Подлинная история графини Марицы

Вернувшись из поездки, Лиза не нашла брата, домик был заперт. Марица встретила ее с преувеличенной радостью, как будто прошла не неделя, а месяц. Но Лиза отнесла это на счет скуки, одолевшей подругу. И правда, дом стоял притихший, слуги ходили по стеночке и смолкали в присутствии хозяйки. Ей сказали, что управляющий уехал, что же, она подождет, пока брат вернется. Проходя по саду, Лиза увидела прачку, которая была любовницей брата. Юлишка тоскливо выводила песню «Одна я, бедная». Наверное, брат бросил ее ради Марицы, вот она и распелась, решила Лиза. Как же романтичны эти деревенские девицы! Чего стоили ее сердитые взгляды, когда Лиза приходила в комнату брата! На следующий день, пойдя на прогулку, у пруда Лиза вновь увидела Юлишку, которая пела старинное причитание про милого, пропавшего в турецком плену, замерев в неудобной позе. Подойдя, Лиза спросила: «Что с тобой, Юлишка?», та подняла глаза и заревела в голос, упав на грудь барышне. Лиза была в растерянности: настоящих чувств она не встречала, хотя подружки по пансиону и делились своими влюбленностями и первыми разочарованиями. Лиза гладила Юлишку по волосам и растерянно молчала. Выплакавшись, Юлишка сказала: – Простите, барышня. Добрая вы, хоть и вы в печали. Но я-то виновата перед ним, просил он меня: «помоги!», а я забоялась. А ведь думала прежде: люблю, пойду хоть на смерть, а забоялась. Значит не любила? И нету его теперь с нами, соколика ясного, а убийца по земле ходит и радуется. – О ком ты, Юлишка? Кого убили? – Братца вашего. Утречком сказали, что на станцию его свезут, а пьяница Лайош видел, как телега в лес свернула с дороги-то. Сам он в кустах отсыпался, услыхал шум, а вылезать не стал – гайдучьё забавы ради кнутом вытянет, и схоронился, а потом опять спать завалился. А после полудня опять видел, выехали из лесу. Дурак Лайош ничего не понял, не знал, какую расправу над господином Тассо учинили накануне. А когда пришел денег под сенокос занять, чтоб потом отработать, спросил господина управляющего, сказали, мол, уехал (наши-то за зубами язык держали). Ну и тогда он и выболтал, что видел, и что те изверги порознь разъехались: князь домой на дорогу на Тырговицу к своему поместью свернул, а прихвостни его в город, а в телеге никого. У меня тогда в голове все помутилось – убили! Убили и под деревом в лесу закопали! – Юлишка вновь залилась слезами, на сей раз беззвучно. Лиза встряхнула девушку за плечи: – Да что ты такое говоришь! Что ты про брата знаешь? Ты точно про Тассило говоришь? Да говори же, дура! Юлишка коротко рассказала о произошедшем, о той его части, что происходила на глазах слуг. Лиза, оглушенная ужасом, слушала не перебивая, мир, такой солнечный и правильный, рушился, проваливаясь в зыбучий песок. Где-то в груди смерзался кусок льда. – Ой, барышня! Да вы бледная какая! Что ж я натворила! Сейчас я! – Юлишка выхватила какую-то тряпку из корзины, смочила ее в воде и обтерла лицо Лизы. – Лиза, Лиза! – послышалось с пригорка. Марица махала ей рукой. Лиза резко повернулась к ней, но Юлишка вцепилась ей в руку: – Барышня! Не надо! Молчите, – зашептала она горячо, – молчите, я вечером приду. – Что с тобой, Лиза? – спросила Марица подошедшую Лизу. – Голову напекло, поедем скорее, я лягу. Лиза так мало и неохотно ела вечером, что Марица всерьез обеспокоилась. Лично уложив подругу в постель, она задернула занавески и принесла аспирин и отвар каких-то трав, рекомендованных поварихой. Лиза заверила Марицу, что чувствует себя хорошо и завтра будет совсем здорова. Посылать за доктором не надо. Оставшись одна, Лиза вскочила и бросилась на колени перед алебастровой статуэткой Богоматери. С языка срывались слова, затверженные в пансионе, но мысли бились набатом: «Ave mater… Богородица милосердная! Пусть все это будет неправдой, пусть он просто уехал!..». Когда часы внизу пробили полночь, Лиза услышала шорох у дверей и распахнула дверь прежде, чем Юлишка заскреблась в дверь. Скользнув в комнату, Юлишка тихонько притворила дверь. Передник ее оттопыривался и она придерживала его левой рукой. – Вот, барышня – это ваше. Братец ваш просил сберечь для вас. Юлишка протянула Лизе шкатулку розового дерева, в которой брат хранил документы. Разве брат уехал бы без них? Лиза села на кровать в отупении, Юлишка без приглашения уселась рядом и притянула барышню к себе. – Я ведь не все на пруду сказала. Как господина управляющего избили, вы знаете. А как хозяйка скрылась, его связали и в винный погреб бросили. Как сереть начало, я ножик под передник спрятала, положила на поднос краюху хлеба и сыра, крынку с водой. Пошла и говорю, мол, хозяйка ужин шлет. Тот, который на страже стоял, Лаци, противный такой, завсегда девок щиплет, когда его хозяин здесь гостит, пустил, да прежде ощупал всю, да ножик и выпал. Он так нехорошо засмеялся, мол, убьем тебя дуру и никто не спросит. Я струсила, он провел меня вниз и ушел. Бедненький господин Тассо лежал на полу, а во рту палка, чтоб не кричал. Лаци окаянный принес ведро с водой, палку вынул и говорит, рожу умой ему, завтра на станцию ехать, вид приглядный иметь надо и ушел. Я утираю кровь и плачу, как лицо ему попортили, а он просит, помоги, сбегай до околоточного полицейского, убийством дело кончится. Я забоялась, убьют мол, меня. Он тогда улыбнулся и скривился сразу от боли. Ничего, говорит, я зла на тебя не держу. Сделай, по крайней мере, одну вещь для меня: пока ироды до вещей не добрались, вынеси шкатулку красную и спрячь. Отдай только лишь одной барышне. – Спасибо тебе, Юлишка. Мы тебе обязаны. – За что же, барышня? – Смелая ты и добрая, береги себя. Возьми этот браслет … – Да что же вы так, барышня? Я не ради денег, – Юлишка заплакала, отталкивая браслет с волками Хёрренграссе. – Не плачь, браслет отдашь ему, если вернется. Я чувствую, жив он, и встретишь его, скажи, что сестра уехала, он поймет куда. – Береги вас бог, барышня. Браслет сохраню, непростой раз он, – Юлишка перекрестила Лизу, а Лиза, поддавшись порыву, расцеловала девушку. И внезапные сообщницы простились как сестры. Утро Лиза встретила с сухими глазами. Она перебрала содержимое шкатулки, кроме личных документов Тассило, нескольких семейных фотографий, родословных и жалованных грамот, нескольких векселей и расписок, денег в ней не оказалось. Тассило откладывал деньги для нее, но вряд ли в банк, ведь счета могли быть арестованы. Наличные наверняка хранились в чемодане или сундуке и стали добычей мерзавцев. Ее жалованье потрачено, хотя Марица и выдавала хорошие деньги на карманные расходы сверх жалования. Семейная тяга к транжирству не к лицу скромной компаньонке, но так хочется шляпок и платьев с туфлями, а поездка на свадьбу подруги съела и крохотные сбережения. До конца месяца осталось десять дней, жалования хватит на билет и снять комнатку. Нужно искать работу, есть еще тетка, но отец рассорился с ней или это был дед? Во всяком случае, Тассило не рассчитывал на тетку, а еще ее надо найти, ведь тетя дважды выходила замуж и где она проживает сейчас, одному богу известно. Лиза написала письма в Департамент образования, подругам по пансиону, прося поискать для нее место учительницы или гувернантки. Осталось ждать известий, если же не будет места, придется пойти на фабрику или в служанки, но только не оставаться рядом с убийцей брата. После бессонной ночи Лиза была с красными глазами и опухшая, и Марица уверилась в недомогании компаньонки и не требовала ни составить партию в лаун-теннис, ни почитать. Лиза ушла к себе, а затем выскользнула через черный ход во двор. Она подошла к конюшням и подняла голову, разглядывая окна второго этажа. Да, именно эта портьера на окне коридора могла сдвинуться, позволяя хозяйке любоваться расправой. Лиза была на взводе и лошади ее чувствовали: они беспокойно метались в денниках, насторожив уши и раздувая ноздри. Лиза пошла на двор и увидела, как помощница кухарки шмыгнула к винному погребу с кувшином в руках. Загромыхав тяжелой связкой ключей, она вошла, а следом и Лиза. – Кто здесь? Ой, барышня, напугали до смерти. Чего же вам здесь надо? – Жарко очень, вот я и решила зайти. Кухарка закивала и пошла к бочкам. Лиза огляделась: тяжелые бочки с домашним стояли вдоль одной стены, а штабеля бутылок с привозными винами были отгорожены деревянной решеткой, запертой на замок. – Как интересно! А у кого ключи? – Как у кого? У управляющего, да у хозяйки. Без них нельзя к господскому вину добраться. – Так ведь управляющий уехал, у кого же вторые ключи? Скажем, если Марица уедет в гости? – Ой, не знаю. Не говорили нам, у кого ключи после того, как … Кухарка осеклась, но Лиза сделала вид, что не расслышала. Затем девушка пошла к бочкам. Под краном была красная лужица, у других бочек было сухо, но пятна на полу были. Лиза послюнявила палец и потерла одно из них: сладко. И здесь, и там. Там, где бочки кончались, было темно, но Лиза «особым» зрением увидела бурое пятно. Она вновь смочила палец и лизнула: горько-соленое. Кровь! Сердце рухнуло куда-то в пропасть. Слова Юлишки подтвердились окончательно: брата больше нет. Лиза остолбенело глядела на пол. Когда ее окликнула кухарка, Лиза бросилась наверх. Марица вздрогнула и отложила газету, когда Лиза с горящим лицом встала перед ней. – Как ты могла?! Как ты посмела? – Лиза, ты не в себе. – Врешь, врешь, врешь! Ты убила Тассило, за что?!! И врешь, что он уехал! Я хочу знать, где тело моего брата! – Лиза, ты положительно сошла с ума. Какого такого брата? Если ты о мерзавце управляющем, то я с ним рассчиталась и велела посадить на поезд, чтобы духу его здесь не было! Лиза истерически расхохоталась: – Вот как это называется! Да что он тебе сделал, что его надо было избить и вывезти в лес?! Марица встала и положила руку на плечо компаньонки. – Бедная моя Лиза, – сказала она, качая головой. – Ты сошла с ума от любви! Этот мерзавец совратил тебя и ты защищаешь его передо мной? Тогда знай, что твой соблазнитель хотел обобрать меня и бежать с тобой. Я не верю, что ты могла предать меня, но он и не посвящал тебя в свои планы. – Вот как? Это ты сошла с ума от ревности! Ты просто кошка, грязная самка! Этот человек – мой брат! Звук пощечины отозвался гулом в ушах и Лиза отшатнулась в страхе: такой она Марицу не видела. «Такая» могла убить, появись у нее желание это сделать. Марица дернула звонок, резко и еще раз. – Гадкая девчонка! Ты сошла с ума, ты пожалеешь еще! О твоем любовнике придется забыть. – Берта! Марта! Держите ее! – испуганные горничные взяли Лизу под руки. – У Лизы солнечный удар. И началась лихорадка. Ведите ее в комнату! Лиза завопила и Марица дала ей еще пару затрещин, кивнула служанкам и пошла впереди. Горничные тащили упирающуюся девушку. Щелкнул ключ в замочной скважине, Лиза осталась одна. Схватив заветную шкатулку, она бросилась к окну. Если связать занавески, можно спуститься на крышу пристройки. В конюшне взять братнего жеребчика и прочь! Но тут снаружи закрылись ставни и раздался стук молотка. Лиза закричала от ярости. Надо спрятать шкатулку! Пока ее не отняла ненавистная Марица! Через час вошла Марица, Лиза бросилась к ней, желая ударить, но женщина легко перехватила ее руку. – Не упирайся, Лиза. За доктором уже послано. Твое безумие пройдет, но придется посидеть взаперти, чтобы ты не повредила себе. Лиза пнула Марицу по ноге и та отшвырнула ее. Лиза упала на кровать и ударилась затылком о спинку кровати. Когда приехал доктор, у Лизы начался жар и она бредила беспорядочно, плакала и порывалась бежать. Юлишка напросилась сидеть с больной: она винила себя в случившемся. Через неделю кризис прошел, но еще долго Лиза была слаба. Марица заходила проведать больную, ласково говоря о разных пустяках, но Лиза отмалчивалась. Через три недели доктор объявил Лизу здоровой и разрешил гулять. Лиза угрюмо бродила по саду, выходила к гостям, ела и пила все, что ей предлагали. Но все это делала молча, если ее спрашивали, отвечала односложно: «да» или «нет». Тень жизнерадостной девушки разрывала сердце и Марица удваивала усилия, чтобы развеселить ее. – Давай поедем в город? – спрашивала Марица. – Хочешь, купим тебе обновки? – Нет, – отвечала Лиза. – Вернемся в Вену? Или давай переедем в Буду? Мы можем поехать на воды. Тебе полезно… – Как хочешь. – Покатаемся? – Нет, – и так день за днем. Однажды просматривая почту, Марица увидела письмо, адресованное Лизе департаментом образования. Полная дурных предчувствий, Марица вскрыла письмо. «Уведомляем Вас, что вакантных должностей учительницы в настоящее время нет» – слава богу, отлегло от души, ее девочка не сбежит от нее. – Что это значит? – спросила Марица Лизу, вышедшую в столовую. Лиза безо всякого выражения на лице пробежала глазами письмо и сказала: – Я давно решилась уехать и искала места. Ты не можешь удерживать меня вечно – я свободный человек и совершеннолетняя. – Но к кому ты поедешь? – Теперь, когда я одна на этом свете, мне все равно. Была еще тетя, но я не знаю ее адреса. Вероятно, она уже умерла, – сказав, Лиза села, сложив руки на коленях. – Но раз тебе все равно, почему бы не остаться со мной? В глазах Лизы вспыхнула ненависть, но она тут же опустила глаза. – Я хочу уехать. – Что же, не буду тебя удерживать, раз я настолько тебе противна. Я выдам тебе жалование за полгода вперед, – Лиза молчала. – Но ты пообещай не пропадать без вести, не хочешь говорить со мной, обращайся к моему поверенному, если тебе понадобится помощь. Обещаешь? – Да. Врет ведь, упрямая девчонка, но лучше и вправду отпустить ее и следить за ней издали. А то ведь и до чахотки рукой подать. Лиза без сожалений села в бричку и помахала слугам, вышедшим проводить ее. Юлишка утирала слезы, радуясь за барышню, кухарка Мица сунула под сиденье увесистую корзину со съестными припасами. Пишта махнул кнутом и лошади потянулись к воротам. Марица смотрела из окна, с Лизой она простилась в доме. Дорога до станции проходила через лес и на девушку нахлынула печаль, но все слезы Лиза уже выплакала. Прохлада и тень утешали, цоканье подков убаюкивало. Она молчала, погруженная в себя, и не заметила, что Пишта боязливо оглядывается и настегивает лошадей. Услышав неразборчивое бормотание, Лиза удивленно спросила, что беспокоит конюха. – Мать пресвятая Богородица, барышня. Вы не знаете, да и откудова, проболели целый месяц. Не чисто в лесу, неприкаянная душа бродит, али волколак, а может и двое их. Находили лошадей загрызенных, овец, коров. А еще на человека нападали – на Лаци, гайдука князя Драгомира, да тот успел доскакать до двора, только не помогло ему это – лошадь пала, а он через голову перекувыркнулся. Волк жрать его не стал, обнюхал и был таков. Теперь из усадьбы по одному не выходят, все с оружием. Да и как иначе: все больше скот волки режут возле их усадьбы, да нашей. – А как же ты решился со мной поехать? – Госпоже графине перечить дураков нет: видели, что бывает с нашим братом. Говорят – времена новые, да видать все по-старому – господа превыше закона, а маленький человек что букашка, и пикнуть не успеет – закопают в лесу, – говоря это, оглянулся на Лизу, но она не стала развивать слишком близкую ей тему и лишь печально кивнула Пиште. Пишта и сам был не рад, что разговорился. Конечно, барышня госпоже ничего не скажет, но произнеси имя зла вслух, и оно не замедлит явиться. Он перекрестился, перекрестил лошадей и хлестнул лошадей вожжами. Уже сто лет о волках знали по бабушкиным сказкам, а теперь в округе шастает волк, и видать проклятый … – Давай, миленькие, отдохнете после, потрудитесь ради нас! Хай-яя! Лошади перешли на тряскую рысь и бричка запрыгала по ухабам. Лиза вцепилась в борта брички и стиснула зубы, чтобы случайно не прикусить язык. Пишта вертел головой по сторонам и бормотал слова молитв. Внезапно лошади стали тревожно всхрапывать и понесли безо всякого понукания, Пишта оглянулся и спал с лица: – Накликали зло, не пронесло! Ну держитесь, барышня! Хай-яя! Хайя! Конюх раскручивал над головой витой кнут, но лошади не нуждались в подобном поощрении, страх гнал их сильнее кнута. Лиза не могла оглянуться, так боялась вылететь из брички на ходу, но смерть от волчьих зубов почему-то не пугала ее. Лиза была уверена, что выживет и сможет жить дальше назло Марице, Драгомиру, департаменту образования, светскому обществу и приличиям. Воссоединение с братом в лучшем из миров не входило в ее планы. Животный инстинкт выживания был сильнее рассудка, а разум лишь придает ему различные обоснования – месть, честолюбие, судьба, планида господня. Внезапно огромная тень взвилась над бричкой и исчезла на другой стороне. Ошалевшие от страха лошади рванули куда-то вбок и бричка опрокинулась. Лизе казалось, что медленно-медленно бричка заваливается, кувырком скатился с козел Пишта, оглобли торчат в воздухе, а оторвавшие постромки лошади уносятся вдаль. Потом стало темно – это бричка окончательно перевернулась, а она сама почему-то жива. Птицы замолкли и это разбудило его, затем он услышал цокот копыт и тарахтение на лесной дороге. Сперва он хотел затаиться и не выходить на дорогу – его могут заметить. Но затем послышался звук голосов, и резкий свист кнута. Воспоминания о боли разъярили его, и еще он почуял запах страха. Сегодня он отомстит еще одному мучителю. Он встал и побежал на звук. Он бежал легко и бесшумно. Он уже привык легко перемещаться среди кустов и одним прыжком перемахивать валежник и ямы, практически не заметные среди травы и папоротника. Солнечный свет сверкнул над дорожными колеями. Лошади почуяли его много раньше и рванули изо всех сил, но что это ему. Теперь он много сильнее и быстрее их. Запах лошадиного пота немного раздражал, но не мог скрыть запах человеческого страха. Молча он гнался за неуклюжей конструкцией, которая кренилась то вправо, то влево, ужасно мешая. Тогда он оттолкнулся от земли и распластался в прыжке над повозкой. Он приземлился на другой стороне дороги, а испуганные лошади перевернули повозку. Лошади убежали и пусть. Человек скатился с повозки, и крича дурным голосом, побежал прочь. Человека легко было догнать, но сейчас он почуял еще один запах, и этот запах был хорошим, знакомым. Самка? Молодая волчица? Но ее нигде не было видно. Он обошел опрокинутую повозку – никого не было видно. Может она в кустах, зачем? Ей нет нужды прятаться от него. Он еще раз обошел повозку и услышал шорох под колымагой. Значит она там? Тяжелая повозка могла придавить ее, нужно помочь. Он всей своей массой налег на торчавшее в воздухе колесо и повозка приподнялась. Раздался стон, нужно поторопиться. Он надавил сильнее. Из-под повозки выползло маленькое тельце и вовремя – повозка упала на бок, не причинив вреда самке. Спасенная отползла подальше от повозки к большому дубу у дороги. Повозка была ему хорошо знакома, обрывки каких-то воспоминаний размывали ясность мысли. … Драгомир устраивал в честь Марицы бал. Когда Марица с нарядной Лизой вышли к бричке, управляющий как бы случайно появился во дворе. Марица небрежно махнула перчаткой, подзывая управляющего, он повиновался. – Вам стоило поехать с нами, – сказала она, пристально разглядывая его лицо, наверняка отметила, как помрачнело лицо управляющего. – Мне нечего там делать. Пишта отвезет вас, и он не напьется. Вам не о чем беспокоиться. – Вы дворянин, – сказала Марица, – и могли бы быть там. – Вы ошибаетесь. Ваш скромный слуга недостоин такой чести. Тут Лиза состроила рожицу, и Тассило против воли улыбнулся – Как пожелаете, – Марица откинулась на сиденье. – Поехали! – и бричка тронулась со двора. – Мой недостойный слуга слишком хорош для деревенского приёма, – донеслось издали. Тассило побрел к себе, повторяя про себя: «Слишком хорош, значит впредь надо быть проще… Слишком хорош…». Вернувшись в реальность, он обернулся и посмотрел на спасенную. Он смотрел на девушку и тут воспоминания затопили его весенним половодьем. Маленькая сестра качается на качелях, девочка в строгом ученическом платье бросается ему на шею, девушка в светлом платье подкрадывается к нему, а он делает вид, что не заметил ее отражения в никелированном кофейнике и маленькие ладошки ложатся ему на глаза, он нарочно подольше не угадывает, кто это. Лиза рассказывает ему о своем первом бале. Лиза! Родная моя! В горле что-то клокотало, сердце рвалось вон из груди, глаза хотели плакать, но не могли этого сделать. Ноги подкашивались и он из последних сил рванулся к Лизе и упал подле нее. Когда Лиза поняла, что не пострадала, а лишь прижата к земле повозкой, то немного успокоилась. Места было достаточно, а волк, несомненно это был волк, из тех, о которых говорил Пишта, погонится за лошадьми, ей нужно только переждать немного. Она беспокоилась о Пиште, и надеялась, что он нашел безопасное место. Внезапно она услышала шумное принюхивание и царапанье когтей о борт брички. Лиза задержала дыхание, чтобы не выдать себя. Зверь удалился и она выдохнула с облегчением. Попытавшись выглянуть в пролет, она почувствовала резкую боль в спине – потянула, пытаясь удержаться! Внезапно бричка покачнулась и она отшатнулась в угол, чтобы оказаться подальше от зубов. Не сдержалась, охнула. Бричка приподнялась сильнее – что же делать, когда окажешься перед волком, может попытаться добежать до дерева и залезть на нижнюю ветку того дуба? Тогда вперед! Она поползла вперед, как только пространство стало достаточным для нее. Бежать? Ха! Да ей ползти больно. Все же она ползком добралась до дуба и оглянулась на шум падающей брички. Волк стоял там же, видимо ошеломленный результатом своих усилий. Он не мог ее не заметить, но не торопился догнать свою жертву. Волк был просто огромен, величиной с телка. Гораздо крупнее тех волков, которых Лиза видела в зверинцах. Те волки были величиной с собаку а этот… Потом волку видимо надоело изучать повозку, он повернулся к ней и замер, глядя на нее не мигая. Поздно бежать! Один прыжок и все! Лиза повернулась к дубу спиной и села поудобнее – помирать, так гордо встречая смерть лицом к лицу. Тварь не шевелилась и Лиза продолжала разглядывать зверя. Шерсть темная, зубы огромные, а глаза карие. Взгляд внимательный, практически человеческий. Зверь не торопился нападать, он затряс головой, вытягивая шею. Подавился что ли? Лиза внезапно почувствовала жалость к животному и какое-то родство с одиноким самцом (она была уверена, что это самец). Из пасти волка раздались булькающие звуки, зверь бросился к Лизе. Она закрыла глаза на мгновение, и тотчас открыла их, чтобы увидеть, как рядом с ней на землю падает обнаженный мужчина со спутанными темными волосами. Лиза настолько была ошарашена, что не могла ни пошевелить пальцем, ни сказать что-нибудь. Она ждала продолжения происходящего, какого-то разумного объяснения. В голове всплыли слова Пишты – «неприкаянная душа бродит», но на бесплотный дух тело походило мало и определенно имело запах и телесный объем. Мужчина лежал ничком, содрогаясь, руки с грязными, обломанными ногтями скребли землю. Собственная бесчувственность удивляла Лизу: ни малейших следов паники – как будто всё так и должно быть. Был волк – стал человек. Или этот человек отпугнул волка? То, что человек лежит лицом вниз, Лизу смущало, вдруг он задохнется? Вдруг у него припадок падучей? Решившись, она осторожно повернула голову на бок, чтобы больной дышал воздухом без риска задохнуться. Заросшее лицо было знакомым, родные глаза полны боли и отчаянья. – Тассило! Братик! Как же это? Что с тобой? Тассило уткнулся головой в колени Лизы и зарыдал. Лиза целовала спутанную гриву, ласково заверяла брата, что теперь все будет хорошо. Она провела рукой по волосам, по шее и плечам. Когда она взглянула на спину брата, лицо девушки приняло злое выражение – множество длинных шрамов сеткой пересекали спину. Телесные наказания давно ушли в прошлое, да и откуда барышне из приличной семьи видеть не то что шрамы, а просто обнаженную мужскую спину, но то, что эти отметины оставил кнут, она поняла сразу. Бедному Тассо пришлось нелегко, должно быть адская была боль. А вдобавок унижение – память Лизы обратилась к собственному опыту: затрещины, отпущенные Марицей, были не слишком болезненны, но унизительны. Тогда Лизе выть хотелось от того, как обошлась с ней Марица, казалось, горела не кожа, а оголенная душа. А что же Тассило? Что чувствовал он, аристократ и бывший гвардейский офицер, когда кнут вгрызался в его плоть? – Тассило, кто это сделал? Кто, скажи? Князь Драгомир? Брат полузарычал-полупростонал сквозь зубы. Тело напряглось. Лиза тотчас испугалась, что сделала что-то неверное, зачем она бередит душу брата? Жив и ладно. – Успокойся, миленький, я не хотела тебя расстраивать. Братик, ты прощаешь свою глупую Лизу? Я же вредина, ты сам знаешь. Давай, я попрошу прощения у тебя, стоя на коленях? Клянусь, я не буду есть сладкого целую неделю. Плечи Тассило затряслись часто-часто, как от сдерживаемого смеха, и он поднял голову. В глазах стояли слезы, но, кажется, эти слезы были не от горя.