в небе знаков для нас нет больше облака примерзли ко льду все маршруты ведут замерзших в вечный холод и пустоту
♫ Fleur — Пустота
Заблудиться в коридорах, таких же белых, как ее комната, Момо бы не смогла — она шла на ощущение реяцу Айзена, безошибочно угадывая, где он. С ним уловила еще две духовные силы: Ичимару и стрекот цикад, далекий гром и стук содзу — Тоусен. И еще — сразу десять реяцу Пустых. Сильных, но не пугающих; то ли она стала старше и перестала бояться, то ли здесь, находясь в своем мире и не будучи чужеродными элементами, они не вызывали тех же чувств, что Пустые в мире живых. Все они находились в огромном зале, куда вела гостеприимно приоткрытая дверь. Задержавшись у входа, Момо расправила плечи — то, что ей сказали про владычицу, было абсурдом, но… но если так, она не имела права дрожать и цепенеть от ужаса. И ужаса не было. Было удивление, непонимание и раздражение. Немного радость от того, что Айзен жив, немного возмущение от того, что он ей врет. В чем-то, но врет. Все, что раньше вертелось в голове бешеным калейдоскопом, мучая ее, терзая и заставляя плакать без остановки — улеглось и сложилось. Сгладилось. Айзен не мертв и не убит, Широ ни в чем не виноват, все, кто ей дорог, живы; в первую очередь Момо сводили с ума труп на стене и записка его почерком с разоблачением ее друга. Когда у нее больше не было причин переживать за чужую жизнь, Хинамори успокоилась, хотя калейдоскоп в голове смешался намного худший. Она умела держать себя в руках — когда хотела. Для кидо это необходимо: концентрация, сосредоточенность, недостаточно просто сложить руки и произнести заклинание. Нужно приложить в первую очередь ментальные усилия, и сейчас у Момо не было причин их не прикладывать — смысл существования вернулся. Более того: теперь ей было необходимо все понять. Досчитав до трех, Хинамори вошла в зал. Все, что там было — один длинный стол, белый, как все вокруг. За столом, кроме капитанов, сидело еще девять мужчин и одна женщина: шатен с бородкой и скучающим лицом, седой крепкий старик в короне, смуглая блондинка, чья форма скрывала нижнюю часть лица, но открывала снизу пышную грудь, безразличный темноволосый парень с одним рогом на голове и дырой в горле, высокий мужчина с воротником в форме ложки и повязкой на левом глазу, рядом с ним — голубоволосый, маска прикреплена к челюсти, вместо формы — открытый жилет. Дальше — бритый налысо темнокожий арранкар; утонченный и почти красивый в очках и с розовыми волосами; некто, скрывающий лицо за удлиненной маской; огромный толстяк с бакенбардами. Не все они оказались жуткими. Далеко не все. Многие, как и говорил Айзен, были похожи на людей — внешне, но реяцу ото всех исходила опасная, и, если духовная сила шинигами имела три элемента, смешанных воедино, три запаха (пахнуть реяцу не могло, но сравнить эти ощущения можно было лишь с запахом), то у этих — один. Пока она шла к Айзену, сидящему во главе стола, Пустые на нее почти не смотрели. Только розоволосый наблюдал заинтересованно, остальные ограничились короткими взглядами. Айзен встал навстречу Хинамори, бережно взял ее за руку, подводя ко свободному креслу рядом с собой. Помог сесть, сел рядом сам, вновь накрыл ладонью ее ладонь — эти прикосновения не были неприятными, но казались такими же чужеродными, как Пустые в мире живых. Не так должен касаться ее капитан. Он может погладить ее по голове, но не больше. Не переплетать свои пальцы с ее. — Моя дорогая Эспада, — мягким бархатным голосом произнес Айзен, — счастлив представить вам мою родственную душу и владычицу Уэко Мундо, Хинамори Момо. Опять эта владычица. — Момо, милая, позволь представить тебе мою армию. Это Койот Старрк, Примера Эспада, — шатен с бородкой лениво склонил голову, — Барраган Луизенбарн, Сегунда Эспада, — старик с короной нехотя кивнул, — Тиа Халлибел, Трес Эспада, — женщина улыбнулась одними глазами, — Улькиорра Сифер, Куарта Эспада, — однорогий парень кивнул безразлично-почтительно, — Ннойтра Джилга, Квинта Эспада, — длинноволосый с повязкой на глазу не удостоил ее кивком, — Гриммджоу Джаггерджак, Секста Эспада, — голубоволосый тоже не стал склонять голову, — Зоммари Руро, Септима Эспада, — темнокожий, в отличие от предыдущих, поклонился на самом деле почтительно, — Заэльапорро Гранц, Октава Эспада, — розоволосый одарил ее изящным кивком, — Аарониро Арруруэри, Новена Эспада, — человек в маске забавно дернул головой, изображая поклон, — и Ямми Льярго, Диез Эспада, — кивок здоровяка был неожиданно вежливым. Мысленно Хинамори раздала им другие имена — не номера. То, что она чувствовала от них, то, чем пахла их реяцу. Койот Старрк — одиночество. Барраган Луизенбарн — время. Тиа Халлибел — жертва. Улькиорра Сифер — пустота. Ннойтра Джилга — отчаяние. Гриммджоу Джаггерджак — разрушение. Зоммари Руро — опьянение. Заэльапорро Гранц — безумие. Аарониро Арруруэри — жадность. Ямми Льярго — ярость. — Приветствую вас, — сказала Момо. Ровно. Без дрожи. Гин удивленно приподнял бровь — этого он не ожидал, думал, Хинамори разрыдается от страха или омерзения, как только увидит войско своего любимого капитана. Неужели она правда была на стороне Айзена изначально? Верить ему нельзя ни в чем, он мог разыграть и сцену с соулмейтами — для какого-то своего тайного плана. Голос у Момо звучал ровно, но, заметив, как она впивается пальцами в подлокотники кресла до побелевших костяшек, Гин понял — она напугана, и с удовольствием бы разрыдалась, но… но держится. В Сейретее не держалась, здесь — держится. Интересная девочка. Говорят, родственными душами не становятся просто так, говорят, что все они в чем-то похожи, даже если кажутся разными, как солнце и луна. Если так, то в Хинамори Момо было куда больше черт Айзена Соуске, чем она догадывалась. Взяв чашку чая, Айзен сделал глоток. Момо заметила, что перед каждым арранкаром стоит чашка, наполненная напитком, и внутренняя дрожь частично сменилась любопытством: как же они пьют? Пустым не нужно пить, так же, как и есть, они питаются другими душами, и, кроме того… дыры. У Старрка на груди под его маской, у Ямми — тоже на груди, в отличие от Старрка, более широкая, у Улькиорры — в районе горла, у Гриммджоу — на животе. У остальных либо было не видно под одеждой, либо дыры находились не в районе туловища, но все же… Улькиорра первым из Эспады взял чашку чая, следуя примеру Айзена, и невозмутимо отпил. Момо замерла, присмотрелась: вот-вот жидкость польется по груди — но ничего такого не произошло. Может, чай был особенным? Хинамори взяла чашку, сделала глоток — чай как чай, обыкновенный. Вкусный. Она заваривала похожий в Обществе Душ. — Когда мы нападем? — оскалился Гриммджоу. Он к своей чашке даже не притронулся — сложил руки на груди, мрачно сверля Айзена взглядом. — Очевидно, — ответил тот, — когда я прикажу. — Ты забываешься, Шестой! — Зоммари гневно воззрился на Гриммджоу. — Следи за языком! — Зоммари, — поморщился Заэльапорро, — прекрати бросаться на нас за каждое слово. Мы все на одной стороне. — Только непонятно, — сказал Ннойтра, — что на нашей стороне делает эта девчонка. — Джилга! — рявкнул Зоммари. — Как ты смеешь! Хинамори-сама — родственная душа Айзена-сама! — Знаем мы такие родственные души, — хмыкнул Гриммджоу. — Что такого в том, что владыка влюбился? — не желал угомониться Септима. — Между прочим, она шинигами, — заметил Заэльапорро. — Ты же ненавидишь шинигами. — Айзен-сама тоже шинигами! — вспыхнул Зоммари. Начавшуюся перепалку нарушил тихий, но отчетливо прозвучавший хлопок ладонью по столу. Айзен холодно смерил взглядом четверых арранкаров, нахмурился — и все четверо дружно рухнули лицами на стол, придавленные его усилившейся вокруг них реяцу. Весь зал заблагоухал ирисами, зеркалами и зеленым чаем. — Чтобы я больше не слышал подобных выражений в адрес Хинамори, — процедил он. — Я уже сказал, кто она для меня и кто она для вас. Возможно, вам нужно объяснить, что значит соулмейт? Я объясню. Если простыми словами, то Хинамори — то же самое, что и я. Мы — одно. Говоря плохо о ней, вы говорите плохо обо мне. Уяснили? — У-уяснили, — сразу за всех прохрипел Гриммджоу. — Отлично. Давление реяцу снизилось. Арранкары выпрямились, под пристальным взглядом Айзена кое-как поклонились Момо. — Думаю, собрание может быть закончено, — сказал Соуске. — Свободны, — и обратился к Хинамори, — Они не напугали тебя? — Нет, — честно сказала она. Действительно, не напугали. Относились к ней без теплоты, но чего еще ожидать от таких, как они? Не доверять кому-то, кто появился внезапно — нормально. Так… по-человечески. — Хорошо, — Айзен одарил ее улыбкой. — Ты тоже можешь отдохнуть. Или прогуляться по замку. Весь Лас-Ночес — в твоем распоряжении. Осваивайся, — склонившись, он поцеловал ее в лоб, отчего по телу Момо пробежали мурашки, и она не поняла, почему — приятно ей было или нет. Но улыбнулась в ответ так, как будто было приятно.***
Куда деваться, Рангику не знала. Больше всего она хотела бы провалиться под землю или рассыпаться песком, как Хайнеко. Еще больше — расплакаться. Или напиться до бессознательного состояния. Или убежать в леса Руконгая и кричать, срывая голос. Гин — предатель. Ее Гин — предатель. Он покинул Общество Душ, следуя за Айзеном, за тем, кто обманул их всех, за тем, кто собирался стать богом. За тем, кто объявил им войну. Гин был на его стороне — как давно он был на его стороне? И зачем это ему? Она никогда не замечала в Ичимару амбиций, тянущих наверх. Легко достигая одной вершины за другой — окончание Академии Духовных Искусств за год, повышение сразу до третьего офицера, затем — до лейтенанта и капитана, играючи, без труда — Гин никогда не стремился к тому, что получал. Не работал до крови на руках, не говорил что-то вроде «я обязательно добьюсь», и достижениям своим не радовался, принимая как данность. Ему вручили шеврон? Что ж, хорошо. На плечи опустился белый хаори? Спасибо, очень приятно. Это не было искусной актерской игрой. Рангику хорошо его изучила, Рангику ощущала его совсем на ином уровне — ее душа частично существовала в его теле. Но она переставала понимать его. Раздражение сменялось страхом, и так по кругу. Гин утекал песком сквозь ее пальцы. Как же много она хотела спросить в те минуты, пока прижимала лезвие к его горлу — но молчала. И он молчал. Только попрощался. Кто увел ее с холма Сокиоку, Рангику не знала; когда трое предателей скрылись, и громадная черная дыра, полная уродливых меносов гранде, закрылась, оставив вместо себя обычное чистое голубое небо — ее ноги подкосились и она осела на землю. Очнулась в Четвертом отряде. Стыдно быть в лазарете, если не ранена. Рангику накрыла лицо согнутой в локте рукой, стараясь сдержать слезы. Не ранена, но больно, и болит не тело. Болит душа, от души только что безжалостно откромсали половину, откромсали и унесли в темноту, по другую сторону границы. Как он мог так поступить с ними? С ней?.. Как он мог ничего ей не сказать? Как он мог попрощаться с ней — будто они больше никогда не встретятся?.. — Мацумото-фукутайчо, — сёдзи палаты приоткрылись. Исане виновато и печально улыбалась, держа поднос с дымящейся паром чашкой, — вы уже очнулись? — Да, — Рангику убрала руку от лица. — Прости за беспокойство, я… — Все нормально, это обычная реакция организма на стресс, — Исане опустила поднос на тумбочку у кровати, взяла чашку, протянув Мацумото. — Выпейте, пожалуйста. Это должно вас успокоить. Скорее всего, после того, как выпьете, вы заснете. Когда проснетесь, мы вас выпишем. Приняв чашку, Рангику посмотрела на то, как колышется поверхность воды. — Исане, — сказала она. — То, что случилось… — Ужасно, — кивнула та, поджав губы. — Ты же помнишь, что Айзен-тайчо… что Айзен, — исправилась она, — показывал нам, как работает его шикай? Всем нам. И мы верили, что его шикай всего лишь обладает силой водной стихии, тогда как в тот самый миг становились его рабами. И никто не понял. Никто… даже капитаны. — Никто, — эхом отозвалась Рангику. — Хинамори тоже наверняка под гипнозом, — Исане сжала кулаки, держа руки на коленях. — Я никогда не поверю, что она заодно с ними. Как бы она ни была влюблена в Айзена… она не такая. Хинамори! Рангику вздрогнула — все ее внимание было поглощено Ичимару, но она заметила на руках у Айзена Момо. — Кто сказал, что она заодно с Айзеном-тайчо? Тьфу ты, привычка, — скривилась Мацумото. — С Айзеном. Кто сказал, что она на его стороне? — Он сам же и сказал, — Исане болезненно скривилась. — Что она с самого начала его поддерживала и ему подыгрывала, и что не была под гипнозом. Как и Тоусен-тайчо… — уголок ее губ дернулся, — то есть, Тоусен. — Быть не может, — уверенно проговорила Рангику. — Момо — и вдруг предательница? — С другой стороны, она ученица Айзена, — нахмурилась Исане. — И его лейтенант. К тому же, ее чувства к нему… — Это другое, — отрезала Мацумото. — Момо не из тех, кто не думает головой. Даже если она влюблена в Айзена, не сомневаюсь, она бы ужаснулась, будь в сознании, и любовь обратилась бы в ненависть. А у нее разве обратилась? Хуже всего было то, что Рангику ни на секунду не переставала любить Гина. Ни на одну долю секунды. Злясь, не понимая, почти готовая не держать меч у горла, а нанести удар, вспарывая кожу, и пусть у нее откроется такой же, и пусть они погибнут вместе — все равно любила и ненавидеть не могла. Его печальная улыбка отпечаталась под веками. «Я хотел бы подольше побыть у тебя в плену». «Прощай, Рангику, и прости». Это другое, мысленно повторила она самой себе. Это другое. Они — соулмейты, их связь нерушима, хотят они того или нет. Сложно не любить свою же душу. — Хицугая-тайчо сам не свой, — грустно сказала Исане. Хицугая… он изо всех сил старался защитить Хинамори. Пока все были заняты битвами с рёка и спорами о казни Кучики-младшей, ее маленький капитан был обеспокоен только одним. Только одной. Но защитить человека от самого себя — очень сложно. Какой она была эгоисткой, погружаясь в свою собственную боль, не видя ничего, кроме хаори с кандзи «три» на спине. — Я не буду пить, — отказалась Рангику, вернув Исане лекарственный отвар. — Мне уже лучше. Не вижу причины дольше пренебрегать своими обязанностями. — Ладно, — Котецу не стала настаивать, — но если вам станет хуже, обязательно приходите. Она вечно сбивалась то на обращение «ты», то на «вы». Рангику пробормотала согласие, почти выбегая из бараков Четвертого и шагая к Десятому отряду. Ветер коснулся лица прохладой, качнул рыжие пряди. Хорошо, что она никому не говорила про их с Гином особую связь. Про их роман знал весь Сейретей, они не скрывались, ни он, ни она не считали нужным, но то, что они не просто влюбленные, а соулмейты, было секретом. Будто оба заранее знали, что эта тайна им пригодится. Подняв руку, Рангику посмотрела на свое запястье — то, где когда-то давно вспыхнула надпись «Какое странное имя». Она думала, что это скажут ей, если доведется встретить родственную душу, но иногда бывало наоборот, и фразы, выписанные судьбой на коже, должен был произнести не соулмейт. Если она вынет меч и проведет лезвием по руке… если вскроет тонкие вены… если позволит себе истечь кровью… то же самое произойдет с Гином, и она без боя избавится от одного врага Готей-13. Нет, никогда Рангику так не сделает. Она отчаянно хотела жить — с тех пор, как встретила его. Он спас ей не просто жизнь, он вернул ей интерес к существованию. Он дал ей смысл. Немного подумав, Рангику больно щипнула себя за руку, так, чтобы остался синяк, и не без злорадства подумала, что Гин эту боль ощутил сильнее.***
Боль разрывала его напополам и ломала на тысячи осколков — ледяных, холодных, режущих, как железо. Больно было с той секунды, как Хинамори зарыдала у здания Совета — Тоширо проклинал себя за то, что не утешил ее тогда, что даже не попытался, что позволил Рангику отвести ее в карцер и запереть, и больше ничего. И потом тоже — он не говорил с ней. Не так, как должен был. Никак не говорил. Он просто держал ее под замком. Она сбегала, и все повторялось. Тоширо говорил себе, что защищает ее, и он ее защищал, но… Ублюдок-Айзен врал. Хинамори не могла быть заодно с ним. Не могла, и все. Он промыл ей мозги, он обманул ее, он использовал ее доверие — или просто забрал с собой бесчувственное тело, ничего не объясняя. Там, куда они ушли… что с ней будет? Стиснув зубы, Тоширо с силой ударил кулаком по стене, сбивая костяшки. Все, что он мог — избивать стены от бессильной ярости. Больше ничего. Ни спасти ее, ни вернуть. Ну почему он не поговорил с ней? Думал, что нечего сказать, и так все понятно: Айзен мертв, в Сейретей вторглись живые души-рёка. Военное положение. Чрезвычайная ситуация. Не до разговоров, нужно действовать… но он мог пообещать ей, что все будет хорошо, даже сам в это не веря. Сказать, что никогда ее не оставит. Что они преодолеют это вместе, что он всегда рядом, что она может полагаться на него. Что все, написанное в том письме якобы от Айзена — чушь и бред, зачем ему убивать другого капитана? …сейчас убить Айзена хотелось, как никогда. Не просто убить — разорвать на мелкие клочья. Не оставить даже пепла, хотя его меч владел стихией льда, а не пламени. Растерзать — и Айзена, и Тоусена, и Ичимару. В открытую форточку задувал легкий ветерок, шелестя краями рассыпанных по столу документов — часть Десятого отряда, часть — Пятого, Тоширо взял бумажную работу Хинамори на себя, а теперь и это не нужно. Нет больше Пятого отряда. Бараки есть, административное здание есть, и кухня, и ванные, и додзё, и офицеры, и рядовые… но без капитана и лейтенанта отряда почти что не было. Отряд потерял свою душу, опустел — как Хицугая. Как Хисаги. Как Комамура. Как Кира. Как Мацумото. — Тайчо? Словно в ответ на его мысли — ее голос. Хицугая отвернулся от стены, сделав вид, что что-то искал в своем кабинете, а не таращился в пустоту, рвущую его на части. В глазах Рангику плескалась узнаваемая боль — будто он заглянул в зеркало. — Тебе лучше, Мацумото? — проворчал Тоширо. Было страшно видеть, как она падает — не раненая, не от удара врага, и не падает по-настоящему, а оседает на землю, бледная, с пустым взглядом. Будто обескровлена. Хицугая понимал ее, как никто другой, но первым к ней бросился не он, а Хисаги. Хисаги тоже рвался на части, но он свои страдания утихомиривал деятельностью, и прямо сейчас переворачивал вверх дном Девятый отряд в поисках каких-то улик. В Третьем тем же самым занимался Кира. Пятый — обезглавленный — исследовали Сой Фонг с Омаэдой и той кошкой-Шихоуин. Ничего бы не нашли, но искали — чтобы создать для себя же самих иллюзию хотя бы малейшего контроля над ситуацией. — Лучше, — Рангику улыбнулась так, что было ясно — врет. — А вам? Тоширо усмехнулся краем рта. — Я обязательно убью его, — сказал он. — Обязательно. Когда он снова появится здесь, я убью его. Всех их. И заберу Хинамори обратно — любой ценой. Даже если она с Айзеном по доброй воле… — Хицугая сжал кулаки. — Даже тогда. — Она — твой соулмейт? — тихо спросила Рангику. Нечестно с ее стороны было спрашивать о таком личном, сама про себя правду говорить не собиралась, но стало все равно — честно, нечестно, какая разница. — Нет, — Тоширо покачал головой. — Не соулмейт. Хотя я не уверен, но мы так долго жили вместе, что если бы были родственными душами, уже бы поняли. — Может, вы просто не говорили друг с другом о том, что проявило бы вашу связь? — Может, — не стал отрицать он. — Мы… мы вообще мало говорили. Очень… мало. — Я заварю чай, — сказала Рангику. Хотела выйти из кабинета, но на пороге передумала, вернулась, и без лишних слов схватила Хицугаю в объятия со спины. Ее грудь прижалась к его макушке. — Мацумото! — возмутился Тоширо. — Что ты… — «себе позволяешь» растаяло на губах. Договорить он не смог. Мацумото всхлипнула. Он ни разу не видел, чтобы его лейтенант плакала. Момо могла расплакаться легко — в детстве от обиды, когда выросла — иногда ее до слез трогали прочитанные книги. Это были не те слезы, что считались признаком слабости, не слезы горя, но Тоширо все равно терялся. Рангику же плакала не из-за детских обид или трогательных сцен. Ее причины были гораздо важнее. Она любила Гина. Она тоже рассыпается на осколки. — Мацумото… Она крепче обвила руками его шею. От нее пахло чем-то теплым, но Тоширо знал, что у нее внутри такая же ледяная пустота, как у него. Что они оба — мерзнут. Что они оба — пустые, хотя в мир Пустых ушли другие, а не они. — Ничего, — сказала Рангику. — Ничего. Все будет хорошо, так? Вы убьете Айзена. И Тоусена. И вернете Момо. Только… — она повела носом по его волосам, — Только Гина тоже верните мне. А я уже сама решу, что с ним делать. — Ладно, — пробормотал Тоширо. Ее руки разомкнулись, она отстранилась, оставляя его посреди пустоты. — А пока я заварю чай. У вас ведь еще остались конфеты от Укитаке-тайчо? Если вы не против, могу я их съесть? — Конечно, — Хицугая закатил глаза, на миг став прежним. — Как будто раньше все эти конфеты съедала не ты. И разрешения не спрашивала. — А если бы я добавила в чай немножечко коньяка… — Рангику состроила просящие глаза. — Мацумото, мы на военном положении! — Я могу протрезветь за секунду. Вот так, — она поднесла ладонь ко лбу, кончики пальцев засветились кайдо. — Простейшая целительная магия. Так можно добавить коньяк? — Кайдо… — Тоширо посмотрел на свою руку. Сжал и разжал пальцы. — К черту чай. Принеси саке. — А как же военное положение? — поддразнила его Рангику. — Если можно отрезвить себя за секунду, то к черту все это военное положение, — хрипло сказал Хицугая. На долю секунды ему показалось, что Мацумото сейчас улыбнется — по-настоящему, тепло, без притворства. Или засмеется. Пошутит про то, какой капитан всегда серьезный и правильный, и сам предлагает ей саке вместо чая. Станет прежней Рангику. Но она не улыбнулась — кивнула, сжала губы и исчезла за сёдзи.