснитесь, господин управляющий? – Я неустанно пекусь о вашем благосостоянии, – коротко ответил Тассило. – Чем могу быть полезен? – О, мое благосостояние и ваше благосостояние тоже? – парировала графиня. Тассило напрягся, чувствуя подвох. Ему и так было не по себе, а внутренний голос просто волком выл об опасности и требовал спасаться бегством. – Опосредованно, как прочих ваших людей, – уклончиво ответил он. – Каков скромник! – прогудел князь, – ну прямо-таки святой! Берги угодливо хихикнули. – Чему же вы посвящаете свой досуг, когда не печетесь о моем благосостоянии? – вопрошала Марица. – У меня не остается свободного времени, ваше сиятельство. Лето – горячая пора, мне нужно быть в десятке разных мест. Марица наверняка отметила официальное обращение, да и пора заканчивать эту опасную беседу. – Вот именно, вы должны исполнять свои обязанности и мои приказы, а не тратить время на девушек и прочие приятные увеселения! «Что она хочет этим сказать? Держи ухо востро, Тассило!», – подумал управляющий, а вслух произнес: – Ваше сиятельство объяснит, в чем меня обвиняют? – А вы не понимаете, господин управляющий? Вам мало крестьянок, так вы и на девушек благородного сословия нацелились? – Марица едва ли не шипела. – Я никому не давал повода упрекнуть меня в поведении, недостойном.., – он осекся. С языка едва не сорвалось предательское слово: «дворянина». – Кого же, сударь? Благородного человека? – Именно. Благородство души не есть привилегия одних лишь дворян. – Да он просто анархист! – в наигранном ужасе всплеснул руками Драгомир. Марица вскочила с горящими глазами. – Вы всего лишь плебей, а для таких как вы, деньги – единственный шанс выбраться из грязи! Но вы не хотите честно их заработать, а хотите достать их через женщину, как жиголо! Кровь прилила к лицу молодого человека, но он сдержался. «Терпи, Тассило, терпи! Ради Лизы!» – говорил он себе. – … Хороший план, не правда ли? – продолжала меж тем Марица. – Ограбить достойную женщину, внушив ей любовь, а потом бежать с деньгами и юной любовницей?! – Что вы имеете в виду, я не понимаю вас, госпожа графиня? – Ах, вы не понимаете? Ваше притворство разоблачено, вы, Тассило Торёк, хотели влюбить меня в себя, выманить мои деньги, и жениться на юной, доверчивой девушке, моей воспитаннице, чтобы заполучить дворянство и положение в свете! Тассило похолодел от абсурдности речей графини. Берги и князь явно наслаждались скандалом, первые явно предвкушали свою значимость в сплетнях, как надежных свидетелей. – Я требую расчета немедленно, – твердо произнес Тассило. – Я не могу более оставаться у вашего сиятельства в качестве управляющего. – Сознаетесь в своих преступных намерениях? – голос Марицы исходил презрением и болью. – Я не потерплю унижения собственного достоинства, хоть я и простолюдин. Оправдываться в напраслине – значит не уважать себя. – Да он точно из бунтовщиков, упрятать его в тюрьму для выяснения личности! – проблеяла госпожа Берг. – Вы правы, госпожа Берг, мы не можем оставить нашу прекрасную Марицу под одной крышей с этим смутьяном, – покровительственно одобрил старуху Популеску. – Мы обязаны защитить одинокую женщину, вдруг случится несчастье! Тассило проигнорировал замечание и в упор смотрел на Марицу. – Я требую немедленного расчета, – повторил он. – Извольте! – Марица сдернула платок с ящика, стоящего на столе. – Подойдите и распишитесь, что деньги получены вами сполна! Тассило подошел к столу, окунул перо в чернильницу, но прежде пробежал глазами текст расписки. Положил перо и распрямился. – Сумма указана неверно, – сказал он холодно. – Ваше сиятельство не в ладу с арифметикой. – О, вам этого мало? – Здесь лишний ноль. Ваше сиятельство должно мне тысячу крон, а не десять тысяч. – Это вам за ваши личные услуги, оказанные помимо основных обязанностей! – Марица запустила руку в ящик, вытащив пачку купюр. – Вот! Десять, нет двадцать тысяч! Она швырнула деньги в лицо Тассило. К тому, что в ответ прозвучит пощечина, графиня оказалась не готова. В немом изумлении она смотрела на обычно скромного служащего. Но князь, зорко поджидавший развязки, дунул в серебряный свисток. С топотом в гостиную ввалились гайдуки и заломили управляющему руки. – Подлый жиголо! – Марица плюнула Тассило в лицо. – Мерзавец! Посмотрите на этого негодяя! Вор и убийца! Умоляю, князь, избавьте меня от него! Вышвырните его прочь из комитата! И пусть не смеет сюда возвращаться! Драгомир склонился к руке Марицы, поцеловал, и сделал знак своим людям. Те потащили несчастного вон по черной лестнице. Все работавшие во дворе с удивлением обернулись на шум. Сначала от пинка распахнулись двери черного хода, а затем по лестнице кубарем скатился управляющий. Не успел он подняться на ноги, как получил удары под ребра подкованными сапогами Драгомировых подручных. Следом неторопливо спустился князь, лениво чиркнул спичкой и кивнул своим слугам. Тассило вздернули на ноги… Сколько это продолжалось, Тассило сказать не мог. Казалось, целую вечность его мотало из стороны в сторону между четырьмя гайдуками. Как это было не похоже на весёлые потасовки с битьем мебели между гвардейцами и пьяными завсегдатаями кабачков! Ему наносили удары по очереди: падающую жертву подхватывали сзади и толкали навстречу следующему подонку. Тассило, полуослепший от боли, пытался сопротивляться, он даже попал кому-то в ухо, но его вновь сбили с ног. Он оглох от очередного попадания кулака в голову, всё вокруг кружилось – испуганные молчащие люди за спинами гайдуков, удовлетворенный Драгомир, и внезапно он увидел точеный женский профиль в окне второго этажа, полуприкрытый портьерой. «Она видит и любуется!!! ОНА!..». Штора опустилась, скрывая женщину, Драгомир откинул окурок и произнес: – Довольно с этого на сегодня! Тассило схватили за руки и поволокли по земле. Вскоре ребра пересчитали ступени винного погреба. Но и тут его не оставили в покое: связали руки и ноги. Руки были связаны впереди, но развязать узлы зубами не было никакой возможности – ему вставили в рот кляп. Сначала в рот пропихнули собственный шейный платок Тассило, но кровь из разбитого носа затекала в горло и Тассило захлебывался. Посовещавшись, гайдуки вставили ему меж зубов палку, явно выломанную из плетня – на зубах хрустнул песок, концы палки обвязали веревкой и затянули узел на затылке. Только после этих манипуляций его оставили одного. Каменный пол приятно холодил саднившее лицо. «Зачем меня связывать и вставлять кляп? – думал он. – Дух забитого крепостного крестьянина все еще живет в местных… Никто даже голоса не поднял в мою защиту, к кому взывать о помощи сейчас? А она смотрела…». Невеселые мысли перемежались злостью: весь этот спектакль был разыгран как по нотам, он попался в западню так глупо! Что стоило ему молча уйти? Что будет с Лизой? Временами накатывало раскаяние: «Я ударил женщину! Как я мог опуститься до этого! Как?!! Поделом мне! А она видела все и радовалась моим мучениям!». Потом приходили опасения – судя по всему, избиением дело не закончится. С Популеску станется упрятать его в тюрьму по абсурдному обвинению в покушении на убийство, ручные свидетели имеются. Хотя, скорее всего графиня замнет дело, и он отправится на каторгу за кражу. Как ему спастись? А главное, сохранить честь?! Тассило был бы рад забытью, но оно не приходило. «Она смотрела! Это она велела!» – горечь жгла сильнее избитого тела. Утром его развязали, гайдук по имени Лаци помог оправиться. Затем его усадили в телегу, на солому закинули чемодан и узел с бельем. Бледный Чекко принес конверт и дрожащими руками вложил за пазуху бывшего управляющего. «Госпожа графиня жалование шлет», – шепнул он. Когда поместье скрылось за поворотом дороги, Тассило, не ожидавший ничего хорошего, решился бежать при первой возможности. Конвой из гайдуков, напротив, был в прекрасном расположении духа. – Куда вы меня везете? – спросил Тассило. – На станцию, – ухмыльнулся один из гайдуков, – на поезд! Ту-ту! Все заржали в голос, оценив шутку. Когда к ним присоединился князь Популеску верхом, Тассило преисполнился подозрений самого мрачного свойства. Чтобы этот сибарит, вечно жалующийся на подагру, сел на коня? Дело нечисто! – Это дорога не на станцию! – закричал он, когда телега свернула с основной дороги. Но на него уже набросились, связали по рукам и ногам, вставили в рот вчерашнюю палку, которую Лаци извлек из кармана штанов. Телега въехала в лес. У поляны, где рос огромный дуб с мощными раскидистыми ветвями, гарцующие гайдуки остановились, видимо сочтя место подходящим. Тассило мрачно наблюдал, как через толстую ветку перекинули веревку с петлей на конце. «Вот и пришел твой конец, Тассило Эндреди-Виттемберг!» – подумал он. «Бедная Лиза! Она не поймет, почему брат покинул ее! А задумано хорошо: униженный служащий покончил с собой в лесу!». – Ну, вставай! Чего разлегся! – рябой гайдук схватил Тассило за воротник. Элегантный льняной пиджачок когда-то знавал Лазурное побережье и Ниццу, но совершенно истлел от жгучего венгерского солнца и соленого пота. Воротник остался в руках обескураженного Фери, остальные расхохотались. Грязно выругавшись, Фери отбросил бесполезный воротник и рявкнул на остальных: – Помогите, чего зенки пялите? Тассило схватили три пары рук. – Ишь, голодранец, а еще на нашу графиню глаз посмел поднять! Тассило решил не быть ягненком, влекомым на бойню. Склонившегося к нему Лаци он боднул головой, лягнул связанными ногами кого-то, схватившего его за щиколотки. Тассило, извивающегося словно червь, потащили к дубу. – Не боись, – приговаривал третий гайдук, имени которого Тассило не знал. – Мы тебя только приласкаем немножко и сразу отпустим! Остальная троица загоготала: – Ласково приголубим! Под петлей Тассило бросили на землю, от души пнув его. Жертва скорчилась, но передышки не последовало. Слуги Драгомира продели связанные кисти в петлю и подтянули вверх. Длинный конец веревки обвязали вокруг ствола. Тассило повис, царапая землю носками сапог. «Это еще не конец! – пронеслось в голове. – Будет еще хуже!» Когда гайдуки, отдышавшись, рассмотрели свою жертву, обнаружилось, что мужчина хоть и в разодранной одежде, но все еще одет. Фери, переживавший конфуз с воротником, рванул злополучный пиджачок. Тот расползся от верха до низа пол. Пуговицы отлетели прочь. Рубашка оказалась прочнее, но с треском развалилась и она. Лохмотья свисали по обе стороны обнаженной спины. Их срезали с рукавами, не особенно заботясь не поранить кожу. Довольные собой гайдуки отошли и вопросительно уставились на хозяина. Драгомир перебрался с коня в повозку, не спеша прикурил и кивнул: – Начинайте! По десять ударов каждый и по кругу! Да, и кляп выньте! – Крику не оберешься! – пробурчал кто-то. – Ничего… Он помолчит, он же у нас гордый? – Верно! Не за тем мы же его в лес тащили, чтобы без песен остаться? Драгомир смотрел на напряженное тело своего соперника с завистью и вожделением. Хорош, красавец! Сложен как Аполлон, а главное – молод. Его не портили даже багровые кровоподтеки, не считая опухшей физиономии! Торс с развитыми мышцами, тонкая талия наездника, гладкая белая кожа без волос! В свои тридцать Драгомир был похож скорее на Силена, а чтобы выглядеть как денди, был принужден носить корсет, а плечи фрака были подбиты ватой. Эти обстоятельства порой вызывали недоразумения при близком знакомстве с дамами. Поэтому Популеску предпочитал содержанок, которые не обсуждали недостатки своего покровителя. А под шестьдесят трудно тягаться с молодчиком, даже если твой соперник не прилагает усилий, чтобы увести предмет твоей страсти из-под носа. Пленник заметил плотоядный взгляд и его передернуло от отвращения. – Слышишь, ты, граф-нищеброд? – обратился князь к своей жертве. – Да-да, я знаю о тебе все! Сначала я решил отправить тебя в тюрьму по обвинению в мошенничестве, и ты бы пошел как миленький! Твоя честь была бы лучшей удавкой на шее. Ты бы молчал, пригрози я предоставить свидетелей сожительства графини с управляющим. Ты бы предпочел загибаться на рудниках в Судетах как некто Торёк, чтобы сохранить честь Марицы и своей семьи в лице сестры! А знаешь, почему я передумал? – Тассило отвернулся, показывая, что ему не интересно, но Драгомира это не смутило. – Слишком много возни, а главное, я бы не увидел, как ты страдаешь! Я хочу посмотреть, как ты корчишься передо мной и умоляешь о пощаде! Гайдуки угодливо захохотали, а Тассило яростно уставился на князя: Драгомир преспокойно затягивался сигаретой. Тассило услышал, как по траве змеей расправляется витой пастуший кнут. Спустя несколько секунд Тассило услышал резкий свист, но из-за обуревавших его чувств не заметил, как кнут полоснул его. Но мгновением позже нервы взорвались из-за ожегшего кожу удара. Второй и третий удары бедный Тассило прочувствовал сполна и рефлекторно напрягался перед каждым новым ударом. Когда-то давно он слышал от старых солдат, что надо расслабиться, тогда легче будет переносить порку. Однако разум не всегда волен над плотью, а какой надо иметь навык, чтобы встречать удары стоически? Стискивая зубы, он старался казаться невозмутимым, чтобы ни одной чертой лица не выказать страдания. Но четвертый удар выбил из него воздух, Тассило выгнулся и судорожно глотнул воздух. Оказывается, гайдук до этого момента только разогревался и примерялся. «Пять!» – мысленно считал удары Тассило. «Шесть! Семь!» Горела спина, врезалась в руки жесткая веревка. «Восемь, девять!» Он уже не знал, подается ли он вперед, чтобы смягчить соприкосновение с кнутом, или тело прогибает очередной удар кнута. На спине одна за другой вспухали красные полосы. Десять! Блаженная секундная передышка, мышцы дрожат от такого «массажа» и за дело берется второй гайдук. Тассило молчит и видит отчего-то одобрительный взгляд Драгомира. Удары сыплются один за другим, и Тассило дышит как рыба, вытащенная из воды. Он со свистом втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Он слышит хрип и понимает, что эти звуки рвутся из его горла. Кожа лопается и по спине стекают вязкие капельки крови. Каждый удар ослепляет, теперь небо мелькает вспышками в кружевных заплатках зеленых листьев и стволов деревьев. Он давно потерял счет ударам, а тело дергается, живет своей жизнью. Когда свет сворачивается в воронку и огненным шаром уносится вдаль, Тассило уже не слышит, как свистит кнут. – Кажись сомлел, – доложил князю Лаци, переложив кнут в левую руку. – Прикажете остановиться? – Приведите его в чувство! – приказал Драгомир. – Эй, Фери! У тебя во фляжке перцовая водка есть, я знаю! Давай ее сюда! Фери замялся: – А может того, я до ручья сгоняю? Чего на этого добро переводить? Тут недалеко! – Исполняй, мерзавец! – рявкнул князь. – Не то с самого шкуру сдеру! Ворча, Фери отцепил фляжку и попытался разжать челюсти управляющего. Но зубы бесчувственного Торёка были крепко сжаты. На помощь бранящемуся Фери пришел Лаци. Он ухватил Торёка за нижнюю челюсть правой рукой, а второй вцепился в волосы. Ножом разжав зубы, Фери стал вливать в рот управляющего драгоценное питье. Торёк закашлялся, водка полилась по подбородку. Фери выругался и убрал фляжку. – Все лей, до конца! – прикрикнул Драгомир. – Не жалей, купишь на мои деньги еще! Зажав нос Торёку, и в профилактических целях дав тому тумака, Фери вставил горлышко фляги в рот управляющего и стал поить его. Злорадное выражение, появившееся на бесстрастном до того лице князя, было устрашающим. Забравшись с помощью гайдуков на жеребца, он подъехал к висящему пленнику. Приблизив лицо, он заглянул жертве в глаза. «Рослый, мерзавец!» отметил он между делом. – Эй, ты! Слышишь меня? – князь сопроводил свои слова пощечинами. – Эй, очнись! Добившись осмысленного выражения в глазах жертвы, Драгомир произнес: – Как, всего полсотни горячих и ты уже собрался улизнуть в мир грёз? Не выйдет! Затем, склонившись к лицу Тассило, Драгомир раздельно и четко сказал: – Ты встал у меня на дороге, а я ничего не прощаю и веду счет всем оскорблениям! Я знаю все: что ты нищий граф, и что ты влюблен в Марицу. Я всегда добиваюсь своего, можешь судить по тому, как я провернул дело с тобой! Огонек понимания загорелся в глазах управляющего. Драгомир меж тем продолжал: – Знаешь, что будет, когда я покончу с тобой? Я женюсь на Марице и присвою ее денежки, а там и красиво овдовею. А твою сестрицу сделаю своей любовницей! Когда она мне надоест, выставлю ее на улицу в одной юбке! Когда в глазах Тассило зажглась ненависть, Популеску удовлетворенно похлопал его по щеке: – Ну-ну! Таким ты мне больше нравишься! Тассило плюнул в лицо Драгомира, но последний отклонился и слюна с прожилками крови попала на лацкан щегольского сюртука Популеску. Тот брезгливо смахнул плевок перчаткой и вытер ее об волосы Тассило. – Я не сержусь, право, такие пустяки. Я почти заскучал, а ты мне за все заплатишь. Вернувшись на сено в повозку, Драгомир махнул рукой подручным – продолжайте! До этого Тассило били сильно, но не старались нарочно изувечить. Сейчас же гайдуки поняли, что князь не собирается отпускать свою жертву живой и били, соревнуясь в умении. Кнут ходил по плечам, бокам, по почкам. – А с оттяжечкой? – А вот я крест-накрест! – Обовью и раскручу! Спирт немного приглушил боль и Тассило не отрывал презрительного взгляда от Драгомира. Но старого негодяя было не пронять. Сколько же жертв на его счету? Драгомир улыбался, выдыхая дым очередной сигареты. «Ты не дождешься от меня мольб о пощаде, да ты и не надеешься их услышать», подумал Тассило, выгибаясь от очередного удара. «Тебя забавляют мои мучения, ты упиваешься ими как вином!». Перетянутые запястья ныли под весом тела, но эта боль была ничто по сравнению с побоями. Спина уже была рассечена и вязкие темные ручейки крови сочились по спине и плечам, затекая на брюки. Но теперь, когда палачи не сдерживались, тяжелые кнуты вырывали из тела кусочки плоти, а брызги алой крови разлетались после каждого удара. Тассило надеялся, что потеряет чувствительность, поскольку в его представлении, хуже и быть не могло. Но каждый новый удар отодвигал барьеры мыслимой агонии еще дальше. За каждым свистом кнута следовал взрыв боли, перекрывавший предыдущий. Оставалось совсем немного сил, чтобы удерживаться на краю бездны. Пилило и жгло одновременно. Тассило оставался в сознании вопреки огню, пожиравшему его плоть, нервы кричали как лопающиеся струны. Если бы он мог видеть себя со стороны, то увидел бы, что его спина напоминает взбитый фарш: края рваных ран слились между собой и мясо уже не прикрыто ни единым кусочком кожи. Тассило крепко стискивал челюсти, чтобы ни единым криком не унизить себя перед этим чудовищем. Глаза ли были полны влаги, или это пот струился по лицу, Тассило не знал. Он побоялся заплакать и сердито сморгнул, устремив неотрывный взгляд на Драгомира. Но вскоре устал держать голову прямо и опустил ее на грудь. Солнце в зените немилосердно жгло непокрытые голову и грудь Тассило, и руки потерявшие чувствительность. В голове шумело и какое-то марево качалось перед глазами. Уставшее тело больше не содрогалось, а только качалось в такт ударам. Не удержавшись, он всхлипнул. Осознав это, он рассердился и зарычал. С этого момента каждый свист кнута он встречал рычанием, это давало толику сил. Когда сознание милосердно покинуло Тассило во второй раз, истязатели в своем угаре не заметили этого, вознамерясь продолжать пытку до смерти. – Кнут отяжелел, вымок в крови, – пожаловался Лаци, опуская руку. – А этому хоть бы хны, гордец проклятый! – Проверьте, жив ли этот наглец, или нет, – процедил князь, отбрасывая очередную сигаретку. – Жив! – с удивлением сказал Фери, слыша слабое биение в груди окровавленного человека. – Ну так довольно с нас! Я не собираюсь весь день торчать на жаре из-за полутрупа! Снимите его и бросьте здесь! Фери поспешил выполнить приказание, ибо его чрезвычайно занимало содержимое чемодана и узлов загубленного ими человека. Распутать веревку не удалось: под тяжестью тела узлы так затянулись, что пришлось перерезать веревку. Скуповатый гайдук страдал даже от такой мизерной траты. Тело кулем свалилось ему под ноги. Фери освободил от узлов побагровевшие запястья и спрятал кусок веревки в карман. Затем стащил с жертвы сапоги и заглянув внутрь, проворчал: – Все сапоги искровянил, гад! Откуда в этом мешке с костями столько крови? – Брось сапоги, их вся округа знает, – посоветовал третий гайдук и Фери нехотя отбросил сапоги в кусты. Четвертый гайдук, Миклош, обшарил карманы пиджака управляющего и подал конверт хозяину, тот открыл и поморщился: десяти тысяч не наблюдалось. Затем приспешники Драгомира сковырнули ножами замки чемодана и высыпали его содержимое перед хозяином. Среди галстуков и книг выделялся плоский ящик. Открыв его, князь увидел два пистолета. Взяв один из них, Популеску вытянул руку и нацелил пистолет на тело владельца. – Бум! – сказал Драгомир, дернув рукой. – Хорошие пистолеты, возьму их себе. Ну, что там еще? Еще нашлись две пачки купюр, тщательно упакованные в газетную бумагу, а поверх завернутые в белье. Вскрыв одну из них, Драгомир присвистнул: тысяч пять, не меньше. Рачительный управляющий, блюдет выгоду. Приданое значит. Ну, мы-то, Мориц-Драгомир, найдем денежкам лучшее применение. Увидав жадные взгляды гайдуков, Драгомир завернул деньги обратно в газету и рассовал пачки по карманам. Подумав немного, он кинул своим подручным деньги из конверта и добавил к ним серебряные запонки и золотую цепочку с медальоном. – Чемодан и белье сожгите! Оставь веревку! – крикнул Драгомир Фери, который отвязывал от ствола веревку. – Сделай петлю, – добавил он гадким голосом, – если этот очнется и захочет наложить на себя руки, на наших душах не будет греха! Гайдуки захохотали и помогли своему господину взобраться в седло. – Выедем порознь, я домой, а вы пропылите почти до самой станции и к ночи вернетесь домой! Да смотрите, не напейтесь в городе! Ведите себя смирно! Тяжелый неподвижный воздух давил и прижимал к земле все живое. С ближайшей округи слетелись привлеченные запахом крови вороны. Эти падальщики расселись на ветвях и стали ждать. Бесчувственный человек не слышал вороньего грая, но тело рефлекторно содрогалось, когда то одна, то другая ворона пытались проверить, жив ли он. Воронье вспархивало, пересаживаясь на другие ветви, но не улетало. Они знали, что стоит немного подождать и пиршество будет готово. Тучи огромных мух слетелись и ползали по телу и лицу. Их никто не смахивал. Внезапно небо потемнело и в пыль упало несколько капель, зашумел ветер и раздался раскат грома. Воронье недовольно взмахнуло крыльями и полетело восвояси. Мухи тоже враз куда-то исчезли. Душный день разродился грозой, к несчастью сухой. Молнии били одна за одной, громы сотрясали воздух, но прохладный дождь не освежил томящуюся землю и страдающего человека. Облака отнесло за горизонт и садящееся солнце еще долго метало зарницы во мрак. Даже ночь не принесла вожделенной прохлады. Когда над лесом взошла равнодушная полная луна, человек зашевелился. Он с трудом повернулся на бок, спустя еще полчаса сумел приподняться на четвереньки, опираясь на израненные веревками руки. «За что? Разве я не человек, чтобы так со мною? Чем я это заслужил?». Он поднял голову к холодной белой луне и завыл от боли и горя.