Очередной день эрцгерцога Энвера Горташа не задался с самого утра.
Отчетов из подводной тюрьмы не поступает уже какое-то время. Наверняка, расхлябанные идиоты почуяли немного воли и решили, что если у эрцгерцога много дел, то можно халтурить. Непорядок. Стоит отправить доверенное лицо высечь дварфа-стражника, да заодно проверить Железный Трон.
Впрочем, «дела поважнее» и правда имелись. Подрывников Литейной не могут найти уже третью неделю, и этого достаточно для преотвратного настроения. Улик не осталось в самом буквальном смысле: взрывом уничтожило все до последнего камня. Лично приставленный к задаче следователь сокрушенно разводит руками: техническая неполадка, сэр. Косяк на производстве, сэр. Само взяло и бабахнуло, сэр. Идиоты! Не могло так запросто взять и бабахнуть.
Никто никого не видел, не слышал, не заподозрил. Энвер Горташ самолично допрашивал сменных того дня, убедившись в правдивости показаний:
— Где вы были 8 дня элесиаса в 3:30 ночи? — Эрцгерцог ходит взад-вперед, сложив руки за спиной.
— На полпути к дому, ваша светлость, — заискивающе отвечает сменный. — Работу закончили в 2:30, подождали сменных полчаса и на пару с Жаком пошли по домам.
— И неужто за полчаса ожидания вы ничего не заметили? — Горташ задумчиво разминает кастет на пальцах.
— Ничего и никого. У пристани даже кораблей не останавливалось, — Энвер уже знает: проверил все судовые журналы и заявки на прибытие.
— Случалось ли что-то странное за какое-то время до подрыва?
— Гномы бунтовали, господин. Но Кулаки говорили, что все под контролем, а недоросликам просто нужно немного вмазать, — сменный ссутуливается под уничтожающим взглядом эрцгерцога. — Мы подавали рапорт о беспорядках в Литейной, если вы об этом.
Версию о гномах-зачинщиках Горташ отмел сразу: не могли рабы в ошейниках так далеко зайти. Трусливые, немощные, кидающиеся в слепое подчинение от одного упоминания их родни, запертой в стенах подводной тюрьмы… гномы на такое не способны. Маленьким ублюдкам нужен могущественный союзник, всерьез точащий зуб на творение Энвера. И достаточно осведомленный, чтобы знать, какие секреты хранит Литейная, скрытая в доках бухты Врат.
Версию о проделках гильдии Девятипалой Энвер рассматривал дольше. Да, теоретически, Девятипалая может знать о Литейной, но на кой черт ей сдалось отдавать приказ ее разрушать? Даже зентам в ее подчинении это не нужно: положение сил это бы не изменило, да и сам герцог не препятствовал их разборкам в Нижнем городе. Пусть жрут себя сами, пока Горташу это выгодно.
Он
хотел бы обвинить во всем Таврин, если бы доверенные источники не сообщили, что видели ее входящей в «Надгробья Кэндалхоллоу» с несколькими сопартийцами. Эрцгерцог отмечает: это похоже на Таврин. Обычно она берет на задания двух-трех союзников. Остальную команду выходящими из таверны никто не видел. Его источники позже сообщили, как дроу вытаскивали из канализационного выхода, окровавленную и обессиленную.
Сложить два плюс два труда не составило. Разумеется, он в курсе, где располагается Трибунал Убийств. Не знает всех нюансов и местоположения самой святыни культистов, Храма Баала, но уж узнать, где находится Трибунал, несложно. Губы Энвера трогает болезненная ухмылка: значит, Таврин все-таки негласно согласилась на его сделку, выбрав своей целью Орин. Но то, что вернулась она в таверну на чужих руках, истекая кровью… это неприятно.
Таврин ему нравилась. Пожалуй, даже слишком. Властная, в меру жестокая, педантичная, гордая и умеющая сдерживать порывы убивать, Таврин была великолепна. Предлагала идеи, которые Горташ мог бы назвать гениальными, придумала фальшивку под именем Абсолют и обставила все события так, что подлезть и выявить обман было бы просто невозможно. Проявляла должное уважение к его Богу и не лезла в секреты, которые Энвер желал оставить неузнанными.
Он ее уважал. Хотел испытать на почве интеллектуальных баталий и вывести на эмоции, но Таврин, казалось, считывала все его манипуляции и умело отметала все, что не имело отношения к общему делу.
— Признаюсь: твои идеи великолепны. Иногда даже слишком для той, кто семенит под Баалом, — Энвер поворачивается к стеллажу с вином, как только дверь покоев захлопывается за Кетериком.
Лунные Башни, окруженные плотным слоем проклятия, полузаброшенные и не столь отдаленные от Врат, идеально подходили как общее место сбора. Главные таинства Избранных происходили в Башнях. Кетерик Торм, хоть и не был особо обходительным в приемах, но по личным покоям каждому Избранному выделить все же удосужился.
— Мне расценивать это как комплимент или как оскорбление одного из богов Мертвой Троицы? — Ее голос обжигает холодом.
— А как бы ты хотела? — Горташ поворачивается, откупоривая бутылку вина, и отпивает из горла. Вино выдержанное, терпкое. Не чета тому пойлу, что продают в осточертевшем Нижнем городе. Герцог вытирает винный подтек с губ тыльной стороной ладони и косится на Таврин.
— Хотела бы, чтобы ты нанял репетитора по этикету, — ее бровь изгибается, демонстрируя легкую, почти культурную брезгливость. — Для того, кто претендует на роль эрцгерцога Врат, в тебе слишком много от нищего.
— Неужели? — Усмехается Энвер. — Местные лорды от меня без ума. А простым жителям нравится история о «мальчике из народа». Признай: мое детство только играет на руку.
— О чем я и говорю: сын сапожника не в состоянии понять, что скрыто за улыбкой особо умелого аристократа, — Таврин встает с кресла и заводит руки за спину. Типичный для нее менторский жест. — Пока ты полезен лордам, они, бесспорно, будут терпеть эту неотесанность. Возможно, находить ее милой. Но помяни мои слова, Энвер: ты можешь с головы до пят нарядиться в золото, — она окидывает герцога взглядом. — Но пасынок Нижнего города никуда из тебя не денется. Даже твоя речь это выдает с потрохами.
Замечание дроу неприлично точно попадает в яблочко.
— А тебе, стало быть, нравятся напыщенные аристократы?
— Мне нравятся те, кто не ведут себя как свиньи за обеденным столом и умеют держать вилку, — Таврин проходит к выходу. Рука ложится на дверную ручку. — И те, кто обходительны с леди даже за закрытыми дверями.
— Интересные умозаключения. Останешься? — Горташ приподнимает бутылку. — Вино в Лунных Башнях чрезвычайно вкусное.
— С чего бы? — Она оборачивается. — Ах, ты об этом. У меня есть стандарты, Энвер, и они не про статус, — дроу щурится и одаривает одной из самых своих мерзких ухмылок. — К тому же, охота ждет. Подумай над моими словами, герцог.
Бесспорно, Таврин была права. Статус обязывал держать лицо и учиться этикету даже когда хотелось грязно выражаться. Горташ осекается каждый раз: нет, брань только приближает его образ к простолюдину. Меньше всего он хочет походить в чужих глазах на отброса в дорогом наряде. Быть может, попросить дроу помочь герцогу? Нет, наверняка откажет. Окатит очередным брезгливым ледяным взглядом и скажет, что не ее ума это дело. «Для баалистки она слишком педантична», — думает герцог. — «Наверняка в ее обители алтарь поклонения отмывают мыльной водой в три подхода каждый день». Но ее неприкрытая брезгливость по отношению к Горташу раздражала. Фраза Таврин о «стандартах» надолго засела в голове и побудила двигаться, что-то менять. Заставляла думать, вычленять недостатки, изгонять простолюдина из себя розгами и затыкаться каждый раз, когда хочется браниться. И даже стараться держать вилку и нож в правильном положении, когда Горташ трапезничал в одиночестве. Быть может, со временем она сменит гнев на милость, если герцог будет весьма старательным. И Энвер, бесспорно, уважал дроу за подобные ремарки.
Да, сначала было уважение. А затем появилось небывалое в своей силе желание познать. Сломать. Обладать. Избранный Бога Тирании он или кто, в конце концов? Своими собственными руками, мозгами, словами Энвер желал вскрыть ей череп и посмотреть, что же творится внутри. Сколько процентов ее мозга занимает желание убивать, а сколько — остальная серая масса? Как она реагирует на комплименты, будучи в
более расслабленном состоянии? А как трахается? Наверняка как бревно: некрофилия у баалистов только поощряется. И тем не менее. Что
еще нужно сделать, чтобы холод, исходящий от Таврин, сменился пожаром?
Они трахались лишь единожды, и Горташ до сих пор не может дать этому оценку. Похоть, предвкушение отведать столь желанного тела и небольшое опьянение сделали свое дело, и Энвер Горташ дал себя провести. Один раз.
Эйфория от ночи с Таврин обернулась отвращением, когда наутро Орин сняла личину его дроу. Вальяжно растянулась на кровати нос к носу с тогда еще просто герцогом и, омерзительно расхохотавшись, протянула:
— Так вот, значит, какой ты на вкус, Избранный Бейна. Сестрица умеет выбирать союзников.
— Глава культа решила сделать мне подарок? — Усмехается Горташ. — Передай, что было недурно, но я предпочитаю оригинал подделке.
— А сестрицы больше нет, — сообщает допельгангер, играя кинжалом. — Изрезана. Исполосована. Изуродована. Вот этими руками! И камушек ее я прибрала, — Орин демонстрирует красный нетерийский камень, любовно вставленный в клинок. — Так что теперь сотрудничать ты будешь со мной.
Единственным напоминанием от Таврин осталось платье, грубо сорванное самим Энвером в порыве страсти. Он планировал извиниться утром в своей манере и предложить возместить потерю более свободным и открытым кроем, но теперь хранит платье как раритет. Что-то, что осталось от
настоящего лидера культа Баала.
Орин его бесила. Вспыльчивая, тупая, не способная планировать — и как только Таврин допустила, чтобы это пришло на ее место? Впрочем, влезать в семейные распри баалистов герцог не собирался — таков уговор. С Орин их прекрасный в своей гениальности план пошел под откос: она оставляла слишком много улик. Не понимала нюансов стратегии, составленной предыдущей главой культа. Совершала много ошибок. Раз за разом отдавалась соблазнам и прокалывалась на простейших вещах.
Очевидно, Горташ терпел Орин, но
отдавал предпочтение Таврин.
И, уж тем более, когда дроу явилась на порог Василисковых Ворот в разгар его коронации, эрцгерцог не смог сдержать удовлетворения: помни она про их великолепный план, сейчас Таврин бы распирало от гордыни. Возможно, она бы оценила, как далеко продвинулся Энвер в этикете. Однако, несмотря ни на что, это все та же Таврин, что он помнит: гордая, неприступная, с ледяным пробирающим до костей взглядом. Единственное изменение в знакомом лице — грубый шрам у левого глаза, изящно скрытый за слоем темных теней.
Узел распрей затягивается туже, и ему любопытно посмотреть, что будет дальше. Ее память повреждена, а вопросов у девушки явно больше, чем ответов и, пожалуй, Энвер Горташ с удовольствием ответит на каждый из них. Вопрос лишь в цене, что готова заплатить Таврин. На этот раз она будет играть по его правилам.
***
Выводя последнюю строку письма к Таврин, Энвер предвкушает: она придет. Обязательно явится на бал. Он дал ей полторы недели восстановиться после битвы с Орин, чтобы дроу не смогла отказаться от посещения бала по состоянию здоровья. Даже по самым размытым меркам этого должно хватить. И, разумеется, он ее узнает. Эрцгерцог не сомневается: у живущей в таверне Нижнего города баалистки нет денег на сколько-нибудь удобоваримый костюм для бала. А ему несложно помочь даме в беде. Разумеется, в посильную помощь входит
личный интерес, а вплетение в платье нитей из суссура обезопасит Горташа от лишних проблем. Просто на всякий случай.
Им предстоит занимательный диалог после бала, и Энвер Горташ рассчитывает на исключительно положительные ответы.
***
Стук перегородки у стены прерывает размышления эрцгерцога. Горташ вальяжно подходит к стене и, нажимая кнопку, открывает проход. Как и во всяком дотошно построенном замке, тут есть свои тайные лазейки, скрывающие посетителей от чужих глаз и ушей. Раньше ими пользовалась сама Таврин, но сейчас…
— Возвращайся через полдня, — кивает эрцгерцог доверенному стражнику и впускает посетительницу внутрь.
Серая кожа, серые волосы, схожая комплекция. Рост чуть выше, но не критично. Если закроет глаза или выгнется спиной, будет похожа. Сильнее, чем предыдущая.
— Раздевайся, — приказывает куртизанке Избранный Бейна. — Будешь звать меня исключительно Энвером. Голос пониже, пожалуйста, — и одним движением скидывает с плеч расшитый золотом плащ.
