Разбитое солнце

                    — Котята! Все любят котят! — Сатору лежал на животе, уткнув подбородок в чашу из ладоней. Кадзе зашивала порванный рукав своей юкаты. Пламя в керосиновой лампе плясало под порывами ветра — над домом бушевала гроза.       — Ну же, Кадзе-чан, неужели ты не любишь котят? Никогда не смотрела видео с ними, м?       Кадзе закатила глаза: успела сто раз пожалеть, что спросила у Сатору, что он любит. Может, виной была погода, или то, что лето — вообще одинокая пора, ведь даже жители деревни не приходят, потому что почти не болеют… Но Кадзе внезапно подумала, что рада живому общению и тому, что Сатору трещит без умолку. Сейчас его длинное тело занимало почти всю комнату, но это не создавало дискомфорт — наоборот. Ей было уютно от чужого присутствия.       — Вообще-то я имела в виду людей. Людей, Сатору. Ты их когда-нибудь любил?       — Людей? — Сатору поднял глаза к потолку. — Да, любил, конечно. Я любил Сугуро. И Сёко люблю. Масамичи-сенсея тоже. Ну, и Мегуми, ведь он, по сути, мой подопечный… На счёт Утахиме поспорю, но вот Мей Мей точно… У меня огромное сердце, Кадзе-чан, места на всех хватит!       Кадзе покачала головой и грустно улыбнулась. Либо у Сатору в груди незаживающая рана, схожая с её, либо он никого никогда не любил по-настоящему.       — А мама? — спросила она тихо. Странно, что, перечислив кучу имён, Сатору не сказал о главном.       — Мама? — Он свёл брови к переносице. — Я не помню маму.       — Она умерла?       — Нет. Думаю, что нет, просто… — Сатору криво улыбнулся, — таких как я не растят обычные женщины. Меня отдали в обучение старейшинам клана, а мама… С ней мы виделись раз или два в году на праздниках. Я жил с ней до трёх лет, пока не стал видеть Проклятья.       Он упёрся щекой в локти, сложив их на полу.       — Не понимаю, почему все придают столько веса родственным связям. Всё, что мне дали родители — жизнь, и только. — Сатору резко поднял глаза на Кадзе, они засверкали так ярко, что показалось — ослепла. — Выходит, ты тоже теперь моя мама, Кадзе-чан! Хочешь, буду назвать тебя окасан?       — Только попробуй, — проворчала она, борясь с внезапно нахлынувшей жалостью. Кем же ты был, Сатору, раз даже право на детство отняли?       Дождь продолжал барабанить по крыше, гроза уже громыхала высоко в горах. Сатору вышел на энгаву: его высокий силуэт, озаряемый вспышками молний, вырисовывался на васи, как рисунок. Кадзе вздохнула — простудится же. И так пока слабый, сейчас любая болячка прилипнет с лёгкостью. Она вышла за ним и невольно взглянула сперва на его высокую фигуру. Молнии вспыхивали и отражались от глаз, которые были слишком голубыми.       — Красиво. — Его голос почти утонул в грохоте бури, а выглядел Сатору так, будто видит грозу впервые.       — Красиво, — согласилась она, подумав, что каждая молния оставляет частичку себя в его глазах.                     Привыкшая к одиночеству Кадзе с удивлением начала сознавать, что присутствие Сатору не напрягает. От его веселья отчётливо несло фальшью, и именно поэтому она играла в поддавки, ворча и огрызаясь. Даже улыбка Сатору порой казалась приклеенной, будто так надо. Он, словно слепой, пытался отыскать себя прежнего и шёл к свету наощупь. Маг без ранга — она не могла представить, что он чувствует сейчас: представлять было страшно. Иногда он замолкал и будто вываливался из реальности, и тогда Кадзе становилось жутко: глаза распахивались, зрачки становились крохотными, а на губах играла безумная улыбка. В такие моменты он ничего не видел и не слышал, бесполезно было звать, потому она стремилась оказаться как можно дальше. А потом Сатору появлялся как ни в чём не бывало и начинал шутить. Он весь состоял из загадок, но Кадзе не была уверена, что хочет их разгадывать.       И всё-таки, что с ним случилось?..       Сатору рассматривал жука, ползущего по доскам энгавы, когда на дорожке появилась маленькая девочка. На вид лет десяти, не больше, в потёртых джинсах и майке с забавным принтом. Сатору невольно улыбнулся: а ведь уже успел забыть, что нормальная жизнь не так уж и далеко. Заметив его, девочка остановилась и настороженно посмотрела.       — Вы кто? А где Кадзе-сан?       — А ты кто? — Сатору склонился к ней, не поднимаясь, но она отшатнулась.       — Я Намори Мика, Кадзе-сан делает для бабушки мазь для суставов.       — А я — Сатору. Пойдём, Кадзе на заднем дворе.       Он поднялся, опираясь о столб, и протянул руку. Мика с сомнением посмотрела на неё, но всё-таки вложила ладонь.       После грозы в саду задержалась приятная свежесть. Осень в горах приходит быстро, может, это были её первые шаги. Кадзе стирала простыни в большой лохани, когда показались Сатору и Мика.       Мика приходила два раза в месяц в одно и то же время, но с Сатору ни разу не сталкивалась — так получалось, что он спал. И сейчас, увидев их вдвоём, Кадзе невольно замерла. Он улыбался с возмутительной искренностью, пробиравшей до костей. Такое невозможно имитировать: Сатору совершенно точно любил детей и умел с ними обращаться. Потому что Мика вовсю рассказывала о школе и том, что каникулы скоро закончатся, и доверчиво держала за руку.       — Сенсеи тоже не хотят, чтобы каникулы заканчивались, — весело сказал Сатору, выпуская ладонь Мики. — Так что будьте к ним снисходительней.       — Кадзе-сан, здравствуйте! — Мика коротко поклонилась. — У вас такой красивый парень!       — Он не…       — Да, Кадзе-чан счастливица, — кивнул Сатору, подмигнув. Кадзе закатила глаза: и зачем он это сказал? Теперь вся деревня будет знать, что она живёт с мужчиной. Не то чтобы Кадзе заботила репутация, но никому не хочется, чтобы закрепилась репутация распутной женщины.       — А когда вы поженитесь?       — Да, Сатору, когда? — Кадзе скрестила руки на груди и вернула торжествующий взгляд. Давай, выпутывайся.       — Поженимся? — нервно хохотнул Сатору и потёр затылок. — Понимаешь, Мика, не все отношения между мужчиной и женщиной заканчиваются свадьбой.       — Но вы же живёте вместе. Выходит, попользуетесь и бросите? — Мика сжала кулаки, а у Сатору отвисла челюсть.       — Откуда такие познания? Не рановато ли для твоего возраста?       — Так что, вы из таких мужчин? — требовательно спросила Мика, тоже скрестив руки на груди.       — Нет, конечно, — смех Сатору стал более нервным. — Понимаешь, у нас пока не слишком серьёзно, и вообще мы спим в разных комнатах. — Он с мольбой посмотрел на Кадзе: её губы дрожали, пытаясь сдержать смех.       — Он мой пациент, Мика-тян. Я его лечу.       — А-а, — протянула Мика, снова вернув Сатору своё расположение. — Тогда ладно.       — Пойдём, я дам тебе мазь. — Она положила ладонь на плечо Мики и, проходя мимо Сатору, хмыкнула: — Выжми простыни, женишок.                     — Ты давно тут живёшь? — спросил Сатору вечером. Оглушительно трещали сверчки, ухали совы, ветер шелестел в ветвях — отчего ему казалось, что здесь тихо? И днём и ночью окружают звуки, одинаковые, но всё же всегда разные.       — Почти шесть лет. — В отличие от него, просто попивавшего чай, она плела корзину, ловко переплетая широкие полосы разрезанного и высушенного под прессом тростника.       — И всё это время одна? — Сатору облокотился о стол и положил подбородок на кулак.       — Разве похоже, что я жалуюсь? — улыбнулась Кадзе, не отрывая глаз от работы.       — Я бы так не смог.       — Ничего, оклемаешься и вернёшься в своей яркой шумной жизни.       — Ты так считаешь? — задумчиво протянул Сатору, рассматривая тени на её лице. Тонкие и длинные — от ресниц, одна слева от носа, и крохотная на подбородке. С виду очень гладкая кожа, так и манит по ней провести.       — Что? — А глаза подняла, и сердце с ритма сбилось.       — Что у меня была яркая и шумная жизнь.       — Уверена.       Сатору выпрямился и натянул беззаботную ухмылку.       — В точку, Кадзе-чан!       Когда-то так и было. Пока не убили почти всех, кто был дорог. От прежней жизни осталось пепелище, как выжженная дыра в Сибуе.       — Не делай так, — нахмурилась она.       — Как? — Он хлопнул ресницами.       — Не прячь свою боль за улыбкой, позволь себе погоревать. — Кадзе внезапно положила ладонь на его щёку и посмотрела прямо в глаза. — Любое горе можно пережить.       Сатору сглотнул. Взгляд заметался по её лицу.       — А ты? Ты пережила? — спросил он тихо-тихо. На удивление, Кадзе не вспылила. Задумчиво улыбнулась, пожала плечами, опустила руку и вернулась к работе.       — Не знаю. Может, да.       Через несколько минут они уже болтали о преимуществах ячменного сахара перед тростниковым, и никто больше не поднимал эту тему.                     Это случилось спустя несколько дней: точка невозврата, после которой жизнь начала меняться и несётся то ли вверх, то ли вниз — не разобрать, но внутренности сжимаются от восторга и ужаса. По тёмно-синему августовскому небу плыли редкие облака. Сатору сидел, прислонившись к сосновому стволу, Кадзе лежала в траве. Их прогулки стали увеличиваться, сада уже было мало, поэтому они начали выходить в лес. Недалеко — на дальние расстояния Сатору был пока не ходок. В этих прогулках всегда было что-то медитативное. Неторопливые разговоры ни о чём, тихое поскрипывание дзори под тяжёлыми шагами Сатору, тяжесть его руки на плече, когда он уставал и опирался на неё…       Сейчас Кадзе смотрела на него снизу-вверх. Широкая ладонь лежала рядом с её головой, переплёт вен на ней поднимался вверх и прятался за рукавом кимоно чуть выше запястья. Край рукава уже истрепался, но это почему-то не огорчило. Хотя стоит всё же сходить в деревню и поспрашивать, может, у жителей есть ненужная одежда. Правда, там нет никого роста Сатору, так что со штанами всё равно будет проблема…       — Ты ладишь с детьми, — протянула Кадзе задумчиво.       — Люблю их. — Сатору пожал плечами. — Они забавные. И искренние.       — Своих нет?       — Своих? — Сатору опустил на неё глаза и легко улыбнулся. — Нет, насколько мне известно.       — Я когда-то хотела двоих. — Кадзе не знала, зачем это говорит, просто воспоминания о прошлом, оказывается, давно не причиняли боли. А она даже не заметила, как это произошло.       — Ничто не мешает завести их сейчас, — осторожно сказал Сатору.       — С кем? — хмыкнула Кадзе и замерла. Испуганно уставилась на Сатору.       — Детей не обещаю, но обещаю, что напомню, как их делать, — ухмыльнулся он и вдруг склонился к ней. У Кадзе сердце подпрыгнуло в горло, когда его тёплое дыхание коснулось губ. Она смотрела, как приближается его лицо, и паника колотилась в висках. В последний момент Кадзе отвернулась, и поцелуй пришёлся в щёку. Маленькое клеймо, которое обожгло кожу. Легко оттолкнув Сатору, она села. Он моментально поднял руки вверх:       — Прости, Кадзе-чан. Насилие не про меня. Но, — Сатору склонил голову на бок, — неужели я совсем тебе не нравлюсь?       — Дело не в этом. — Она поджала губы. — Я так не могу: когда без любви и не в браке.       — Ты такая старомодная, это мило. — Сатору улыбнулся без насмешки — тепло. — Но иногда секс — не таинство, а просто способ снять напряжение. Для этого не обязательно каждый раз жениться или влюбляться.       — Ты когда-нибудь любил? — резко спросила Кадзе. Сатору понял — на этот раз шуткой не отделаешься. Слишком много было во взгляде напротив открытости и беззащитности. Чего-то тонкого и невесомого, как паутина, что тянулось от неё к нему.       — Нет. Не любил. — Он всё же не сдержался: скрыл внезапное смущение за дурашливой улыбкой: — Если ты про любовь, которая бла-бла-бла, самая-самая, когда весь мир для неё…       — А я любила, — тихо сказала Кадзе. Посмотрела на руки, лежащие на коленях.       Он не знал, что сказать. Чувствовал себя чужаком, случайно забредшим на похороны чужих близких. Любовь. Кто бы объяснил, что она из себя представляет? Сатору рос в поломанном мире, там, где резьба давно сорвана, и фонтан хлещет, не переставая. Любовь. Он не умел и не пытался научиться любить — а смысл? Ради чего менять себя, когда у тебя всё есть и так? Любовь.       Гето уничтожил всё, что в нём было, своим уходом. И тогда Сатору понял, что значит любовь.       Больше испытывать подобное он не желал. Ни к друзьям, ни к женщинам — никто не заслуживал и толики его сердца. Сильнейшего в своё время едва не погубила замешка из-за этой любви — когда заключили в тюрьму, пока он предавался слабости. Нет. Сатору не хотел больше ни любви, ни тоски, ни жалости. Ничего. Проще плавать на поверхности, чем нырять на глубину.       И Кадзе… Милая, нежная Кадзе не вызывала ничего, кроме лёгкой симпатии… Нравилась. Она ему нравилась, и от этого наивного определения под солнечным сплетением щекотало. Сатору говорил себе, что это от скуки.       Скука вела его взгляд, заставляя следить за передвижениями Кадзе по саду. Она же вынуждала приходить на кухню, когда Кадзе готовит, и мешать, маскируя попытки лишний раз дотронуться за попытками помочь. И только скука нагибала гордость и просила пройтись на закате по саду. Ведь Сатору уже давно не Сильнейший и может принять чужую помощь.       Он тянулся к ней день за днём. После того неудавшегося поцелуя мысли как с ума сошли. Естественно, дело было в том, что она отказала. Никто и никогда не отказывал ему. Конечно, только в этом и была причина, что Сатору подолгу задерживал на Кадзе свой взгляд и старательно игнорировал участившееся сердцебиение. Она не вызывала у него ничего, не больше, чем обычные девушки, которых хотелось уложить в постель. Только обычно эти девушки сами выпрыгивали из трусов. Кадзе, наоборот, в эти трусы ещё тщательней закутывалась. В три пары. И кимоно сверху. Чтобы если разрезать, то лишь ножом или Бесконечностью.       Сатору не лгал: никогда не прибегал к насилию с женщинами. Не видел смысла брать то, что тебе не дают добровольно. Потому точно знал: либо она даст себя сама, либо надо об этом забыть. Но с каждым днём желание росло вне зависимости от него. Росло, и Сатору всё меньше мог его контролировать. Была ли в том вина растущего безумия, или сила, оставшаяся без хозяина, решила хлестнуть наотмашь — Сатору не знал. Но надеялся, что сможет взять под контроль силу до того, как она причинит Кадзе боль…