Лексикон

Он уже целую вечность не чувствовал себя таким расслабленным. Лежа на спине в темноте ночи, Какаши вытянул руки над головой, наслаждаясь сладким расслаблением своих напряженных мышц. Приятная боль разлилась по его обнаженному телу, обещая облегчение от глубокого сна без сновидений. Каждая клеточка его тела взывала к этому, а голова пульсировала, протестуя против того, чтобы держать усталые глаза открытыми. Позволить им закрыться было бы грехом, пока видение, нависшее над ним, все еще было таким живым, таким бодрствующим, таким… реальным. Ирука, освещенный лишь несколькими полосками лунного света, пробивающимися сквозь потертые участки стен палатки, выглядел таким же измученным, каким чувствовал себя Какаши. Всем своим весом он навалился на бледные бедра Какаши, его грудь вздымалась от прерывистых вдохов, капли пота серебристым сиянием подчеркивали рельефность его мышц. Но, несмотря на свою очевидную усталость от долгого дня, а затем и от их возни, Ирука продолжал сидеть, такой высокий и гордый; его глаза блуждали по телу Какаши. Он снова и снова водил мозолистыми кончиками пальцев по бледной груди под собой, возможно, используя старые шрамы, чтобы произнести молитву на языке, известном только ему. Ни в одной из фантазий Какаши никогда не возникало столь захватывающего зрелища. — Восхитительный, — пробормотал он, приоткрыв свой шаринган, чтобы полюбоваться сценой, отказываясь поддаваться тяжелым векам. Рокот собственного голоса в груди заставил его успокоиться. Это было напоминанием о том, что после кошмара последних нескольких недель, его неспособности остановить надвигающуюся войну, его неспособности помириться с Саске и бремени, что он нес с тех пор, когда стал сенсеем, что это, этот кусочек добра, не был сном. Он должен был бодрствовать. У него не было выбора. Ему была невыносима мысль о том, что он будет спать, в то время как Ирука бодрствует. Его взгляд был тяжелым от страсти, и Какаши боялся поверить, что она предназначалась исключительно ему. Он колебался всего мгновение, прежде чем провести рукой по упругому изгибу бедра Ируки. Ирука чувствовал себя прекрасно. Он был прекрасен. Ради него было не жалко умереть. — Ляг со мной. Но Ирука не двигался. Он оставался в вертикальном положении, гордо выпятив грудь и расставив ноги, оседлав бедра Какаши и время от времени ерзая, чтобы найти новое удобное положение. Его пальцы, наполненные силой, которая, казалось, стирала грань между сопротивлением и подчинением, продолжали выводить свои беспорядочные узоры на обнаженной коже Какаши. Если Ирука продолжит так смотреть на него, Какаши поклялся, что может сгореть изнутри. — Ты со мной, Ирука-сенсей? Это, казалось, вывело Ируку из ступора, его скулы слегка порозовели, когда он покачал головой. — О, нет… ничего, Какаши, — он прикусил губу, моргая, чтобы прогнать жар из своего взгляда, и покачал головой, пряди каштановых волос заколыхались от этого движения. — Просто на мгновение задумался, вот и все. Какаши поймал его руку. Надежда все еще казалась такой опасной вещью. — Расскажи мне, — пробормотал он, не сумев скрыть сонливость в голосе. — У тебя снова болит спина? Снова головная боль? Тебе нужно, чтобы я еще немного поработал над этим? — он пошевелил бровями, пытаясь поднять настроение. Ирука со смешком покачал головой. — Нет, нет. Ничего подобного, хотя я, возможно, приму твое предложение через несколько минут, — он откинулся назад, и его улыбка растворилась в темноте. — Честно… Наверное, я просто думаю о том, что сказал Наруто после того, как вы все вернулись вчера… Бледная рука сжала загорелое бедро, что, как надеялся Какаши, было успокаивающим жестом. — Наруто, хм? О чем сейчас голосит этот мальчик? Что восстановление Ичираку недостаточно приоритетно? Шутка, казалось, сняла напряжение с тела Ируки, поскольку он на мгновение затрясся от тихого смеха. — Я был бы склонен согласиться с ним в этом вопросе. Нет, просто говорил о его отношениях с Хинатой. Это удивило меня, знаешь ли. Она… оказалась не такой, как я ожидал. Но им будет хорошо вместе. — Так и будет. Им уже хорошо, — согласился Какаши, снова начиная поглаживать загорелую кожу. — Хотя я тоже этого не ожидал. Он что-то сказал о ней? Напряженность вернулась в эти нежные карие глаза. Взгляд Ируки был таким, словно он пытался впитать в себя детали обнаженного бледного лица Какаши, как будто оно исчезнет, если он отведет взгляд. Он снова нежно сжал бедро Ируки. — Ах, прости, Каши, — плечи Ируки заметно расслабились. — Он… сказал кое-что интересное. Он говорил о ней — когда, наконец, понял, что она чувствует к нему, — его дыхание участилось, и он остановил свои блуждающие руки на груди Какаши. — Она… бросилась навстречу Пейну ради него. Так же, как и ты… Порыв ветра колыхнул палатку, донеся слабый шум бригад, работавших всю ночь, чтобы восстановить деревню теми немногими ресурсами, которые у них были. — Ты скоро снова уйдешь. Вокруг обломков общежитий джонинов была возведена баррикада. Бывшим жильцам было предоставлено немного времени, чтобы разобрать завалы и выбрать что-нибудь из своего барахла, что могло быть слишком ценным, чтобы оставить его, или что могло бы причинить дальнейший вред, если бы на это наткнулся непритязательный гражданский или усердный генин. Все остальное пришлось оставить до тех пор, пока специализированная команда не придет, чтобы навести порядок и обезвредить любые заряженные чакрой предметы или ловушки, расставленные параноидальными ниндзя. — Скоро, да, — пробормотал Какаши, глядя на тело над собой, тяжесть его усталости росла с каждой секундой. Он прикусил губу, пытаясь отвлечь внимание от себя. Прежде чем отправиться на поиски последнего Учихи, он попросил Ируку сопровождать его, когда подошла его очередь собирать те немногие вещи, которые ему были дороги. Он действительно не думал, что это имеет большое значение. Он много лет жил как монах и решил, что в квартире мало что есть такого, что ему было жаль потерять. Как мало Какаши знал о себе. Он нашел потрепанную книгу Чиё среди обломков, и она тут же развалилась у него в руках, а страницы разлетелись по ветру. Ирука тихо вздохнул. — И я тоже, — тихо сказал он, его глаза остекленели, а челюсть напряглась. — Война… Двое мужчин подавили дрожь при звуке этого слова. — Война, — повторил Какаши резче, чем хотел, когда его рука сжала бедро Ируки. — Мы пытались остановить её, Ирука. Посмотри на меня, молча умолял он. Оглянись на меня, любовь моя, пожалуйста. Но Ирука ничего не сказал, его тело напоминало статую, взгляд был устремлен в ночь. — Этого нельзя было избежать, — голос Какаши, должно быть, звучал так же устало, как он себя чувствовал. — Я… пытался, Ру. Правда пытался. Мы все. Тишина начинала давить сверху, на грудь, на плечи, прижимая уставшее тело ниже к земле. Какаши почувствовал, что холодеет. — Ирука, — он приподнялся на локте, а другой рукой потянулся, чтобы обхватить запястье Ируки. — Я вернусь. Он едва осознавал, что оба его глаза распахнулись, шаринган вращался и фиксировал едва заметные изменения в выражении лица Ируки. — Я вернусь, — хрипло повторил Какаши, с отчаянной убежденностью, что другого конца у их истории быть не могло. Ирука неуверенно наклонился вперед, чтобы погладить мозолистым большим пальцем линию подбородка своего возлюбленного. В его карих глазах было что-то голодное, что грозило остановить биение сердца Какаши, как будто он с трудом мог поверить, что Какаши не исчезнет. Но затем уголки его рта приподнялись в едва заметной улыбке, и Какаши снова смог дышать. Несколько неохотно он отпустил запястье Ируки. — Ты знаешь, — промурлыкал Ирука, лукавый блеск в его глазах изгнал беспокойство. — Я думаю, тебе нужно одно дополнительное занятие для повышения квалификации, прежде чем ты уйдешь. Волна смущенного облегчения ударила Какаши в грудь. — Ру… Ирука ничего не сказал, продолжая обводить взглядом угловатое лицо Какаши. — Сейчас? — взмолился Какаши, когда на него накатил очередной приступ усталости. — Ты доверяешь мне? — Больше всего на свете, — ответил Какаши, и это была чистая правда. Ирука облизнул губы. — Хороший мальчик, — почти промурлыкал он, проводя кончиками пальцев вниз по бледной груди. Дыхание Какаши сбилось. — Итак, что это за буква? Загогулина. Будто нарисованная ленточка. — У. — Близко, — пробормотал Ирука. — Попробуй еще раз. Снова эта причудливая загогулинка, нарисованная на голой коже. — Нет, все еще получается «У», сенсей, — сказал Какаши, чувствуя легкое нетерпение. — Хм, — промычал Ирука. — А если так? Две палочки, кружок слева. — Ф? — съязвил Какаши, начиная чувствовать себя более чем слегка раздраженным этой игрой, когда его тело было измотано и его клонило ко сну. Но Ирука мягко покачал головой, лунный свет высветил едва заметный изгиб его плеч и серьезное выражение лица. — Я? Ирука одобрительно улыбнулся. — «Я». Очень хорошо. Теперь вот это. Две линии. — Х? Л? — Да, это «Л», — подтвердил Ирука, мягко, но твердо, когда кончики его пальцев начали обводить следующую букву. Это было легко, узнаваемый большой кружок и рядом с ним мостик. — Ю? — Какаши медленно моргнул, когда Ирука кивнул и начал писать следующую букву. Жаркий румянец вспыхнул в его груди, когда туман в голове рассеялся, и намерения Ируки стали ясны. — …Б… Ирука потерял самообладание, его глаза заблестели и наполнились вожделением. По его коже пробежал румянец, когда он прижался бедрами к бедрам Какаши, они оба закусили губы, чтобы сдержаться. — И… какие следующие буквы, Каши? — ахнул Ирука, снова затаив дыхание и наклонив голову вперед, завеса шелковистых каштановых локонов скрывала выражение его лица. В горле Какаши совсем пересохло, его хватка на бедрах Ируки была обжигающей и стальной. — Это… это «ЛЮ»… — хрипло прохрипел он. — И-Ирука… — Ах, ах, ах, я еще не закончил, — Ирука потерял контроль над голосом. Он стал низким и хриплым, даже когда одна рука легла на грудь Какаши, чтобы удержать его, другая дрожала, когда он совершал легкие, как перышко, прикосновения, оставлявшие за собой след из мурашек. Но Ируке так и не удалось дописать, что будет дальше. Сердце бешено колотилось, и, вновь не в силах выносить никакого расстояния между ними, Какаши отчаянно рванул вверх и прижал грудь Ируки к своей. В своем нетерпении он чуть не пропустил прошептанное Ирукой «Я люблю тебя», когда переворачивал их тела, его собственный вес был почти таким же тяжелым, как слова, которые его губы прижимали к разгоряченной коже Ируки.