ты хочешь отдать все,
но этого — мало
тебе так хочется слез,
но их не осталось
♫ Fleur — Никогда
Когда Айзен ушел, Момо обессиленно опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Все плыло, хотя картинка перед глазами не двигалась, как при головокружении но земля словно уходила у нее из-под ног, и по телу пробегала дрожь — то ли от испуга, то ли от злости. Ни разу еще с ней никто не говорил… так. Никогда она не думала, что это будет капитан Айзен — что он однажды станет… он ее домогался? Все страньше и страньше, как в книжке Кэрролла, и Хинамори, как Алиса, будто провалилась в кроличью нору, но на самом деле попала не в страну Чудес, а на противоположную сторону земли, где живут антиподы. Единственное, в чем она была уверена — ни за что не сдастся. Ни за что не позволит этому человеку прикасаться к ней. Ни за что не захочет этого сама. Его внешнюю привлекательность отрицать нельзя, но красота — это не все. Далеко не все. Что делать, Момо не представляла. Кому доверять — тоже: все здесь были чужими, даже те, кого она знала… нет. Не все. Как она могла снова о ней забыть? В который раз проигнорировать ее существование? Она же была здесь, совсем рядом. В ней. Всегда. С момента ее — их рождения. Положив руку на рукоять меча, Момо закрыла глаза. Шевельнула губами, произнося имя, и в комнате запахло цветами персика, словно само лето ворвалось в открытое окно. У окна, закрытого, в котором вместо лета дырой зияло черное небо, из воздуха соткалась девичья фигура в белом кимоно с широкой розовой лентой, на чьих концах крепились мелодично зазвеневшие бубенчики. Открыв глаза, Момо улыбнулась ей. — Привет, Тобиуме. — Наконец-то ты соизволила со мной пообщаться, — фыркнула та, скрестив руки на груди. — Долго соображала. — Долго, — покаялась Хинамори. — Прости. — И так всегда, — не пожелала дух меча быстро прощать свою шинигами. — Обычно в опасных ситуациях клинок обнажают, а ты сразу — кидо! Кидо, кидо, кидо, всегда кидо! Будто занпакто у тебя вообще нет! — И что бы я сделала занпакто? — возразила Момо. — Он бы твой клинок рукой остановил. — На что тебе шикай? — В упор… — засомневалась Хинамори. Тобиуме закатила глаза. — Дурочка ты наивная. Тебе все еще его жалко? Или думаешь, что твоя атака может его убить? Пф! — Он же не бессмертный, — без уверенности сказала Момо. — А когда взрывом огненного шара стреляют прямо в грудь… — Я и говорю: дурочка ты наивная, — отрезала Тобиуме, но сжалилась, меняя гнев на милость, и села рядом с Хинамори. Огляделась вокруг: белые стены, шкаф в углу, стол с неубранной от ужина посудой. Дверь не заперта, но сразу несколько барьеров вокруг и бакудо на дверном проеме. — Хоть ты и дурочка, все равно его красиво уделала, — сказала занпакто. — Молодец. — А толку, — криво усмехнулась Момо. — Все равно его это только раззадорило… я понятия не имею, почему. Потому что я — его соулмейт, да? — Ну да. И потому, что ты красивая. Я давно говорила, что этот дурацкий пучок тебя портит, — Тобиуме дернула ее за прядь волос. — Хвостики были лучше. А еще лучше — как сейчас. Особенно если бы ты отрастила волосы еще длиннее. — Мешали бы. — Почему-то другим не мешает. Тем более, ты не мечница. Просто признайся, что у тебя нет вкуса. — Тебе не кажется, что сейчас немного не время обсуждать мой стиль? — огрызнулась Момо. — По-моему, самое время, — осталась непреклонна занпакто. — Например, это твое платье. Тебе идет белый, я и об этом говорила. Прекрасный цвет. Нежный, чистый, и подчеркивает твою нежность. Но эти черные полосы немного не к месту. И фасон слишком… закрытый. Я бы посоветовала вырез, чтобы открывал хотя бы ключицы, а еще лучше — чтобы чуточку открывал грудь. И на юбке тоже может быть вырез… — Ага, — хмыкнула Хинамори. — Как раз то, что нужно. Сейчас. Здесь. В этом окружении. — Почему нет? Сорви своему Айзену крышу. Пусть истекает слюной, — хохотнула Тобиуме. — Он не станет просто смотреть. — Не станет, но ты очень хорошо умеешь ставить его на место, — помолчав, занпакто добавила, — Если честно, я удивлена. Когда он начал болтать, что ты красивая, я думала, ты тут же растаешь, а ты… — Потрясающе, — кисло сказала Хинамори. — Даже часть моей собственной души считает, что я могу растаять от пары слов. — Если бы он был тем Айзеном, какого ты помнила — разве не растаяла бы? Ты же всегда им восхищалась не только как сильным воином, и не спорь. Он тебе нравился. — Тот, может, и да. А этот… — А этот даже лучше. — Возможно, — не стала спорить Хинамори. — Но он мне врет, и я не понимаю, что с ним не так. — Хорошо, — Тобиуме хлопнула в ладоши. — План действий? Предлагаю так: ты ломаешь эти барьеры, выбираешься наружу и начинаешь добывать информацию — у кого угодно, кто первым попадется. Арранкары, Гин, Тоусен. Арранкаров очаровывай… не так, чтобы они кидались тебя тискать, но старайся им понравиться и вызвать их уважение. А я тем временем пообщаюсь со здешними занпакто. — Сколько здесь занпакто? — спросила Момо. — Со мной — четверо. У арранкаров их нет. Я всегда неплохо ладила с Шинсо, — Тобиуме коснулась губ указательным пальцем. — С Кьёкой тоже… наверное. С Кьёкой нельзя быть уверенным, она слишком загадочная. Цветы в зеркале, луна на воде… А Сузумуши — странный тип, я плохо его знаю, но будет повод познакомиться. Давай, не тяни! Вновь закрыв глаза, Момо погрузилась в пространство, почти растворяясь в нем, но при этом держа себя цельной. Прислушалась, уловила реяцу Айзена — далеко. Рядом с ним еще десять духовных сил: Эспада. Барьеры он наложил легкие, такие же создавал Широ… постаравшись не думать о Широ, Момо мысленно ощупала барьеры, и мысленно же окутала себя таким же. И еще одним — поверх. И еще. А после без малейших проблем открыла дверь, выходя наружу. В заточении она провела чуть больше часа.***
Пристально осматривая «свою дорогую Эспаду», Айзен пытался просчитать, о ком именно говорила Хинамори, и изо всех сил сдерживался, чтобы не придавить своей духовной силой всех разом — ссориться с арранкарами ему было невыгодно, без их силы не получится захватить Сейретей. Сбежать от бывших товарищей удалось достаточно легко, но только благодаря барьеру отрицания меносов. Сражаться же с ними, со всеми сразу… С Ямамото, с Кьёраку, с Первой Кенпачи… Айзен не знал, какие у них банкаи, но банкаи у них были, и с одним он бы справился, но не со всеми сразу. Не тогда, когда весь потенциал Хогиоку еще не раскрыт. Эспада должна была если не победить капитанов, то отвлечь. Но кто-то из Эспады смел трогать его лейтенанта. Его соулмейта. Его родственную душу. Кто же? Старрка Айзен исключил сразу — Примера был слишком ленив, чтобы распускать руки. Исключил и Баррагана: внешность старика могла быть обманчивой, но представить себе, как Сегунда кого-то лапает, было сложно. Тиа была женщиной и тоже отпадала. Улькиорра… почти то же самое, что Старрк. Также Айзен вычеркнул Зоммари — тот бы не посмел прикасаться к женщине владыки, и Новену, потому что Новена был Новеной. Ннойтра же уже вызывал подозрения, как и Гриммджоу, и Заэльапорро. Подумав, Айзен ударил своим реяцу сразу троих. Квинта, Секста и Октава возмущенно-обиженно взвыли, синхронно ударившись носами о стол. — За что? — прохрипел Заэльапорро. — Вы знаете, за что, — твердо ответил владыка. Никто из арранкаров не стал спорить; очевидно, причины наказать каждого все же были.***
Пространство вокруг мерцало, переливалось, дрожало и сияло. Весь этот мир полнился силой, огромной, которую никто не пытался сдерживать, почти первозданной, и жили здесь по первобытным законам, убивая, пожирая и благодаря тому эволюционируя. Бывшие люди, которые превратились в зверей. Зато они были честными. Они не прикрывали свои мотивы чем-то великим. Они не пытались выдать себя за героев, как шинигами. Хранители мира. Стражи баланса. Они называли себя столь громкими именами, а на деле были просто убийцами. Очищали Пустых, но в грош не ставили своих же. Они пальцем не пошевелили, чтобы отплатить за ее смерть. Какьё была его близким другом — лучшим другом. Единственным другом. Она была доброй, светлой и стремилась к миру, не желая проливать кровь, и Тоусен разделял ее убеждения, тянулся к ней — он не видел света, не знал, что такое свет, и его светом была она — ее голос, ее реяцу, ее тепло, когда она его обнимала. Он любил ее, но эта любовь была обречена с самого начала: Какьё вышла замуж за члена благородного клана Цунаяширо. Бесполезно было надеяться на иное — никто не выбрал бы слепого мальчишку-руконгайца, и Тоусен не надеялся, желал ей счастья, хотел просто следовать за ней. Стать шинигами, как она. Защищать тот мир, который защищала она — тогда он еще верил в то, что шинигами настоящие стражи и хранители. А потом Какьё была убита, и убил ее ее собственный муж. Перед тем он убил служащего своего отряда, за что Какьё отругала его… и поплатилась. Тоусен бы отдал все, если бы мог защитить ее или спасти, но даже если бы отдал все — этого было бы мало, и все, что он мог — потребовать справедливости, но Совет-46 сказал ему, чтобы он не лез не в свое дело, и убийцу никак не наказали. Тем приятнее было убивать чиновников, слыша их крики; он жалел, что не видит лиц. Впервые жалел, что не видит — он бы с удовольствием посмотрел на их мучительную агонию. «Это твоя справедливость?» — кричал ему Комамура, а Тоусен, сжимая губы, думал, что причина его предательства вовсе не в этом. Причина — на левой руке, вбита в кожу и в сердце алыми буквами, и именно Комамура был тем, кто это увидел, прочитав ему надпись; другие не видели, но с Саджином они стали достаточно близки на ментальном уровне, чтобы он мог узнать. «Прости меня за то, что я был слабым, Какьё». Он сказал это ей у ее могилы, и она не могла услышать. Его соулмейт погибла, забрав с собой часть его души, они не смогут быть вместе никогда, и Тоусену было все равно, так ли правильно то, что он делает — он хотел всего лишь мести за ту, которую любил. Справедливость стала прикрытием, красивой отговоркой, как у всех шинигами — в конце концов, он не отличался от них. Позади вспыхнула реяцу, которой ранее здесь не было, почти незнакомая, но изученная им — Тоусен, не видя лиц, ищейкой внюхивался в каждую духовную силу, запоминал, сам того не желая. Хинамори Момо, лейтенант Пятого отряда; огонь, персиковый джем и ландыши; подруга Хисаги. Вежливая девушка с нежным тонким голосом. Тоусен держал ее на руках, унося из Сейретея, и удивлялся, как причудливо иногда все сплетается. Впрочем, учитывая ее огромную скрытую внутри силу — не так уж удивительно. — Хинамори-сама, — сказал он, не оборачиваясь, — хорошая работа. — О чем вы? — она изобразила непонимание. Хорошо изобразила, кто угодно бы поверил, но Тоусен слишком хорошо научился различать интонации. — Вы понимаете, о чем я. — А, — смутилась она. — Ну да. Вы понимаете. Что ж, тогда… спасибо? Тоусен кивнул — так лучше. — Вы скучаете здесь, так, Хинамори-сама? — Нет, — смущенно пробормотала она. — Точнее… думаю, мне некогда здесь скучать. Умная девочка, поняла, что он не тот, в разговоре с кем можно притворяться. Айзен тоже понимал, и понимал, чем вызвана его преданность. — Но здесь вам почти нечего делать, — проронил Тоусен. — Хотя вы можете тренироваться. Вас не пустят на поле битвы, но развивать свои способности — всегда полезно. — Всегда, — эхом отозвалась она. Кожей Тоусен чувствовал ее неуверенность и одновременно любопытство: она хотела прощупать его, узнать, что он думает, понять мотивы. — И все же здесь не место цветам, — сказал Тоусен. — Цветы могут расти везде, — ответила Хинамори. — Даже на асфальте… и на могилах. Едва заметно он вздрогнул: на могиле Какьё росли цветы. Много цветов. Тоусен сам сажал их, прячась ото всех. Когда-то именно Какьё учила его любить цветы и сажать семена в землю, и говорила, что пусть он их не видит, но зато, когда они расцветут, он услышит благоухание… — Верно, — тихо сказал Тоусен. — Везде. Скажите, Хинамори-сама… Она мотнула головой — он почувствовал. — Просто Хинамори. Мне неловко, когда меня называют так официально. И снова — мороз по коже. Какьё когда-то в другой жизни неловко дергала рукав дорогого кимоно и просила его обращаться к ней без суффикса «-сама»… —… в конце концов, я ничем не заслужила титула владычицы. Я лейтенант. Можете звать меня «Хинамори-фукутайчо». «Перестань, Канаме. Я не госпожа для тебя, а замужество — не достижение. Когда меня повысят по службе, тогда и будешь обращаться ко мне соответствующе». Какого черта она так… похожа? Она ведь не притворяется. Прямо сейчас говорит то, что думает… и видит, не может не видеть, как он напрягся натянутой тетивой. — Хинамори, — через силу выговорил Тоусен. — Я могу спросить… почему вы однажды решили спасти Хисаги? Это было неразумно с вашей стороны. Вы подвергли опасности себя и других, и если бы Айзен-сама вас не спас, вы бы погибли напрасно. Зачем? От того, что она ответит, зависело многое, если не все — для нее. Тоусену всегда было интересно, почему, но раньше это было всего лишь праздное любопытство, сейчас — он мог бы понять всю ее натуру и вести себя с ней соответственно. В зависимости от того, чего она хочет. Что для нее — самое важное. Почему она бросилась на помощь незнакомому человеку, нарушив приказ отступать? — Потому что это было несправедливо. Не мороз пробежал по позвоночнику — огонь. Тоусен обернулся к Хинамори, будто мог увидеть ее лицо. — Несправедливо? — Н-ну да, — смутилась она. — Хисаги был сильнее нас, но мы все учились в Академии и были почти на равных, и… убегать, когда кто-то умирает… не сражается, а просто умирает, понимаете? Я не смогла. К тому же я знала, что одного Пустого точно убью. Только не думала, что их появится так много. — Ты прекрасно выполнила Шаккахо, — помолчав, сказал Тоусен. Расценивать это было можно и как похвалу тому хадо, что Момо создала в Академии, и как недавней пощечине Айзену. Хинамори покраснела. — Спасибо. — Ты… — он колебался пару секунд. — …ты знаешь хадо, сильнее Шаккахо? — Да. Но что-то только в теории… многое в теории, — она снова смутилась. — Я слабый маг кидо. — Ты? — вскинул бровь Тоусен. — Кто тебе такое сказал? — Разве это не очевидно? — удивилась Момо. — Все так говорили. В кидо я лучше, чем в зандзюцу и хакуда, но все равно мне далеко до уровня… — Нет, — прервал ее сбивчивую речь Тоусен. — Нет. Хинамори, ты — великий маг кидо. Пока что — да, ты права, тебе далеко до уровня Айзена-сама и многих капитанов, но… это только пока. Ты невероятно сильная, но сама этого не понимаешь. — Я?.. — Ты только что сломала три барьера, поставленных Айзеном-сама. — Он поставил слабые… — Нет, не слабые. Он поставил средние, с расчетом на мага кидо уровня лейтенанта. Если бы ты была магом уровня лейтенанта, ты возилась бы с этими барьерами больше пяти часов. Как быстро ты их преодолела? — Больше пяти? — Хинамори неверяще распахнула глаза, прижав ладони к груди. — Нет, не может… — Как быстро? — с нажимом повторил Тоусен. Он не видел ее, но в то же время ей казалось, что его слепые глаза под закрытыми веками видят ее насквозь, и врать ему было бесполезно. — За… пять минут, — обреченно призналась Момо. — За пять минут, — он восхищенно покачал головой. — Что и требовалось доказать. Ты поразительна. Хочешь, я буду тренировать тебя? Тайно от всех. Никто не узнает. Тайно?.. — Значит… все же Айзен не желает мне добра? — спросила Хинамори одними губами. — Он врет мне, но не желает добра? Когда-то все существо Тоусена было возмущено поступком Цунаяширо, и он искренне не понимал, как смог этот человек поднять меч на свою жену. На женщину, которая его любила — действительно любила, была счастлива выйти за него замуж, говорила, что надеется оказаться его соулмейтом, а если и нет — быть ему хорошей верной супругой. Она любила этого ублюдка, а он пронзил ее мечом насквозь. Любила ли Хинамори Айзена, Тоусен не знал, но она была ему преданным и верным лейтенантом и восхищалась им — так же, как Тоусеном восхищался Хисаги. Это тоже было любовью, пусть и не той, что заставляет людей ложиться в одну постель. Чем отличался Айзен от Цунаяширо по отношению к Хинамори? Как он мог соврать той, что так напоминала ему Какьё? — Нет, — честно ответил Тоусен. — Не желает. — Я… — она сжала руки. — Я так и знала. Но большего вы не можете мне сказать, верно? — Верно. Но я могу тренировать тебя. Развивать твой потенциал. Это единственное, что я могу, — горько добавил Тоусен. — Зачем вам это нужно? — Затем, — сказал он, — что ты похожа на ту девушку, которую я любил. — О, — вырвалось у Момо. — Тогда… я буду счастлива учиться у вас.***
В трех пиалках плескалось лучшее саке из руконгайских идзакая. На блюде лежали моти с фруктовыми начинками. Кабинет лейтенанта Девятого отряда оказался идеальным местом для очередной вечеринки на троих — под предлогом того, что Хисаги нужна помощь с «Вестником Сейретея», и поначалу Кира и Рангику помогали править статьи, а потом Кира предложил выпить. Рангику нравилось саке, она не была ханжой и любила весело провести время, но сейчас саке стало не поводом для веселья, а возможностью хотя бы ненадолго выключить мысли, забыться, перестать страдать. Кира и Хисаги считали так же, хотя их горе было вполовину не таким болезненным, и их души не рвались на части — не так, как у Мацумото. Или так же. Кира, осушив пиалку, взял моти, откусил и болезненно скривился — персиковый джем разлился во рту нежной сладостью. — Что, плохое? — спросил Хисаги. — Нет, хорошее… сладкое, — Изуру подпер щеку рукой. Алкоголь туманил сознание и путал слова. — Но… ребята, как вы думаете, Момо… она… — Мы сто раз говорили, что она не предательница, — проворчал Шуухей. — Нет, я о другом… как вы думаете, с ней все в порядке? Рангику и Хисаги синхронно пожали плечами. Кира провел ладонью по лицу. — Если бы только я был ее соулмейтом, — глухо сказал он. — Если бы только был… я бы знал, что с ней. Я бы мог забрать ее боль… хотя бы это. А так я не могу ничего. И я говорил… что вынужден считать ее своим врагом… и поднял на нее меч… — его плечи задрожали. — На меня ты тоже поднял меч, — напомнила Рангику. — Да, но тебя я не люблю, — мрачно сказал Кира. — Точнее… люблю, но не так. — О! — Мацумото вскинула бровь. — Между вами с Момо что-то есть? Я так и знала! Ты защищал ее, я права? И когда остановил ее, чтобы она не атаковала… — имя Гина жгло язык, — капитана, и когда сказал Хицугае-тайчо, что она следует за нами… ты же ее ощутил! — ахнула Рангику, прикрыв рот ладонью. — Хицугая не ощутил, а ты засек! — Отчасти это была догадка, — признался Изуру. — Но да, я… еще с Академии… — Выходит, ребята, все мы здесь запиваем разбитое сердце? — нервно хохотнула Рангику. — А, — вспомнила она. — Все мы — это я и Кира. Хисаги опрокинул в себя пиалку — саке горчил во рту кровью. Плечо Мацумото касалось его плеча, она не замечала, болтала что-то, передвигала с места на место разбросанные по столу статьи… Он бы мог утешить ее. Мог бы показать, что такое — верная любовь без намека на предательство. Он бы был предан ей, как пес, если бы она захотела — но она не хотела. Она была милой с ним, но она была такой со всеми, и со всеми же всегда немного флиртовала, но никогда не всерьез. Она любила Гина, все это знали, и кокетство ее принимали, как должное, но не как сигнал к действиям. Никто из мужчин Сейретея не отказался бы зайти с ней дальше флирта, но она бы не позволила: смотреть можно, трогать нельзя, и за чистую монету ее флирт тоже не воспринимали… а Хисаги влюбился почти сразу, как ее увидел. Безнадежно, без шансов на взаимность, но тем сильнее он любил ее. Тем больше тонул в этих чувствах, как в темной воде. Рыжеволосая головка опустилась на его плечо, пышная грудь коснулась предплечья. Хисаги вздрогнул, перевел взгляд, не решаясь повернуться, чтобы ее не спугнуть — Рангику спала, перебрав с алкоголем. Медленно, чтобы не шевельнуться и не разбудить ее, Хисаги поднес ладонь к своему лбу, активируя кайдо. Мог бы так же отрезвить ее, но не стал — осторожно поднял на руки. Мацумото не проснулась, только что-то сонно пробормотала, уткнувшись носом в его ключицу. — Отнесу ее в Десятый, — зачем-то отчитался Хисаги перед Кирой. — Неси, — тот пододвинул к себе бутылку. — А я буду дальше надираться. — Ты не в своем отряде, помнишь? — хмыкнул Хисаги. — И что? Ни твой, ни мой капитаны за это меня не отругают, — огрызнулся Кира. Хисаги закусил щеку изнутри, молча разворачиваясь и унося свой драгоценный груз.***
Хицугаю в Десятом повезло не встретить. По пути попадались только рядовые, но те тенями шмыгали мимо, и на них можно было не обращать внимания — не их дело, кто возвращает домой их лейтенанта и в каком виде. Хисаги донес Рангику до ее комнаты, отодвинул сёдзи ногой, вошел, опустился с ней на колени, укладывая на футон. Немного поколебавшись, решился побыть немного с ней, сев рядом и убрав прядь огненных волос с лица. Какая же она была красивая. Во сне выглядела еще милее — почти беззащитная, почти невинная. Хисаги кончиками пальцев коснулся ее щеки, не сводя взгляда с приоткрытых губ — и тут она прошептала тихое, пронзившее его молнией: — Останься… пожалуйста… — и, обхватив его запястье, потянула на себя, не открывая глаз. Хисаги повиновался, завороженный, приблизился, коснулся ее губ в нежном поцелуе, не веря в то, что это реально, что она первой поцеловала его, что она попросила остаться, что она хочет быть с ним — это не могло быть правдой. И не было. Прямо ему в губы Рангику горячо шепнула короткое-уничтожающее: — Гин… Хисаги дернулся, как от пощечины. Где-то глубоко в подсознании зазвучал голос Казешини: дурак, пользуйся моментом, она пьяна и ничего не понимает, она думает, что ты — другой, ну и что, переспи с ней, станет легче… По мнению этого демона, ему могло стать легче после такого — после почти что предательства. Казешини не уставал пугать Шуухея. — Ги-ин, — требовательно протянула Рангику, потянувшись за еще одним поцелуем, но Хисаги мягко отстранил ее, положив ладонь на ее лоб и активировав кайдо. Голубоватое сияние осветило ее лицо, легло бликом на влажные после поцелуя губы — он помнил их вкус, захотел бы — не забыл. — Гин… — проворчала она еще находясь на грани сознания — и, открыв глаза, с ужасом прижала ладонь ко рту. Это был не Гин. Ее целовал не Гин. Черт побери, что она наделала? — Хисаги?