Зимние истории

      На палитре Хёнджина звёздной россыпью скопление красочных пятен, он вздыхает и тянется за мастихином. Чонин как-то сболтнул, что та похожа на космос с маленькими Вселенными, а Хван — на божество, что держит его в своих руках. Хёнджина тогда прошило насквозь обожание в чужих глазах, совсем как то, что когда-то было в его собственных.       — Хён, мне холодно, — Чонин дрожит, лёжа в волнах красного атласа.       Хван крутит в руках тонкий шпатель.       — Йенни, ты слышал миф о Дедале?       Тот кивает в ответ, стягивая драпировку с куба. Хёнджин хмурится и подходит к своему натурщику, возвращая ткань на место.       — Говорят, это миф об Икаре, что ослушался отца и подлетел слишком близко к солнцу, но как по мне — это история родителя, что расплатился за свои грехи самым страшным способом — сам погубил своего сына.       Чонин смотрит на Хёнджина непонимающе.       — Почему ты вспомнил о нём?       Хёнджин в ответ лишь криво улыбается, целует губы Чонина и перехватывает остро-заточенный мастихин на манер ножа.

܀

      На выставке полно народа, но Хван, сжимая тонкую ножку бокала и сдержанно улыбаясь, ищет взглядом одного человека.       — И ради этой мазни ты устроил выставку? В твоих красках слишком мало жизни, хоть и рисуешь всегда с натуры, — профессор Ян подходит сзади.       Он всегда делает так: подкрадывается со спины, пока Хёнджин не видит, со спины критикует, вставляя толстые спицы в сердце художника, наваливается со спины, пока Хёнджин умоляет не трогать его. Искренне умоляет. Профессор Ян в такие моменты смеётся и кусает в надплечье, противно облизывая его горячим языком: «Ты без меня никто, а так — хотя бы ученик великого Яна». Хёнджин в такие минуты чувствует себя ничтожным, беззащитным, грязным.       — Вы не видели моё лучшее творение. Здесь жизни — через край, — он отходит к картине, завешанной буро-чёрным атласом, и дёргает полог.       В просторном зале стихают все разговоры, оставляя в воздухе лишь тихую музыку и предчувствие страшного.       — В моих красках и жизнь, и смерть, любовь, ненависть и отчаяние. Единственное, чего в них нет — раскаяние.       С холста на безмолвно замерших зрителей безжизненно смотрит Чонин, разметавший оплавленные крылья по кроваво-красным волнам моря, текущего из его истерзанной груди.