я не могу оставить тебя в покое
и не могу перестать постоянно сниться
не специально я стала твоей паранойей
даже не знаю как это могло получиться
♫ Fleur — Паранойя
Хлопнув дверью, Момо прижалась к ней спиной. Охватившая ее гамма чувств была незнакомой и новой, и понять, что это, было сложно. Что-то… она определенно сердилась, почему-то обижалась, и… завидовала? Какая чушь. Хинамори никогда не возбуждал такой секс; она ни разу не была с мужчиной и понятия не имела, как это, но читала мангу Нанао. Такой секс был унизительным и неудобным; она бы хотела иначе. Лежа на мягкой постели, или стоя у стены — если бы Айзен подхватил ее на руки, он бы ни за что ее не уронил… О чем она только думает? Мысленно Момо отвесила себе сразу несколько пощечин — что она себе позволяет? Как можно представлять Айзена-тайчо в таких позах? Это же ее капитан, он почти как отец… но этот Айзен меньше всего походил на кого-то вроде отца. Его лицо стало острее и мужественнее, весь облик приобрел хищность, он не казался добрым, но был красивее и… сексуальнее. От него исходила мощнейшая сексуальная энергетика. Хинамори потерла щеки. Глупости-глупости-глупости… и все же увиденная ею сцена все время всплывала в памяти. Лицо Айзена в тот момент, когда он понял, что она видит… он так смотрел на нее. Гордо и нагло, демонстрируя свое превосходство, словно хотел сказать: ты тоже скоро будешь у моих ног. Черта с два, подумала Момо. Пусть хоть весь мир пустых переимеет, она в этом не участвует.***
То, что он сделал, было вынужденной мерой, уверял себя Айзен. Желание обладать Хинамори затмевало разум, он терял голову, а ему был необходим здравый рассудок, и, раз он не мог взять ее — взял другую, первую попавшуюся. То ли Лоли, то ли Меноли; внешне арранкары разительно отличались друг от друга, но фрасьоны для Айзена все были на одно лицо. И все здешние женщины мечтали оказаться в его постели или хотя бы на коленях у его трона. Лишь по одному кивку эта девчонка покорно опустилась вниз, снимая хакама владыки, дело свое знала хорошо, умело работая губами и языком, но почему-то, кроме удовольствия, Айзен ощущал, что ему противно. Не от нее, а от себя. Это противоречило всем его принципам. Айзен мог предать, не моргнув глазом, но ни разу его предательство не было изменой женщине, и он с неким удивлением для себя понял, что не считает такие измены оправданными. Выбрав одну-единственную, нужно оставаться ей верным, изменить ей — изменить самому себе. Они с Момо не были парой, она отчетливо дала ему понять, что он ей неинтересен, но она была его соулмейтом, и он поступил плохо. Еще хуже — что она видела. Еще хуже — что он дал ей понять, что видит ее, и не сделал вид, будто ни в чем не виноват. Наоборот, намеренно взглядом подчеркнул: ты не единственная. Но она была единственной. Секс с арранкаркой не принес ему истинного удовлетворения — тело получило удовольствие, а душа — нет, и удовольствие тоже ощущалось ненастоящим, иллюзорным; в иллюзиях Айзен разбирался лучше всего на свете. То, что он испытывал, было не обычным желанием, он хотел не просто женщину, он хотел именно Хинамори. Через несколько часов вина стала грызть совсем невыносимо — вина и вновь разгоревшееся желание, утоленное случайной любовницей лишь ненадолго.***
Дверь комнаты Момо была закрыта не только на замок, но и на Энкосен, но Айзен легко снял ее бакудо. Не вышло добиться ее уговорами, нельзя взять силой, но можно соблазнять так, что не устоит. Не может устоять, они соулмейты, ее тоже должно тянуть к нему. Хинамори встрепенулась, увидев Айзена. Очень удачно она как раз собралась ложиться, сняла платье, и теперь быстро прикрылась одеялом, но он успел увидеть голые плечи и острые ключицы, отчего желание налилось в паху еще жарче. — Что вы здесь делаете? — пискнула Момо. Айзен шагнул к ней, садясь на кровать, и перехватил ладонь — Хинамори хотела дать ему пощечину. Держа ее руку, поднес к губам, целуя запястье. — Что вы… — Момо широко распахнула глаза. — Уходите, — потребовала она. — Немедленно уходите и не смейте ко мне прикасаться! — О, но я не делаю ничего плохого, — певуче проговорил Айзен, одной рукой все еще сжимая ее запястье, а второй гладя по щеке. Кончиками пальцев, невесомо, ласково. — Ты сводишь меня с ума, Момо-чан. — Вы тоже сводите меня с ума, — пролепетала она. — Правда? — Вы слишком странный, — Хинамори вскинула на него полыхающий пламенем взгляд. — Я вас не понимаю. Но вы меня не интересуете, так что лучше идите, найдите себе еще одну Пустую, их здесь много. — Так ты ревнуешь? — усмехнулся Айзен. — Еще чего. — Ревнуешь, но не хочешь признать правду. Что ж… — он закрыл глаза. — В отличие от тебя, я готов признать правду. Это действительно была измена. — Какая измена? — фыркнула Момо. — Разве мы в отношениях? Послушайте, Айзен-тайчо, мне ничего от вас не нужно. Вы и так много для меня сделали. Спасли жизнь, забрали с собой… — Мы в отношениях. Разве я не назвал тебя владычицей? — Айзен склонился над ней, и его глаза блеснули голодом. Хинамори поежилась — все это ее пугало, но в то же время она поймала себя на желании потянуться к нему и поцеловать. — Вы так сделали, потому что я ваш соулмейт. В противном случае арранкары могли бы причинить мне вред, а это отразилось бы на вас, — возразила Момо. — Но так как вы дали мне титул, сравнимый с вашим — меня никто и пальцем не тронет. С досадой Айзен признал, что его лейтенант — умная девочка. Слишком умная, он бы предпочел, чтобы она была поглупее… но он был гением, а она — его родственной душой. Соулмейтами становятся только равные, в том числе, по интеллекту — равные или способные таковыми стать. — Ты права лишь отчасти, — вынужденно согласился он. — Я хотел, чтобы ты была моей владычицей. В первую очередь. И если бы ты стала моей, по-настоящему моей… о, я никогда бы даже не смотрел на других женщин. Зачем мне рабыни, когда у меня есть королева? Я бы подарил тебе весь мир, Момо-чан. — Не нужен мне весь мир, — проворчала она. Айзен придвинулся совсем близко, и от его тела исходило тепло, от него пахло так, как всегда, и этот запах ее успокаивал — словно гипнотизировал. Все в нем ее гипнотизировало, от его тепла до голоса и взгляда — но что, она так легко сдастся? Просто потому, что он буквально залез в ее постель? — Ты просто не представляешь, что такое — иметь сразу весь мир, — прошептал Айзен, склоняясь ниже; миллиметр, и их губы бы соприкоснулись, но Момо повернула голову, и губы Айзена мазнули по ее щеке. — Послушайте, — Хинамори не поворачивалась, глядя в сторону. — Я понимаю, вам плохо от нашей связи, но вы же гений, так? Придумайте что-то. Или правда найдите себе любую другую, я не обижусь. — Мне нужна только ты. — Именно поэтому вы так хорошо проводили время с той девушкой в тронном зале. — Ты все-таки ревнуешь. — Нет, но я вам не верю. — Доказать? — Обойдусь. Не слушая ее, Айзен аккуратно взял Момо за виски, заставляя повернуть голову, и прижался лбом к ее лбу. Не успела она ахнуть, как все ее существо озарило четкое ясное понимание: если она будет его женщиной, то он на самом деле даже не подумает о других, и, хотя эта верность будет по большему счету следствием эгоизма, но все же эта верность будет нерушима. Придя в себя, Момо уложила ладони на его плечи, чтобы оттолкнуть, но не оттолкнула. Айзен ждал, глядя на ее губы — поцелует или нет? Хинамори не поцеловала и не оттолкнула, просто убрала руки. — Это были ваши мысли? — Это было большее. Это были мои чувства. Я пустил тебя в свою душу, — его голос приобрел низкие бархатистые нотки, ласкающие слух. Момо задумчиво закусила губу. Ту арранкарку она могла простить, осуждать Айзена было не за что, он был свободным человеком и мог спать с кем угодно — и не врал, что, если она ответит взаимностью, он будет ей верен. Но… — Допустим, я верю, вы правда так чувствуете. Только это все равно ничего не меняет. Я вас совсем не люблю, и, соответственно, не хочу. Извините. — Правда? — он насмешливо сузил глаза. — Ты врешь сама себе. Я чувствую тебя, Момо-чан, и, — Айзен шепнул ей на ухо, — ты пылаешь. Огонь окружал ее, говорил с ней, звал, огонь говорил с ней своими языками, огонь дал ей силу… Хинамори спрятала смешок — если она и пылала, то вовсе не от страсти к капитану, но ему об этом говорить не собиралась. — Моя реяцу содержит пламя, — сказала она. — Поэтому вам так кажется. Но вам кажется. — Упрямая девчонка! — в сердцах воскликнул Айзен, отстраняясь от нее. — Сколько же в тебе дерзости? Ты себе не представляешь, от чего отказываешься! — По-моему, в тронном зале я могла это оценить, — вырвалось это у Момо прежде, чем она успела вспомнить, с кем говорит и о чем говорит, но не втянула голову в плечи с испугом, а гордо вскинула подбородок. Айзен посмотрел на нее округлившимися глазами и неверяще покачал головой. И это Хинамори? Это та самая Хинамори? — И как? — спросил он после долгого молчания. — Что «как»? — Как ты оценила увиденное? Момо пожала плечами, чувствуя, как к щекам приливает непрошеный румянец — еще не хватало обсуждать с капитаном его… его… Увидев ее смятение, Айзен довольно усмехнулся, расценив это по-своему. — Значит, понравилось. — Даже не мечтайте, я так же делать не буду никогда, — снова ляпнула Хинамори, не подумав, и Айзен неожиданно сам для себя засмеялся, накрыв глаза рукой — какая же она все-таки… непосредственная. Но не дурочка. Гордая, своенравная и вспыльчивая. Из тех девушек, которых сложно завоевать, и в том состоит их прелесть. — Ты не будешь делать того, что тебе не нравится, — пообещал он. — Только то, что сама захочешь. Разве не поняла? Я же сказал. Мне не нужно принуждать тебя к чему-либо. Ты не служанка. Ты не рабыня. Ты королева. Это звучало так, что ей хотелось нервно рассмеяться, но… Она — соулмейт Айзена, а Айзен, какие бы цели ни преследовал, очень могущественный шинигами. Значит… — Вы сами назвали меня королевой, — Момо посмотрела прямо ему в глаза. — Разве королева ложится в постель так быстро? Я уважаю того капитана Айзена, который спас мне жизнь в Академии, и вы действительно красивы. Но я вас все равно не хочу. Я вас не знаю. Вы не тот тайчо, каким были. Вы даже внешне другой. И вы мне врете. — В чем же я тебе вру? — Не знаю, — Хинамори улыбнулась краем губ. — Ничего не знаю. Но лучше уходите. Вы же не можете взять меня силой, так? Глаза Айзена полыхнули темным огнем — она была права, она, черт ее побери, была во всем права. Медленно он встал, делая шаг назад от ее постели. — Ты… — «пожалеешь» завертелось на языке, но Айзен сдержался — не лучшей идеей было угрожать ей, так она еще сильнее от него отдалится. — Ты очень сильно изменилась, Момо-чан. Когда дверь за ним закрылась, Хинамори наложила поверх нее сразу три Энкосена, прежде чем накрыться одеялом с головой.***
Хисаги чувствовал себя так, будто все его тело проткнули железными прутьями — только физической боли не было, была душевная. Свалилось сразу слишком много всего: отряд, полностью под его руководством, отказ Мацумото, и… он запрещал себе даже думать об этом. Не потому, что боялся проклятия Нанао, потому, что Нанао его не интересовала. В ней не было ничего особенного. Обычная скучная высокомерная зануда в очках, а очки ему не нравились. Раньше не нравились. И брюнетки не нравились. Хисаги любил ярких женщин с большой грудью и веселым характером, а Нанао не подходила ни под один параметр… но он думал о ней слишком часто. Даже чаще, чем о Рангику. У нее была небольшая грудь, но и не плоская — ткань шихакушо скрывала аккуратные округлости. Очки придавали взгляду остроты, черные волосы, связанные в пучок, делали нежное лицо изящнее, и то, что Нанао вела себя тихо, тоже добавляло ей очарования, ибо в этой на вид невзрачной девушке таилась сила, способная на невозможное. Теперь Хисаги понимал, почему Нанао старается быть совершенством и почему отгораживается от людей. Он не хотел наблюдать за ней, но, встречая на улицах Сейретея, впитывал в память все — ее вид, походку, выражение лица. Слышал ее голос и запоминал каждое слово и оттенок звука. Чувствовал ее реяцу и сохранял в себе: благовония, тропические цветы и свеженапечатанные книги. Думал: какая она на самом деле? Какая она — настоящая? Она не оставляла его в покое, и даже ночью постоянно снилась. Хисаги не мог перестать думать о ней. Но, в очередной раз напиваясь вместе с Кирой, он не думал ни о чем и ни о ком. У Шуухея был тяжелый день, он зверски устал, целых десять раз встретил Мацумото и даже не видел Нанао, от чего тоска грызла душу крысиными зубами, Казешини хохотал внутри и издевался, обзываясь «тряпкой» и «слабаком», а саке кое-как приглушало все эмоции.***
Нанао вынула заколку из волос, предоставив черным прядям свободно упасть на плечи. Поправила очки, глядя на себя в зеркало — в белой ночной сорочке она всегда казалась себе немного призраком. Сняв очки совсем, Нанао шагнула к футону, села, намереваясь лечь, но так и замерла. Андон горел, освещая комнату, и она не стала его гасить. Сначала Нанао уловила реяцу: джаз, пыльная дорога и чернила. Потом — шорох. Потом за окном появилась тень. Какого черта он делает? Бесшумно открыв окно, Хисаги спрыгнул с подоконника в комнату, увидел ее — и опустился рядом на колени. Нанао оцепенела; темные глаза Шуухея лихорадочно блестели, он казался больным, и у нее не поднялась рука ударить его кидо, а закричать она не могла — крик застыл на губах. Молча Хисаги опустил голову ей на колени, почти как в догэдза. Нанао вздрогнула, невольно коснувшись его волос, погладив жесткие пряди. Соулмейтов тянет друг к другу, это аксиома, а Хисаги сильнее нее, и потому зависимый, рано или поздно она ожидала чего-то подобного, но не думала, что все будет… так. Так по-особенному, будто она не жрица, а само божество — это одновременно смущало и будоражило. — Хисаги-сан… Он что-то промычал. В нос Нанао ударил чертовски знакомый запах, и вся надуманная ею романтика с поклонением разлетелась в щепки — Шуухей был пьян до беспамятства. Разозлившись, Нанао толкнула его, но с места не сдвинула. Хисаги крепко обхватил ее руками за талию. — Хисаги-сан! — испуганно вскрикнула Нанао, пугаясь, что он пойдет дальше, но Шуухей не позволил себе ничего большего. — Я такой идиот… — неразборчиво проговорил он, уткнувшись лицом чуть ниже ее груди. — Такой дура-а-ак… У Ран есть соулмейт… А мой соулмейт… моя… Казешини, з-заткнись, а? Нанао прекрасная… Такая красивая… так вкусно пахнет… Нанао вспыхнула до кончиков ушей и снова попыталась его оттолкнуть, но снова безрезультатно. Заворчав что-то совсем непонятное, Хисаги потянул ее на себя, укладываясь на ее футон и держа Нанао у своей груди, как плюшевую игрушку. Прижав ее к себе еще крепче, он зарылся носом ей в волосы и отключился. И что с ним делать? Нанао устало закатила глаза — вариантов было множество. Можно было ударить локтем, добавить хадо невысокого уровня, чтобы не ранить всерьез, и приказать убираться, потому что залезать в окна к незамужним девушкам — верх неприличия, а тискать незамужних девушек вот так — нечто запредельно непристойное. Можно было заодно послать дяде адскую бабочку, и тогда разборками бы занимался он. Можно было дотянуться к голове Хисаги и отрезвить его кайдо, после чего он ушел бы из ее комнаты сам, а потом обязательно бы долго извинялся — он был очень вежливым и даже в бессознательном состоянии обнимал ее аккуратно, не сжимая слишком сильно и не касаясь груди. Было много вариантов, но Хисаги был теплым, а Нанао устала. Одни боги, те, которым она должна была молиться, знали, насколько сильно она устала. В его объятиях же было уютно, его присутствие уносило все тревоги и страхи… Да ну к черту, подумала Нанао, утром разберутся. У нее был тяжелый день. Не став будить Шуухея, она щелчком пальцев погасила андон и провалилась в крепкий сладкий сон.***
Еще не просыпаясь, Хисаги понял, что к его груди прижимается что-то теплое. Чьи-то шелковистые волосы пощекотали нос, и он в ужасе замер, не открывая глаз — вчера пил с Кирой, не думая о последствиях, и привести их обоих в порядок было некому, но Шуухей был уверен, что отрубится в Третьем отряде и проснется там же… и никогда бы не подумал, что проснется с девушкой. Может, к ним зашли рядовые, которые согласились присоединиться к незапланированной вечеринке и все пошло не по правилам субординации? Или они решили заказать девушек из очая? Или они с Кирой настолько двинулись, что уснули в обнимку — но Кира не мог так сладко пахнуть. И девушек заказать не мог — не в отряд, Изуру был правильным до чертиков даже в состоянии полной некомпетентности. И ни одна из рядовых, ни одна из руконгайских девушек, никто в Сейретее не источал реяцу с ароматом благовоний, тропических цветов и свеженапечатанных книг — кроме… Черт. Этого не может быть. Только не она. Шуухей понял бы, если бы, будучи пьяным, пошел к Рангику, но рядом с ним была не Рангику. Его тянуло к Нанао; он любил Мацумото, но тянуло его к Нанао, и иногда ему казалось, что его разрывает напополам. И с каждой из женщин у него все было безнадежно. Хисаги заставил себя открыть глаза, смутно надеясь, что реяцу ему приснилась или почудилась, но все надежды рассыпались прахом — рядом с ним спала Исе Нанао. Комната тоже явно принадлежала ей — аккуратная, чистая, без единой пылинки, с горой документов на письменном столе. Окно было открыто нараспашку, веселый теплый ветерок колыхал занавески. Он сошел с ума, если залез к ней через окно — и почему тогда она не отрезвила его? Почему не вырубила магией? Почему не позвала рядовых или своего дядю? Он же не сделал ничего… ужасного? Хисаги захотелось провалиться под землю или прямо сейчас распороть себе живот, совершив сеппуку. Что-то сонно пробормотав, Нанао открыла глаза. …или не Нанао? Целых полсекунды Шуухей надеялся, что это любая другая похожая девушка, но потом его озарило — Нанао была без очков. С распущенными волосами. В белом ночном юката. Она была красивой и в обычной жизни, но когда она была такой… Хисаги застыл, неверяще любуясь ею. Потянувшись за очками, Нанао надела их на нос и разрушила часть очарования, но даже так она была совсем другой и невероятно прекрасной. Только теперь могла видеть его восхищенное лицо. …сейчас он правда смотрел на нее, как на божество, потому что только на божеств смотрят так — с восторгом, страхом и благоговением. Нанао зарделась, теряя все возмущенные слова, которые хотела сказать, и утопая в этом темном взгляде, в глазах, откуда из глубины зрачков смотрело на нее ее отражение. Первым зрительный контакт разорвал Хисаги — отодвинулся от Нанао и склонился в настоящем догэдза, прижимаясь лбом к полу. — Простите, — выговорил он. Нанао казалось, что она видит его впервые: черные волосы растрепались сильнее обычного, у него были мускулистые руки, смуглая кожа, широкие плечи, когда он стоял в поклоне, воротник открывал шею. От него пахло саке, немного потом и чем-то мужским. Он был ее соулмейтом. Она была женщиной из рода Исе. Нанао выпрямила спину, надевая свою привычную броню замкнутой вежливости, еще раз поправила очки, сложив руки на коленях. Хисаги не шевелился. — Надеюсь, впредь такого не повторится, — сказала она, стараясь говорить как можно более равнодушно. — В противном случае мне придется принять меры. Вы были пьяны и не соображали, что делаете, но вы не сделали ничего плохого, поэтому можете считать, что вы прощены. Медленно Хисаги поднялся. Сел на пятки, так же медленно встал, чуть покачнувшись. Шагнул к окну спиной вперед, опираясь бедрами на подоконник. Еще раз поклонился — и исчез в шунпо. Нанао хлопнула себя по щекам. Было одновременно грустно, смешно и стыдно; она впервые провела ночь с мужчиной.***
Хогиоку переливался разноцветными гранями. Айзен провел кончиками пальцев по холодному металлу, любуясь его сиянием — этот артефакт мог выполнять желания, мог буквально все, и, если бы он применил его, чтобы разорвать связь соулмейтов, мог бы освободиться от Хинамори. Просто убить, и все. Или подчинить, вынудив ее быть всего лишь марионеткой, пользуясь ею, как он хочет. Было бы прекрасно заполучить такую игрушку и одновременно оружие — как маг кидо, Момо все еще была непревзойденна, и она, в качестве его куклы, стала бы вдобавок рычагом давления на Готей — многие не захотели бы причинять ей вред. Очень многие. Думая о том, кто из высшего командования тринадцати отрядов близко дружит с Хинамори, Айзен с удивлением понимал, что… почти все. Хицугая был ее другом детства, с Кирой, Ренджи, Рукией и Хисаги она была знакома с Академии, с Исане, Кийоне, Рангику и Нанао подружилась, еще будучи рядовой. Укитаке и Кьёраку она тоже нравилась, и даже змееныш-Гин нашел с ней общий язык. Даже Ямамото хорошо к ней относился, чуя в девчонке родственную ему стихию огня, а Сасакибе ценил ее за исполнительность и безукоризненный порядок в отчетах. Айзен потер переносицу. Проблема была только одна — если он разорвет связь с Момо через Хогиоку, Хогиоку потеряет все свое могущество. Разрыв связи был опасен и сам по себе, даже с использованием столь могущественного артефакта, и, так как зависимым был он, то и рисковал тоже он. Было бы глупо умереть, избавляясь от родственной души. Разве он может сдаться так просто? Он собрался стать богом, и отступит перед всего лишь девушкой? Она его не хочет — значит, захочет. Значит, нужно иначе, не так, как изначально планировал. Не получается соблазнить физически — может получиться соблазнить по-другому. Момо уже видела, какой он, и сама признала, что он красив… поэтому ей нужно счесть красивым не только его тело, но и найти красоту в его душе. Всего лишь надеть очередную маску. Ничего сложного.