и мне все равно, как выглядит он чего он мастер, во что вовлечен, сильней ли других мужчин вот я полыхала в его глазах и кровью написано в небесах об огненном будущем
♫ Fleur — Об огненном будущем
«Вы что, мико, что ли?» Вопрос на ее руке был самым обыкновенным, и задать его мог кто угодно. Любой, кто увидел бы Исе Нанао в храме, и кто не обладал бы достаточным количеством такта. Она забыла об этой надписи, не ждала соулмейта, не верила в сказки про счастливую любовь — это был не ее случай. Женщины рода Исе не бывают счастливы в браке. Женщины рода Исе обречены терять. Когда Нанао надела на плечо шеврон лейтенанта, Кьёраку рассказал ей правду — о ее матери и о мече, передающемся из поколения в поколение, о проклятии, о силе, которая приходит вместе с ним: Шинкен Хаккьокен поглощает в себя могущество богов. Эти боги хорошенько поиздевались над ней, сделав ее соулмейтом именно Хисаги. Он раздражал с первого дня знакомства — нахальный и шумный мальчишка из Руконгая, которого сделали лейтенантом благодаря его навыкам бойца, но никак не хорошим манерам. Потом Шуухей повзрослел, перестал выводить Нанао из себя, но не стал ей ни другом, ни приятелем. Всего лишь союзник, не более. Она не задумывалась о нем, как о мужчине, даже на секунду — и он ее родственная душа. И он обречен. Выйдя из шунпо, Нанао почти упала под ноги Кьёраку — взяла слишком большую скорость. Дядя вовремя подхватил ее, удержав за пояс. Он был там, где она и ожидала его найти — в семейном додзё, где на гладком полу блестели солнечные зайчики. — Нанао-чан, что такое? Нанао молча прижалась к его груди, пряча лицо. Кьёраку неловко погладил ее по спине. — Нанао-чан? И правда, что особенного случилось? Разве это сравнимо с тем, что ждет их всех? Близилась война, на войне нет места личным проблемам… Нанао громко всхлипнула, чего сама от себя не ожидала — плакать она перестала очень давно, забыла, как это делается. — Нанао! — дядя крепко сжал ее плечи, отстранил от себя, вглядываясь в лицо. — Что с тобой? — Я… — мысленно Нанао влепила себе несколько звонких пощечин — просто преступно так расклеиваться. Нечеловеческим усилием воли попыталась собраться, и тихо пролепетала, — Я встретила соулмейта. — Вот как… — Кьёраку не удивился и не испугался. И не обрадовался. — Кто он? — Хисаги Шуухей. — Что ж, — сказал дядя, — Хисаги-кун — хороший парень. Нанао не могла с ним не согласиться — хороший. Прошли те времена, когда он злил ее и вел себя, как придурок. Хисаги повзрослел, стал по-настоящему ответственным и надежным, он был добрым и храбрым, и сильным, и веселым, и он совершенно не заслуживал такую родственную душу, как она. — Оджии-сан, — голос Нанао дрогнул. Так она называла Кьёраку крайне редко — лишь мысленно звала его дядей, на людях и даже наедине он был ее капитаном. — Что мне делать? — Для начала успокойся, — посоветовал Кьёраку, вновь привлекая племянницу к себе и укачивая в объятиях. — Все хорошо. Ничего страшного не произошло. Мир не рухнул. Никто не умер… — Пока! — Нанао снова всхлипнула. — Ты же знаешь… — Знаю, милая, но это проклятие действует не на соулмейтов. Оно действует на мужей… или на тех, кого ты полюбишь. Ты любишь Хисаги? Нанао нервно хихикнула. Влюбиться в Хисаги — даже звучало смехотворно. Как она могла влюбиться? В него или в кого-то другого — Нанао попросту не умела испытывать такие чувства. — Вот и все. Все хорошо, — повторил дядя, целуя ее в лоб и отпуская. — Но, думаю, тебе стоит поговорить с ним. Он же понял, что вы — соулмейты? Понял, и в глазах его отразилось отчаяние — Нанао выбросила это из головы, а сейчас — вспомнила. Увидев буквы на коже, Хисаги смотрел на нее с ужасом, так, словно она его убила. Кивнув, она закусила губу. — Вы правы, Кьёраку-тайчо. Простите за это. Я не должна была поддаваться эмоциям; в военное время им нет места. Я незамедлительно объяснюсь с Хисаги-фукутайчо, — коротко поклонившись, Нанао покинула додзё, зная, что дядя смотрит ей вслед с сочувствием. Зная, что он знает: Нанао говорит преувеличенно деловитым и сухим тоном, когда она наиболее уязвима, и таким образом создает себе броню. Не входя в шунпо, она шла пешком, только сейчас заметив, что выронила в храме свою книгу, которую всегда носила под мышкой, и без нее не знала, куда девать руки. Реяцу Хисаги ощущалась там же — в храме, реяцу, пахнущая джазом, пыльной дорогой и чернилами. Оттягивая момент разговора, Нанао вошла в тёдзуя. Омывая руки, выпустила немного своей реяцу, дав Хисаги шанс, почуяв ее, сбежать, и немного надеясь на это — но его духовная сила не исчезла. Когда она вернулась в святилище, Шуухей успел привести себя в порядок — как мог. Было ужасно глупо рыдать на коленях в храме, было ужасно глупо и жалко рыдать на коленях где угодно, но он ничего не мог поделать — рыдания сами рвались из горла, а ноги подкашивались. Все свалилось сразу лавиной, и то, что Нанао оказалась его соулмейтом, стало последней каплей — но ей он бы не показал ни отчаяния, ни тем более слез. — Хисаги-сан, — Нанао постаралась говорить сухо, но не смогла — от Хисаги исходили волны такого горького отчаяния, что ее пробирало до костей. — Простите, что так поспешно исчезла. — Ничего страшного. Исе-сан, — взмолился он, — давайте не будем об этом говорить? Или не сейчас? — просил у нее отсрочки, как пощады. Нанао поправила очки. — Конечно. На самом деле, лучше не говорить об этом никогда. Просто забыть. — Никогда? — Шуухей прислушался, ища сарказм, но сарказма не было, она говорила серьезно. — Почему? — Вы сами себе противоречите. — Да, — согласился он. — Но… черт. Это безумно сложно. — Вы даже не представляете, насколько, — усмехнулась Нанао. — И лучше вам не представлять. А нам лучше ограничить общение до необходимого минимума — исключительно по работе и не более. Казешини внутри расхохотался: и она тебя отвергает, ты никому не нужен. Хисаги нахмурился — что-то в этом чувствовалось… странное. Нанао была замкнутой, тихой, серьезной, она могла выпить саке на вечеринках-собраниях, но ее ни разу не видели флиртующей с кем-то или отвечающей на чей-то флирт. Ни разу, хотя Нанао была красивой, а ее происхождение аристократки предполагало непременную помолвку с кем-то, подходящим по статусу. — Почему? — спросил Хисаги. Нанао устало посмотрела на него. — Вы действительно хотите это знать? — Да. Огни горящих свеч заплясали, как от ветра. Нанао спрятала руки в рукава шихакушо, и почему-то от этого простого жеста Шуухею стало жутко. Захотелось уйти из храма, выбежать на свежий воздух, под ясное небо… но он остался на месте. — Все дело в моей семье. Дом Исе — это женская династия. Испокон веков у женщин Исе рождались только девочки… Скажите, Хисаги-сан, — вдруг спросила Нанао, — как вы думаете, где мой занпакто? — Занпакто? — Хисаги удивленно моргнул. — Я думал, вы его прячете. Все так думали, — это было самой логичной версией: у Исе-фукутайчо компактный духовный меч, который легко спрятать в рукаве или книге, которую она постоянно с собой носила. Это противоречило мощи ее духовной силы, но никто не горел желанием углубляться в детали. Нанао стала лейтенантом не за красивые глаза, она была искусным магом кидо, и не так уж важно, чем убивать врагов — клинком или магией. — Я его не прячу, — сказала Нанао. — У меня его нет. — Нет?.. — Вернее, есть, но пока что он не мой… это особый меч, передающийся по наследству в нашем клане. Меч, изначально не принадлежащий кому-то одному, как у всех остальных шинигами. Хотя женщины Исе, конечно, обычные шинигами… но в то же время не обычные. — Я не понимаю, — беспомощно сказал Хисаги. Все это казалось ему тянущим его вниз водоворотом. — Мы шинигами, но в первую очередь мы — жрицы синто. Наш занпакто не имеет лезвия и не предназначен для очищения Пустых или фехтования. Этот меч создан, чтобы сражаться не с Пустыми. Ее молчание поползло ледяной змеей по его позвоночнику. — А для чего создан ваш меч? — спросил Шуухей. — Если не для битв с Пустыми, то для битв с кем? Нанао нервным движением поправила очки. Огоньки свеч заплясали бешеную джигу. — Для битв с богами. — С богами? — Хисаги ошарашенно распахнул глаза. — Вы хотите сказать?.. — Вы сомневались, что боги существуют? — усмехнулась она. — Поверьте, они существуют, и не все они доброжелательны. Наш меч поглощает их силу и распускает в восьми направлениях. — То есть, вы можете убить бога? Нанао кивнула. — Но это же… это невероятное могущество, — по телу Шуухея прошла дрожь. Он всегда считал Нанао просто занудой, и представить себе не мог, что эта хрупкая тонкая девушка, чью талию он без труда обхватил бы двумя руками, способна на такое. — Верно, это невероятное могущество, — согласилась она без ложной скромности. — Но за это могущество испокон веков клан Исе платит цену. — Цену? — Мы прокляты. Я много думала, почему. Не знаю, права ли, но, — Нанао кивнула на ящик для подношений, — Боги любят жертвы. Лучшая жертва — жизнь. Но, так как женщины Исе жрицы, и, следовательно, неприкосновенны… или же дело в том, что они не должны покидать свой род. Продолжить, но не покидать. Другими словами: женщине Исе нужен ребенок. А муж — нет. С точки зрения богов. — Вы что, убиваете мужей? — у Хисаги вырвался нервный смешок. Нанао укоризненно покачала головой. — Не мы. Их жизни забирают боги. Все мужья женщин Исе умирают. Естественно, оставив после себя дочь. После смерти мужа вдова, по обычаю, возвращается обратно в свой дом и берет девичью фамилию. Ребенок — всегда дочь — тоже получает фамилию матери… понимаете? Нам нельзя сближаться, и если вы хотите сказать, что и не собирались сближаться — то, к сожалению, это проще сказать, чем сделать. Соулмейтов тянет друг к другу. — Я люблю не вас, — проворчал Шуухей. Прозвучало это грубо, но Нанао удовлетворенно кивнула. — Тем лучше для вас. Не приходите сюда больше. Мне жаль, что вынуждена запретить вам, ибо храм должен быть открытым для всех, но это не единственный храм в Сейретее. Я постараюсь максимально ограничить наше взаимодействие по работе, и вам советую поступать так же. Хисаги слушал ее, и ему хотелось выть — почему в его жизни все не так? Почему все вверх ногами? Собственный занпакто — скорее враг, чем союзник. Один человек, которым он восхищался, вынужден был сбежать, второй — стал предателем. Любимая девушка не просто любит другого, а связана с другим узами родственных душ. Соулмейт — та, связь с кем опасна для жизни. Почему он всегда — неправильный? — Именно так все и сделаю, — через силу выговорил Шуухей. — А теперь… я пойду? — будто спрашивал у нее разрешения. Нанао кивнула, отпуская. Почти бегом он вылетел на ступени храма. Вниз-вниз-вниз, мимо тёдзуя, через тории, к людям, к жизни, подальше от этого жуткого темного святилища и жутких историй о богах и жертвах. Хисаги хотелось напиться так сильно, как никогда в жизни — напиться до беспамятства. Оставшись одна, Нанао обхватила себя руками за плечи — почему-то стало грустно чуть ли не до слез. Будто отвергла мужчину… или будто мужчина отверг ее. Что за глупости? Это просто Хисаги. Всего лишь Хисаги Шуухей. Ей не может быть грустно из-за него. Не может, и точка.***
Хинамори делала ощутимые успехи; тренируясь с ней, Тоусен получал несказанное удовольствие. Она оказалась лучшей из учеников, какие у него были — не просто усердной и способной, а созданной для кидо. Созданной для магии, и, главное — всей душой магию любящей. Эта страстная увлеченность покоряла больше всего. Освоив Сокацуй, они перешли к более высоким уровням хадо. Тоусен решил не тратить время на тщательную отшлифовку каждого заклинания — потом Момо сама довела бы их до совершенства, главное — понять принцип, и не в теории, а на практике. Ощутить на кончиках пальцев, уловить, как надо. Хинамори улавливала непревзойденно. Вскоре после Сокацуя она играючи овладела Хейан — заклинания, призывающие огонь, давались ей особенно хорошо. Другие хадо, номером повыше, тоже дались без особого труда. Тоусен реагировал сдержанно и хвалил скупо, но мысленно не уставал поражаться — какой же в этой девочке скрыт талант? Ему было интересно — Тоусен уже забыл, что это такое. Он давно не чувствовал любопытства, не чувствовал ничего, кроме безразличия, раздражения и усталости. Какьё забрала с собой все его эмоции, но Хинамори умудрялась их пробудить. Что именно он к ней чувствует, Тоусен не понимал — определенно не то, что чувствует мужчина к девушке, но и не простое уважение к способному ученику. Нечто более нежное и совершенно непонятное. — Сегодня я хотел бы немного нарушить программу, — сказал Тоусен. Он долго колебался, но принял решение — Момо была не из тех учеников, кому требовалось плавное восхождение на вершину. Она могла попробовать подняться вверх одним прыжком. — Нарушить? — ее голос зазвучал с предсказуемым взволнованным воодушевлением. — Именно, Хинамори-сама. Сегодня мы будем изучать заклинание на порядок выше запланированного. — О! — возглас, сорвавшийся с губ Момо, мог принадлежать девушке, встретившей возлюбленного после долгой разлуки. Тоусен подумал, что следующие его слова приведут ее в еще больший восторг, и понял, что его самого это тоже радует. — Мы будем изучать Курохицуги. — Курохицуги? — ахнула Хинамори. — Но… но это же… это правда очень высокий уровень… — ее руки затряслись. Тоусен не видел, но улавливал мельчайшие колебания воздуха, и мог поклясться, что дрожат ее пальцы не от страха, а от желания скорее попробовать. — Это очень высокий уровень, — подтвердил он. — Курохицуги, исполненный с произнесением заклинания, способен даже манипулировать пространством и временем. — И вы думаете, я смогу? — Прежде всего так должны думать вы. Поверьте, я не стал бы предлагать вам заклинания, с которыми вы не можете справиться. И вы сами понимаете, что справитесь. Возможно, до начала наших тренировок вы не могли трезво себя оценивать, но теперь просто обязаны понимать, насколько талантливы. Хинамори бы смутилась, но вместо смущения пришла гордость — Тоусен был прав, она научилась разбираться в себе и своих возможностях. Не сразу, но после тренировок осознала, что предела у нее действительно нет. — Вы ведь помните формулу? Момо кивнула, закусив губу. — Хорошо. Руки вот так, — он поднял ладони. — Но не произносите заклинание. Выполнить невербальное Курохицуги без подготовки, впервые — задача была не просто сложной, а практически невыполнимой, но в Момо заполыхал азарт, и она повторила жест Тоусена, сосредотачиваясь. Чтобы сотворить магию без произношения формулы, нужно было четко представить ее действие: куб из черно-фиолетовой реяцу воздвигается вокруг цели, потоки гравитации внутри него уничтожают жертву — на самом деле Курохицуги было сильнее, но заклинания такого уровня не описывали в учебниках подробно. Поймать его… ощутить… нащупать… Хинамори сосредоточилась изо всех сил, растворилась в окружающей реальности, соединилась с собой… …она стояла посреди огненного поля. Все вокруг было охвачено пламенем, жарким, трескучим, ярким, его свет заменял солнце и закрывал ночные небеса. «Ты пришла». Голос, обратившийся к ней, звучал странно — то ли мужской, то ли женский, не разобрать, и доносился сразу отовсюду. Будто говорил сам огонь. «Ты хочешь силы». То ли вопрос, то ли утверждение — но ответить она была обязана в любом случае. Момо протянула руку, язык пламени метнулся к ее ладони, но не обжег, лизнул теплом, как послушный пес. «Ты хочешь силы». — Кто ты? — шепнула она. Шепот прозвучал криком, раскатившись эхом по пустому пылающему миру. «Неважно. Ты хочешь силы». Языки пламени обхватили ее, обняли, согрели. Хинамори закрыла глаза. «Да». Огонь замурлыкал, закричал, зашумел морскими волнами и древесной листвой, зазвенел сталью и стеклом. «Бери». Ее реяцу, пахнущая ландышами, персиковым джемом и огнем, изменилась — теперь Тоусен чувствовал только огонь, и огонь пылал так, что ему стало жарко. Вверх метнулась стена, сотканная из черного пламени, еще одна, еще… Невидимый вихрь растрепал волосы. Момо упала на колени — куб исчез, продержался всего секунду, но он был. Он получился. Ей удалось. Тоусен не мог в это поверить — предлагал ей попробовать, не сомневался, что она его не разочарует, но рассчитывал на призрачную тень, а не на… только что это был почти настоящий Черный Гроб. — Хинамори-сама? Она все еще сидела на коленях, и Тоусен, заволновавшись, опустился рядом — вдруг столь сильное заклинание ослабило ее? Но нет, не ослабило. Колебания реяцу Момо были обычными. Не думая, что делает, Хинамори прижалась лбом к плечу Тоусена, и тот застыл, не решаясь двинуться. Не желая двигаться, будто в противном случае мог сломать нечто очень хрупкое. — Хинамори…-сама?.. — Я… — ее реяцу, пусть и было стабильным, не вернулось в привычную норму, так и пахло лишь огнем. Лесным пожаром, уничтожающим огромные участки леса, пожирающим все живое на своем пути. — Я вдруг… поняла… — Что? — одними губами спросил Тоусен. — Что я могу. Поняла, и это было страшно; понимание обрушилось на нее горной лавиной, захлестнуло с головой, в одну секунду накрыло — потому и ноги подкосились. Будто ее оглушило, будто ударило молнией. Тот огонь, с которым она говорила, сказал ей… — Что вы можете? — Тоусену передалась ее дрожь. Момо издала тихий надрывный нервный смешок, мотнув головой. От этого ее волосы щекотно скользнули по его открытому плечу. — Все. Я могу все. — Думаю, это очень громкое заявление, — после паузы заметил Тоусен. — Именно. Громкое. Чересчур. Я же никто! Я просто лейтенант… у меня есть шикай… и все. Большего мне не достичь. Я и не собиралась! Мне было достаточно! И вдруг… и вдруг… — Вы плачете? — он не видел. Не хотел бы ни видеть, ни чувствовать, это слишком личное — но голое плечо обожгла горячая капля. — Нет, — Момо встряхнула головой, снова щекотнув кончиками волос его кожу. Нельзя было позволять себе так расклеиваться, нельзя было сидеть так близко с человеком, нарушая его личное пространство — они почти обнимались, осознала она. Почти обнимались, а Тоусен был, кроме того, что капитаном и уважаемым ею человеком, еще и мужчиной. Хинамори быстро вскочила на ноги. — Простите! — выпалила она. Тоусен встал следом за ней — думал, покачнется, так резко поднявшись, был готов ее поймать, но Момо не утратила равновесия. — Ничего страшного, — автоматически сказал он. — Вы были шокированы. Неудивительно. Курохицуги — чрезвычайно сложное заклинание, а вы его выполнили. Вы понимаете? Вы его выполнили, хотя до совершенства ему далеко, но… — Я же сказала, — Хинамори горько хмыкнула. — Я могу все. Полагаю, на сегодня наши занятия закончены? В ее голосе Тоусен услышал знакомые нотки — холодные, почти повелительные, и мысленно усмехнулся — связь соулмейтов проявлялась медленно, но неотвратимо. Момо становилась все больше похожей на Айзена. Независимый соулмейт не получает ран родственной души, но именно он неизбежно становится похожим характером на зависимого. Не превращается в близнеца по духу, но перенимает многие привычки, интонации, иногда даже мировоззрение — полностью или частично. — Да, на сегодня все. — Спасибо, — Момо коротко поклонилась. Уходила не бегом, медленно, с достоинством выпрямив спину, и в осанке ее тоже угадывалось что-то знакомое — Тоусен не видел, но ощущал. Неизбежно было не только то, что она станет похожей на Айзена. Неизбежно было также то, что она в него влюбится. Почему-то от этого Тоусен чувствовал грусть.***
Куда она идет, Момо не знала, и не задумывалась — просто шла по коридорам, одинаково белым и одинаково пустым. То, что она увидела, то, что она ощутила — это было правдой, не выдуманным видением, такие видения не бывают выдуманными. Этот огонь, говорящий с ней, это чувство всесилия… Это пугало, но также — воодушевляло и приводило в восторг, будто весь мир застыл на кончиках ее пальцев, и только ей решать, что случится дальше. Еще полгода назад она считала себя ничтожеством. Хинамори застыла статуей в открытой двери тронного зала — не пришла бы сюда, если бы не забылась. Нужно было немедленно уйти, убежать, она скрывала реяцу уже по привычке и ее бы не заметили… Айзен сидел на троне, широко разведя ноги, у его ног на коленях стояла какая-то девушка-арранкар. Ее голова ритмично двигалась, Айзен, запустив пальцы ей в волосы, не позволял отстраниться, даже если бы она захотела, и это зрелище одновременно пугало и… Момо сжала губы. Нельзя было смотреть, но и уйти она не могла — как оцепенела. Была уверена, что ее не заметят, она стояла в тени, прятала духовную силу — но вдруг Айзен пристально взглянул на нее. Прямо в глаза. Прямо в душу. В его глазах полыхало пламя. Хинамори не убежала — осталась стоять, с вызовом вздернула подбородок. Тихо хмыкнув, словно приняв этот вызов, Айзен намотал длинные волосы арранкарки на руку, двигая бедрами навстречу ей, наращивая темп. Она замычала, но не остановилась, покорно и с радостью все принимая. Ей нравилось, ей хотелось ублажать владыку, она была счастлива, что он позволил ей эту близость — а Момо было противно. И от нее, и от Айзена, и от себя. Развернувшись, Хинамори зашагала прочь, не дожидаясь конца представления — почему-то было не только противно, стыдно и гадко от увиденного, но и… грустно? обидно? Она ни за что не хотела бы быть на месте той девушки, она ничего не чувствовала к капитану, как к мужчине, но он был мужчиной, и он отчетливо дал ей понять, что она ему интересна, как женщина… а потом выбрал другую. Хотя они соулмейты. Хотя он назвал ее владычицей Уэко Мундо. Можно ли так унижать ту, кого сам выбрал равной себе? Тот капитан, которого она знала, не мог так поступать, и Момо отчаянно скучала по тому Айзену, доброму, знакомому, изученному до последней черточки, до последней чаинки в чашке чая… Этот Айзен был совершенно чужим человеком, в чем она убеждалась все больше. Хинамори хлопнула себя по щекам: какая ей разница? Ей все равно, как он выглядит, о чем думает и с кем спит, важно не это. Лучше думать о вещах, более серьезных — о кидо, о Курохицуги, о пламени во внутреннем мире и о собственном будущем. Каким оно будет, она не представляла, но не сомневалась лишь в одном. Ее будущее будет огненным.