Детство.
— Кирюша, суп стынет, быстро к столу, — по простой крохотной двушке разнёсся ласковый женский голос, зовущий сынишку обедать. Шебутной мальчишка лет четырнадцати забежал на кухню. Его короткие кудри забавно подпрыгивали при каждом его движении. Материнская рука провела по отросшей шевелюре, невольно оттянула, путая пальцы в кудряшках, — нужно отвести тебя к Любе, совсем у меня зарос уже. Тарелка с куриным супом стояла на самом краешке и ждала своей участи. Аромат бульона распространился по всей квартире и, кажется, донёсся уже до соседей. Паренёк кривовато сел, поджимая одно колено к груди. Зачерпнул полупрозрачную жидкость в ложку, отхлебнул. — Вкусно. — А ну-ка сядь ровно, — Мария Евгеньевна ударила легонько сына по ноге, чтобы тот опустил её, уселась на соседнее место, начала всматриваться в мальчишеские черты, которые начинали приобретать более мужественное начало. Нежная улыбка появилась на миловидном лице, будто что-то затевала. — Гулять собрался? Кирилл кивает, нервно сглатывая пережёванную пищу. Настенные часы противно тикают, вызывая головную боль. Вот-вот стрелки встретятся на двенадцати, выскочит деревянная птичка и запоёт свою звонкую трель. Время шло, а Колмогоров уже обдумывал план своего побега, ведь дома остаться не сможет, через пару часов вернётся отец и настанет настоящая мясорубка. Это был уже наизусть выученный сценарий: мужчина приходит с завода озлобленный, уставший, без копейки в кармане, ставит на стол бутылку, залпом выпивает стакан и идёт отыгрываться на сыне. Жену никогда не трогал, ворчал, кричал, угрожал, но никогда не поднимал руку, то ли дело Кирилл… Александр зайдёт в комнату, впустит за собой застойный запах перегара, сядет на кровать и посмотрит на сына, не отводя взгляда. — Много надежд на тебя, Кирилл, не посрами отца. Затем тянулся к штанам и вытаскивал ремень, хлестал сына без продыху, пока тот, схватив куртку, не выбегал на улицу. Трясся, мёрз, но домой не возвращался до часу ночи, отец в это время уже спал мёртвым сном. Парнишка первые разы на лавке возле дома сидел, потом начал дальше уходить, исследовать, так сказать, ночные просторы Казани. С тревоги попробовал сигареты, привык, теперь каждый раз от него прогорклым запахом тянет. Мария Евгеньевна ничего поделать не может. Возвращался даже чуть позже, чтоб ненароком не попасться под горячую руку, и сразу же попадался в материнские объятия. Слышал женские всхлипы, чувствовал мамины слёзы на израненных плечах. Мария молча брала чистую тряпочку и промачивала её в перекиси, чтобы обработать порезы от сильных ударов. — А дневничок принеси, давно я не смотрела на твои успехи. Кирилл послушно встал со стула и последовал в самую дальнюю комнату квартиры. Достал ранец из-под стола и высунул белую тетрадь, которая заменяла ему настоящий дневник. Отдал прямо в руки матери, но к супу больше не притронулся. — По русскому четыре, — прошептала женщина, — вот видишь, не зря мы с тобой трудимся днём и ночью, Дарья Сергеевна наконец-то оценила наш труд. Молодец, Кирюша, — зашелестели страницы, отчего мальчишка поджал губы в ожидании дальнейшей реакции. — Опять по математике тройка! Ну сколько можно? — Да я всё учил! Это опять занизили. Слабая затрещина пришлась по темноволосой голове. Колмогоров опустил голову вниз, готовясь слышать упрёки, очередную ругань. Но ничего, кроме удара в затылок, не случилось. Тетрадь со звоном захлопнулась. — Иди куда хочешь, чтобы глаза мои тебя не видели, — женский голос ослабел, перешёл на хрипотцу от некой злости и сожаления. Ничего не могла с собой поделать Мария Евгеньевна, так была воспитана, и плохих оценок терпеть не могла. Восприняв материнское согласие без обид и споров, побежал в свою комнату собираться на прогулку с лучшим другом. Теплый свитер, спортивные штаны, зимняя куртка с небольшой заплаткой на плече и, конечно же, красная шапочка «петушок», самый модный атрибут в Советском Союзе. Натянув сапоги, вылетел из квартиры, кинув напоследок матери фразу: «ушёл, буду поздно». Тёплая погода — ужас для зимы и дворовых мальчишек. Кирилл, схватив за шкирку лучшего друга Вовку Суворова, вышел на площадку многоквартирного дома, чтобы покататься на горке, пока «друзья» не видят. Только, к огромному сожалению старшего, лёд растаял, оставил после себя грязевые разводы. — Да ладно тебе, — протянул Вова и похлопал друга по плечу, — пошли к гаражам, попрыгаем, а там уже и вечер будет. Пришли мальчишки к заброшенным полуразвалившимся зданиям, остановились и сели на корточки. Закурили. Едкий дым вышел из лёгких, даря подросткам чувство свободы и наслаждения сегодняшним днём. — А знаешь, Вовка, — прошептал Колмогоров и взглянул наверх, — Не буду я поступать ни в какой университет, — на выдохе произнёс парнишка, втянул едкий дым, покашливая, — Окончу девять классов, заберу мамку и в Москву поеду, покорять столицу! Суворов усмехнулся, он был младше темноволосого на два года. — Мария Евгеньевна тебе бы по шее дала за такие слова. Покорять столицу? Да кому ты там сдался без образования. Вова знал, что, если кудрявый и вправду захочет, то, несмотря на все материнские упрёки, сделает так, как хочет сердце. Боялся только, что уедет он и забудет про лучшего друга. — Писать будешь мне, а? — Кирилл силой притащил парнишку за шею, обнимая, потрепал по отросшим волосам. — Буду. К ночи, кажется, совсем не похолодало. Грязь и слякоть под ногами не придавали блуждающему Колмогорову никаких сил. Отсутствовало и настроение. Суворов ушёл домой несколько часов назад, нельзя было ему так же поздно возвращаться домой. Диляра, мама Вовы, уговаривала зайти на чай, но брюнет наотрез отказался. Знал, что сейчас Суворовы совсем помешались на своём двухлетнем сыне — Маратке, бегали за ним, с ложечки кормили, умилялись каждому движению. Не в настроении Кирилл был для таких вещей сегодня. Выйдя на главную площадь, присмотрелся — почти два часа, пора возвращаться, а то мамка, небось, уже все больницы обзвонила. Медленно шагал к своему подъезду, на улице было тихо и пусто. Решил срезать путь, завернув за угол, и вышел к соседнему дому. Остолбенел. Возле парадной стояли две машины скорой и милиции. Сердце пропустило короткий удар, внутри всё сжалось от резко пришедшего осознания — приехали к ним. Обеспокоенность за мать ударила по лёгким, стало трудно дышать. Ноги не слушались, сгибались, колени промокли насквозь от соприкосновения с землёй и слякотью. Не помнил Кирилл, как поднялся на свой этаж и забежал в квартиру. Внутри было много людей — медсёстры в белых халатах, милиционеры, соседи по лестничной клетке. Не слышал чужих голосов он, ничего не видел вокруг, лишь окровавленные следы на полу и стенах. Мама. В носу защипало, отчего кудрявый с силой провёл рукавом по верхней губе. Сердце рвалось на части, а разум никак не хотел собираться в кучу. Злость, отчаяние и ненависть собрались в один клубок и готовы были вырваться наружу. Только покажите его… Мужчина сидел в углу комнаты, держа в руках синий шарф жены, пропитанный её же кровью. Лужа красной вязкой субстанции высыхала рядом с ним. Качался Александр из стороны в сторону, поскуливал, цеплялся глазами за семейную фотографию, которая висела на стене напротив. — Ты — урод! Что ты с ней сделал? — мальчишеский голос не был похожим на его настоящий, напоминал дикий скулёж, крик о помощи. Не был в себе Кирюша, мрак напал на его душу, душил его, лишая кислорода и смысла жизни. Он накинулся на него с кулаками, но был остановлен милиционером. Окинув взглядом Колмогорова-младшего, мужчина в форме отправил его к соседке старушке Елене Фёдоровне. Гулко рыдала она, сморкалась в тканевый платок и гладила парнишку по отросшим кудрям. Проклинала тот день, когда Машка, которую она знала с самого детства, встретилась с Колмогоровым и поставила свою жизнь на жестокое перепутье. Но не это было нужно Кириллу — ни утешения, ни слёз, ни боли! Мама. Он хотел видеть её, целовать живые руки, говорить, как любит её, что увезёт подальше от проклятого отца. Чёрт с ней с этой Москвой! Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь. Уверял себя, что всё не так плохо, как говорят все вокруг. — Где она? — рыкнул Кирилл, пугая бедную старушку до полуобморока. А в следующие минуты бежал по главной дороге — единственному пути в главную больницу. Не схватил куртки, побежал со всех ног, лишь бы поскорее увидеть жизнь в голубых материнских глазах, коснуться тёплой руки и почувствовать на своём лбу поцелуй мягких губ. Ледяной воздух обжигал осипшее, уставшее горло запыхавшегося Кирилла. Бежал три километра, не останавливался, только бы поскорее встретиться. Это должен был быть он. Как посмел оставить её одну, спустив всё на слова, что никогда зверь не трогал маму. Его кровь должна запечататься на старых обоях, его крик должен был привлечь соседей, не мамин. Забежал в помещение и упал на колени. Первая слеза скатилась по замёрзшей щеке. — Мама, где моя мама? Она лежала в четырёхместной палате одна, ей повезло, что не будет мучиться в присутствии злобных людей, ставящих себя выше других. Бледная, как белая ткань постельного белья, с пересохшими губами. Прикрытые глаза наводили ужас на подростка. В голове зарождались плохие мысли, которые сразу же сводились на нет. Всё будет хорошо, ведь всегда так было… Кирилл подскочил к постели, схватил за руку. Холодная…Поцеловал — теплее не стала. Лёгкое шевеление пальчиков обрадовало. Сжав ладонь, примостился головой у ног. — Мамочка, пожалуйста… Вторая слеза скатилась по подбородку, впитываясь в белую, начисто выстиранную ткань. Мария Евгеньевна не приходила в себя до самого утра, её лихорадило. — Сыночек мой, — произнесла она на рассвете, зашептала. Провела рукой по кудрям, хотела поцеловать, но не смогла дотянуться, слабая была совсем. Закашляла. Колмогоров поднёс кувшин с водой к безжизненным губам, поставил обратно после трёх тяжёлых глотков. — Ты не переживай, ма. У нас врачи самые лучшие. Часы шли как минуты. Оглянуться не успел темноволосый, как наступил вечер. Раненая всё время молчала, гладила мальчишку по волосам, наблюдала, пыталась запомнить, будто могла забрать этот образ с собой. Тяжело закашляла, кровью. Не подала виду для сына, улыбнулась сквозь боль и зашептала: — Пообещай мне Кирюша… Вскочил на ноги парень, схватил кувшин и подбежал к матери, встал на колени. Слёзы собирались в уголках глаз, а руки крепко сжимали ручку посудины. Губы за эти несколько часов превратились в настоящее месиво после многократных укусов. Не хотел он, чтобы мама видела его слёзы. — Пообещай, что не закончишь, как отец. Проживёшь эту жизнь достойно, — улыбка появилась на её лице, но ненастоящая, пугающая, болезненная. Кирилл кивнул. — Иди пока полежи на кушетке у медсестёр, отдохни, а завтра мы с тобой уж вдоволь наговоримся. Только раньше утра не приходи, отоспаться хочу. В сестринском крыле его приняли быстро и без вопросов, знали, кто он и что здесь забыл. Одарили подушкой и колючим пледом. Мальчишка лёг, подогнув по себя ноги, стал вспоминать все хорошие моменты с матерью, думал, поможет это, придаст сил. Дверь хлопнула, пробуждая Колмогорова, но тот не подал виду. Медсестричка заглянула ему в лицо, убедилась, что спит. Всхлип послышался у дальней стены: — Умерла. Боль. Она пришла неожиданно, остро ударяя по лёгким, сердцу, конечностям — по всему телу. Слёз не было, от этого было ещё труднее. Она заслужила, чтобы её оплакивали.Это должен был быть он. Как посмел оставить её одну, спустив всё на слова, что никогда зверь не трогал маму. Его кровь должна запечататься на старых обоях, его крик должен был привлечь соседей, не мамин.