Осуждалов С. «Петербургский листок»
Арсений редко посещал балы по двум причинам: не хотел привлекать к себе лишнего внимания, чтобы не попасть в список тех, кого подозревали в сокрытии под личиной Осуждалова, хотя в большей степени его защищала репутация — вряд ли кому-то могло прийти в голову, что чопорный граф Попов мог вести колонку о сплетнях высшего общества. Но даже если бы ему не надо было сохранять анонимность, Арсений бы всё равно избегал всяческих приёмов, просто потому что не очень-то их и любил — шумно, душно и почти невыносимо глупо. Но сегодня у него была цель: склонный к быстрому принятию решений, а также к почти незамедлительному переходу к их реализации, он намеревался начать поиск невесты именно с бала княгини Варнавы. Что было весьма удобно — хоть это и не было официальным началом сезона, но заскучавшие за лето дворяне с радостью откликнулись на приглашение, и сегодня огромная усадьба была полна людей: барышни в платьях ещё по прошлогодней моде, матроны, увешанные, кажется, сразу всеми украшениями, что у них были, так что от уголка, где они расположились, исходило сияние, мужчины в почти одинаковых фраках из чёрного блестящего шёлка — лишь где-то мелькали вычурные цветастые жилеты. Арсений же был полностью в чёрном, за исключением белых перчаток, так сильно за период траура он свыкся с этой гаммой и всё ещё, оказывается, не был готов с ней расстаться. Бальный зал был освещён электричеством — Арсений поморщился, представляя, как дорого это обошлось княгине, — и некоторые из уже прибывших гостей периодически задирали головы, с восхищением рассматривая тяжёлые хрустальные люстры. Пару лет назад, как Арсений помнил, особым успехом пользовался лифт в петербургском особняке Варнавы: приглашённые пропустили несколько танцев и уморили с пяток слуг, которые были вынуждены добрый час крутить механизм, чтобы покатать на лифте всех желающих. Сегодня такой точкой притяжения стало электрическое освещение, а вот большая часть барышень столпилась у одного из столов у стены. Арсений чуть вытянул голову: как оказалось, княгиня позаботилась о том, чтобы у каждой девушки была бальная книжечка, хотя обычно приносились свои собственные, но это было приятным сувениром. Вспомнив, зачем он здесь, Арсений внимательно осмотрел собравшихся девушек. Возможно, среди них была его будущая жена. Княгиня Ирина Кузнецова, которую он узнал моментально, отпадала сразу — к такой он бы не то что свататься не стал, но даже и как-то связывать себя личными отношениями не захотел бы. Ирина была богата, красива и, по мнению Арсения, явно тянула с замужеством с одной целью — нагуляться. Ничего, судя по всему, излишне предосудительного не происходило, но сплетни разрастались с каждым новым кавалером, которому она выказывала расположение. Такую женщину Арсений бы не вынес. Да и, что уж лукавить, ей он тоже был совершенно не нужен. Чуть больше — не в личном, а в матримониальном плане — его интересовали неразлучные шерочка и машерочка: баронесса Мягкова и графиня Щербакова. Эти уж точно были Арсению по статусу, он им обеим явно нравился, но отчего-то мысль о том, что одна из них могла бы стать его супругой, была такой же неприятной, как затянувшаяся зубная боль. Возможно, подумал Арсений, отвечая на взгляд графини кратким поклоном, дело было как раз в том, что он им нравился. Это подразумевало, что в отношениях они будут ожидать несколько более тесных контактов, чем те, к которым Арсений привык в прошлом браке, и уж тем более, чем те, на которые он вообще был готов идти с женщинами. Нет, ему нужна была девушка малоэмоциональная, набожная, скромная и желательно с каким-нибудь любимым хобби, чтобы оно занимало все её дни. Вот, например, дочь четы Добрачёвых — совсем ещё юная, Арсений учился в лицее в одно время с её отцом. Знали они друг друга плохо, но не по причине каких-либо разногласий, а больше из-за того, что Арсений вообще не заводил друзей и каждый раз удивлялся, когда они у него всё-таки заводились. А Добрачёвы ещё и относились к пугающей Арсения категории счастливых семей. Он всегда смотрел на них с изрядной долей скептицизма, но всё, что видел — нежные взгляды, ласковые прикосновения, добрые слова, — лишь больше убеждало его в искренности их чувств. Их дочь Екатерину, несмотря на то, что она была хороша собой, скромна и, как Арсений помнил, серьёзно занималась благотворительностью, не хотелось включать в свой список потенциальных невест именно по этой причине: девушка выросла в любящей семье, и было очень сомнительно, что она согласится вступить в брак, в котором о привязанности и речи быть не могло. Поиск будущей жены начал утомлять Арсения ещё до начала активных действий, поэтому он отвернулся от барышень, нашёл в зале Екатерину Владимировну, поздоровался с ней и вышел на террасу. Бал был назначен на восемь, но, как это обычно бывало, минимум час всегда уходил на то, чтобы приехали все гости, так что ему предстояло убить ещё некоторое количество времени — это ужасно раздражало. Легче было сказать, что Арсению в балах нравилось: он любил танцевать, ценил красоту интерьеров и, на самом-то деле, интересовался людьми, правда, предпочитал, чтобы они не интересовались им в ответ. Приусадебный участок у княгини Варнавы был огромный: парк à l'anglaise (с чересчур, на вкус Арсения, разросшимися деревьями и кустарниками, но вполне аккуратным газоном), лабиринт, раскиданные по территории беседки, скрытые насаждениями постройки для слуг. Главная дорожка была освещена газовыми фонарями, но здесь, на боковой террасе, куда вышел Арсений, их не было, и в темноте лишь проступали силуэты растений. А ещё в этой темноте кто-то был. За спиной, из приоткрытых дверей, зазвучал настраивающийся оркестр, и это помешало Арсению тут же определить источник шума, но всмотревшись, он заметил их — две мужских фигуры под дубом с пышной кроной, которая создавала густую тень. Оба высокие, один крупный, второй — худой. В чёрных фраках, значит, не слуги, а гости бала. Они стояли очень близко, тот, что худее, — спиной к Арсению, и поэтому он не сразу понял, что именно происходило. Но, когда увидел руку, сжавшую кудрявый затылок, то разобрался мгновенно и застыл. Мужчины целовались. Мысли в голове взвились, наталкиваясь одна на другую: от попытки понять, стоит ли выяснять, кто это, чтобы написать затем в колонку Осуждалова, до нервного осуждения — как это было греховно, как это было нагло, как они посмели это делать прямо здесь, даже не потрудившись как следует спрятаться. И под всем этим разгоралось его личное, донельзя позорное желание. Посмотреть ещё. Запомнить, как широкие ладони гладили спину. Как пальцы зарывались в волосы. Как близко они стояли, явно прижимаясь друг к другу телами. Это было неправильно, о, Арсений прекрасно знал, насколько это было неправильно, но знал он это именно потому, что ему хотелось того же. Опыта с мужчинами у него было мало, и это было одновременно и к счастью и к несчастью. К счастью, потому что Арсений боялся того, к чему его могла привести эта дорога — все эти мужские бани, балетные спектакли по средам в Мариинском театре, прогулки в садах у цирка Чинизелли, всё это было так плохо, так грязно, так сфокусировано на самом акте грехопадения, что образ самого себя таким, каким он мог бы стать от такой жизни, иногда снился Арсению в кошмарах. В этих снах он был непременно накрашен, одет в женское и участвовал в унизительнейших оргиях. Но иногда, конечно, вспоминая те неловкие встречи с крепостным мальчишкой, Арсений задумывался, как бы он относился к мужеложеству, если бы оно было о чувствах и о желании близости. Несмотря на то, что за долгие годы Арсений привык усмирять свои пороки, дьявольское начало было не обмануть: сейчас он думал вовсе не о чувствах, он думал о том, что целовать кого-то, к кому его тело испытывало влечение, было невыносимо хорошо. Поэтому двух мужчин под деревом он презирал, но вместе с тем, хотел быть на их месте. И за это уже презирал себя. Так и не решив, что делать с полученной информацией — да и было-то её мало, ни лиц, ни каких-то отличительных примет, кроме роста, пропорций и кудрявых волос, Арсений не разглядел, — он вернулся в усадьбу. — Ах, вот вы где, голубчик мой! — тут же раздалось восклицание, и цепкие тонкие пальцы схватили его за локоть. — Я хотела, чтобы вы увиделись с mon précieux petit Antoine, но теперь и он что-то запропастился. — Насколько я помню, — Арсений улыбнулся княгине Екатерине, — ваш petit Antoine уже давно не petit, — и как только он это сказал, ему будто кто-то подул в затылок, какое-то умозаключение почти умозаключилось, но тут же ускользнуло. — Это потому, что вы не родитель, хотя я, впрочем, тоже. Но дети всегда остаются детьми, даже если они вырастают… ах, вот же он! Иди сюда, Антон! — Тетушка, — сказал приятный голос за спиной Арсения. — И, о, неужели? Его Сиятельство, граф Арсений Сергеевич, да на балу-у-у? Арсений повернулся, и если до этого кто-то в затылок дул, то сейчас это превратилось в ледяной штормовой ветер, который мгновенно заморозил все его мысли. Остались только самые короткие и простые. Высокий. Худой. Кудрявый. Красивый. Он. — Ваше Высочество, — ровно, но будто чужим ртом, произнёс Арсений и поклонился. — Рад вас видеть. — Прям рады? — Антон вздёрнул брови. Губы у него были красные и припухшие. — У меня аж, — он приложил руку к груди, — сердце защемило от нахлынувших тёплых воспоминаний. — Надеюсь, вы о тех, как Ваше Высочество кидалось перегноем? — Арсений опустил взгляд на руки и поправил манжеты. Начинало немного отпускать. Спасибо Господу за то, что при отвратительно действующей на Арсения привлекательности, князь Шастун был совершенно невыносим по всем остальным параметрам. — Ну, или как вы поворачивались ко мне спиной почти на каждом из балов, где мы встречались, да и сейчас бы, уверен, не преминули, если бы не дражайшая тетушка. — Ах, а я-то подумал, вы всё-таки о том, как украли мою одежду, пока я купался в речке. — Нет-нет, определенно, теплейшие воспоминания о всех разнообразных предлогах, которые вы использовали, чтобы покинуть круг общения, если в нём вдруг оказывался я. — Но, может, — Арсений поднял взгляд. Шастун выглядел ужасно довольным собой — глаза смеющиеся, губы поджаты, очевидно, чтобы не растянулись в совсем уж широкую улыбку. — Может, вы всё-таки о том, как на царском балу представили меня императрице как «le plus beau cul во всей столице»? — И в чём я был не прав? — хохотнул Антон. — А если вы переживаете о мнении императрицы, то смею вас заверить, что она была со мной согласна. — Господи боже, — сказала княгиня Варнава, и Арсений чуть не дёрнулся — он совершенно забыл о её присутствии. — Взрослые люди, а ведёте себя как мальчишки. Очень интересно, продолжайте, но без меня. Ты, — она ткнула пальцем в Антона, — чтобы все танцы были заняты, я не зря столько девушек приглашала. — А я думал, для меня были приглашены юноши, — усмехнулся Шастун, и Арсений чуть не задохнулся. Но княгиню это, казалось, ничуть не тронуло — она лишь демонстративно вздохнула перед тем, как оставить их вдвоём. — Мне даже интересно, — сказал Антон, проводив тётушку взглядом, — что вы придумаете на этот раз. Потому что, кажется, за эти годы вы использовали все возможные оправдания, чтобы избежать моего общества. — Вы упускаете очень важную деталь, Ваше Высочество. Эти оправдания изобретались для того, чтобы не оскорблять вас в присутствии других людей. А так как сейчас мы остались одни… — он многозначительно посмотрел на Антона, кивнул и ушёл. Шастун за его спиной рассмеялся. Пытаясь отвлечься от мыслей о нём, Арсений ещё раз осмотрел бальный зал, обнаружил, что барышень прибавилось, и некоторое время был занят тем, что записывался в бальные книжки: баронесса Иванченко, графиня Никитина и, так уж и быть, графиня Щербакова. Все они согласились, хотя и с разной степенью радушности. Баронесса Иванченко, передавая ему свою книжечку, смотрела на него как-то задумчиво, но было ощущение, что думала она вовсе не об Арсении, а о чём-то, что и находилось-то за пределами усадьбы. Дарина, графиня Никитина, хмыкнула, но записать своё имя дала, правда, попросила, чтобы он пригласил её на котильон. — Для того, чтобы прыгать в галопе, у меня есть партнёры поинтереснее, а вы уж больно красиво танцуете, чтобы тратить это на прыжки. — Благодарю, Ваша Светлость? — неуверенно ответил Арсений. — Благодарите, — милостиво ответила Дарина. Графиня Щербакова обрадовалась приглашению больше всех, но в этом-то Арсений не сомневался. Отошедшая, чтобы дать им немного приватности, баронесса Мягкова поглядывала на них мрачно, но Арсений решил, что четыре танца — это перебор, и приглашать её не стал. Слишком активное участие дало бы присутствующим повод заподозрить его в поисках жены, а он пока не хотел делать свои намерения публичными. Но как же он любил танцевать! При первых тактах вальса, открывавшего бал, он почувствовал во всём теле знакомое возбуждение, радость оттого, что сейчас — если, конечно, баронесса Иванченко окажется хоть сколько-нибудь приличной партнёршей, — он забудется в звуках музыки и движениях. На самом деле, если бы Арсений мог, он бы танцевал всю программу каждого бала, столько удовольствия это ему доставляло. Иногда он, слушая музыку дома, не мог удержаться и танцевал в одиночестве, предварительно, конечно, убедившись, что никого из слуг не было поблизости. Тела некоторых людей были созданы для тяжёлого физического труда, других — для верховой езды, третьих — для военной службы. Тело Арсения было совершенно точно создано для танца. Меланхоличная и задумчивая поначалу, к концу вальса баронесса развеселилась — щёки раскраснелись, лицо озарила улыбка. Танцевала она хорошо, за что Арсений даже испытал к ней что-то близкое к благодарности: было приятно вернуться к танцам с умелой партнёршей. — Спасибо, Ваше Сиятельство, — негромко сказала она, когда он повёл её к буфету. — Вы замечательно танцуете. — Нет-нет, это я должен вас благодарить, — вежливо ответил Арсений. — Прошу прощения за, возможно, несколько странный вопрос, — выражение лица снова сменилось на рассеянное. — Но не могли бы вы сказать, когда родились? — Мне сорок лет, если это то, что вас интересует. — Двадцать пятого года, значит… А какого дня? — Седьмого числа марта месяца, — Арсений недоуменно нахмурился. Баронесса зашевелила губами, будто что-то считала про себя, а потом пожала плечами. — Не идеально, но и не плохо, — и до того, как Арсений успел поинтересоваться, что это всё значило, добавила: — Ещё раз благодарю за танец, — и удалилась. Что ж, если он искал жену, погруженную в собственные мысли, то по этому параметру баронесса Олеся Евгеньевна Иванченко вполне подходила. Если она была немного сумасшедшей, то это, конечно, стало бы неприятным обстоятельством, но с другой стороны, безумная жена вряд ли бы интересовалась супружеским долгом. Он не без интереса — исключительно рабочего — понаблюдал за тем, как графиня Никитина танцевала галоп с небезызвестным Станиславом Владимировичем Шеминовым. Последний приобрёл в свете печальную репутацию после пяти неудачных попыток сватовства, но вот, очевидно, нашёлся кто-то, нашедший его привлекательным. Графиня Никитина не нуждалась в богатом муже, Арсений подозревал, что она была гораздо богаче Шеминова, да и с точки зрения статуса это был бы союз равных. Так что здесь вполне вероятно имело место романтическое влечение, но могли ли пути Господни быть настолько неисповедимы? Но они точно были. Судьбы непостижимы, а кое-кому, кто после объявления котильона, двинулся Арсению наперерез, жизнь ещё и отсыпала бездну богатства, как там завещал апостол Павел. Хотя вряд ли заодно с премудростью. Шастун быстрым шагом подошёл к Дарине, наклонился, что-то сказал, после чего та бросила взгляд на Арсения — не виноватый, нет, не в её духе, но какой-то весело-заинтересованный, — и подала князю руку. Зазвучала музыка. Арсений стоял посреди танцевальной площадки и выглядел, должно быть, как полнейший идиот. Что. Только что. Произошло. Встрепенувшись, он отошёл к стене бального зала, постаравшись спрятаться за колоннами, чтобы хоть немного привести мысли в порядок. В том, что за этой эскападой наблюдали если не все, то явно большая часть присутствующих, он не сомневался — пока он спешно удалялся, спину жгло от взглядов. Но это был его танец. Он вписал своё имя в carnet de bal графини, котильон в программе сегодня был один, так что Шастун не мог пригласить Дарину на какой-то другой котильон и случайно перепутать. И этот взгляд, который графиня Никитина бросила на него перед тем, как подать Шастуну руку… Она-то прекрасно знала, что это был танец Арсения. Но, конечно, её Арсений не винил — все они тут были пыль под ногами князя императорской крови Антона Андреевича Шастуна, и, отказав ему в танце, Дарина бы вызвала куда больший скандал. Однако же, какова наглость. Ещё и Осуждалову придётся про это написать, а писать сам о себе Арсений не любил ужасно, всё время казалось, что он себя чем-то выдаст, что странным образом сочеталось с его представлением о чрезвычайно низких когнитивных способностях читателей колонки. Впрочем, возможно, и у Шастуна были свои причины, каким-либо образом его извиняющие, а Арсений просто их не смог распознать — да и не особо старался. За ужином он, к счастью, сидел далеко, хотя обычно княгиня Варнава сажала его поближе к себе и началу стола, но сегодня, очевидно, сыграло роль то, как поздно Арсений был приглашён на бал. Он был не в обиде, да и к тому же поблизости от Екатерины Владимировны сидел её племянник, а его Арсений нацелился избегать до конца приёма. А в идеале — и вообще жизни. Так что он вполне приятно провёл время, еда, как и всегда у княгини, была прекрасна, а беседа с соседом — графом Позовым — вышла вполне сносной, и к возвращению в бальный зал Арсений пришёл в благодушное настроение. Князь Шастун был просто дурачок, но дурачок не злобный, а неприятная ситуация — явно недоразумением. Но всё же он помедлил перед тем, как направиться к графине Щербаковой и пригласить её на заключительный вальс. И только поэтому избежал участи повторно выставить себя идиотом в глазах всех присутствующих. Идиотом он стал только в одних глазах — зелёных, искрящихся весельем, безотрывно следящих за ним поверх макушки взволнованной Варвары. Конечно, она тоже не могла отказать князю, но показала куда большую встревоженность, чем графиня Никитина — заметалась, засуетилась, начала выглядывать из-за спины Шастуна, высматривая Арсения, чем всё-таки привлекла внимание. Арсений же стоял, не двигаясь, и старался сохранять максимально нейтральное выражение лица, чтобы ничем себя не выдать, но при некотором размышлении понял, что и это было напрасно: о том, что он пригласил Варвару на танец, знала баронесса Мягкова — едва ли не главная светская сплетница. И если кто-то не разобрался в происходящем сейчас, то в ближайшую неделю это будет обсуждаться во всех подробностях. Нет, точно придётся написать. Как бы так едко себя обозвать? «Самый занудный вдовец»? «Этот набожный лицемер»? «Герой романов Джейн Остин, который остаётся без жены и, возможно, будет предан остракизму»? Или так: «Самое скучное пополнение на брачном рынке — граф Попов — весь вечер с неудовольствием наблюдал, как князь Шастун танцует с его партнёршами. Большой вопрос, чьи изгибы его интересовали больше». Изгибов у Шастуна-то и не было почти, решил Арсений, кто так о нём напишет. Потом он присмотрелся, всё же обнаружил несколько и незамедлительно себя отругал. Надо было уезжать сейчас, пока танец ещё не закончился, пока гости не начали неторопливо разбредаться, то и дело останавливаясь, чтобы поболтать. Поэтому Арсений, разрешив сам себе не прощаться с княгиней Варнавой (она простит, может, поворчит для вида, но простит), покинул усадьбу.***
Арсений, на самом деле, человек был хоть и злопамятный, но отходчивый: эмоции отступали быстро, оставляя только неприязнь. Но Шастун был случай особый, на него Арсений злился каждый раз, как в первый — до сжатых зубов, белой пелены перед глазами и перехватывающего дыхания. Он как раз закончил черновой вариант статьи Осуждалова, как вошедший слуга — Семён, возрастной уже мужик, который служил ещё предыдущему графу Попову, — принёс корреспонденцию. На ворохе помятых писем от информаторов лежал конверт из дорогой плотной бумаги. Ещё до того, как Арсений перевёрнул его, чтобы увидеть сургучную печать с гербом, он понял, от кого это. Но содержимое он бы не смог вообразить даже в каком-нибудь делириозном сне. «Его Высочество князь императорской крови Шастун Антон Андреевич», — было выведено на верху карточки каллиграфической вязью, явно заготовка писца. А ниже, совсем другим почерком — ровные, почти печатные буквы — приписано: «Нижайше просит принять его сегодня к обеду». — «Нижайше»? — не сдержавшись, рявкнул Арсений. Семён вытянулся в струнку. — «Нижайше»?! — повторил Арсений и посмотрел на слугу, тот состроил максимально понимающее лицо. — Он прекрасно знает, что я не могу не принять князя! «Нижайше просит»! — и, раздражённо бросив карточку с конвертом на стол, он поднялся. — Семён, я пошёл колоть дрова. Обед приготовь какой-нибудь эдакий. К нам заявится член императорской семьи. Семён закачался, то ли затрепетал от перспективы хоть одним глазком посмотреть на какого-то там правнука давно умершего царя, то ли от порыва ветра, который образовался, когда Арсений выскочил из кабинета.