Мир нашей свободы

      Моим первым слово стало «роман». Да, необычный выбор, но я так часто слышал его в желтом доме, что произнес именно его. Маме, как рассказывали не становилось хуже, но и лучше тоже не становилось. Отец пару раз в неделю мог передать нам деньги на лекарства и детское питание, из-за того, что ему не нравилось то, чем меня могут кормить здесь, пока мать пьет препараты.       Мне дали имя Натаниэль Веснински. Папа назвал, мама была бессильна, не хотела сопротивляться да и не смогла бы. Рассказывали, что она вообще не хотела ко мне подходить. Что даже я — грудной младенец был настолько похож на отца, что у нее иногда случались срывы. Если бы не камеры в ее палате, то скорее всего я был бы уже мертв.       Я не помню большую часть своего детства, местный психолог, который работал в желтом доме ежедневно, после объяснил мне, что так моя психика старается «спасти» меня от травмирующего опыта. Бред. Тогда зачем они рассказывали мне это? Зачем отец рассказывал о том, что мать делала во время беременности? Почему они все хотят чтобы я ее ненавидел? Что мама такого сделала? Он ведь ее такой сделал. Натан. Это Натан монстр, а не мама!       Самое раннее мое воспоминание, день благодарения, мне было 5 лет и в этот день я встретил отца. Работники потом объяснили то, что Мэри умоляла их не давать меня ему, не давать этому монстру на растерзание и они соглашались, ведь мама только шла на поправку. Она мало говорила и сильно исхудала, смотрела на меня мертвым, потемневшим взглядом… Просто существовала в этих четырех стенах. Я был непоседливым мальчишкой, рисовал на стенах, бегал по коридорам, катался на инвалидной коляске, за что отхватывал праведного гнева мамы, вечно ходил с синяками и мечтал о том, чтобы встретиться с папой. Я рисовал его на рисунках. Медработники говорили, что из-за его рыжих волос и пышной шевелюры тот похож на грозного льва, который так же очень хочет со мной увидится. На рисунках он выходил паршиво, голова человека, а грива, как у льва, большой кошачий нос и меч в руках, который защищает нас с мамой от темноты. Так врачи объясняли мне, что с мамой не так. — В ней посилилась тьма, дорогой. — Перебирая сильно отросшие волосы проговорила одна из работниц. Ее звали Герда. Ее имя полностью оправдывало ее сущность*, была крупной, высокой, темнокожей женщиной, которая взяла нас с мамой под крыло. Поила и меня и мать с ложки и укладывала спать. Иногда я слышал как она плачет… Выменивая свои рисунки на дополнительное печенье, всегда отдавал его ей. Она обнимала меня и целовала в макушку. Я думал, что делаю ее немного счастливее. — Мы помогаем ей. Ниэль, мы поможем ей. — Она верила в то, что говорит, ее глаза горели решимостью. Я тогда быстро-быстро закивал, а она меня расцеловала, все лицо было в светло-розовой помаде, которую Герда так любила использовать в своем дневном макияже.               Ноябрь наступил очень быстро. День благодарения был так же очень скоро, Герда показывала мне как молиться, ведь это было так «важно». На улице были огромные лужи, я прыгал по ним в желтых резиновых сапогах и с пластиковой уточкой, которую учил плавать в том самом болоте из грязи и травы. А она все тонула и тонула, а я ее спасал. Мое внимание привлек смех со стороны веранды. Тогда я увидел улыбку мамы, впервые она посмотрела на меня тепло, со всей нежностью серых глаз, такие были только у нее, напоминали снежную бурю, каждый раз когда она злилась, ураган, когда плакала, блеск серебра, когда была счастлива… Прямо как описывали в любовных романах Герды, которые та читала нам перед сном, пропуская все пикантные сцены. Мэри с Гердой играли в шахматы. Герда всегда проигрывала, но никогда не расстраивала из-за проигрыша, наоборот, радовалась за каждого, кто выигрывал. Я так сильно начал улыбаться, что щеки закрывали глаза, а челюсть ныла. Мама подозвала меня и усадив себе на колени, всеми силами старалась уложить непослушную прядь волос, которая выбивалась из колоска, тот был так аккуратно и тщательно заплетен мне мамой. — Тебе очень идет эта прическа, Ниэль. — Из-за слов Герды всегда хотелось хлопать в ладошки, а от «Ниэль» расплыться лужицей счастья на полу и больше никогда не вставать. Не знаю откуда это пошло, но точно знаю, что не против такой формы имени. — Спасибо! — Готов сегодня встретиться с папой, дорогой? — Я обернулся к маме, пачкая ее юбку грязью из лужи, но той было все равно. Ее голос был печальны, а улыбка почти померкла на ее бледном исхудавшем лице. Осенний ветер заставлял поежиться, на щеках появлялся румянец. Было прохладно. Герда накинула плед на нас двоих, а сама пошла за еще одним пледом для себя. Я взялся ледяными руками за ее лицо и поднес близко-близко к своему, выдыхал через рот, чтобы теплый воздух не позволил маме замерзнуть. — Я готов. Но мама, не переживай. Я всегда буду с тобой. — Я так старался заверить ее в том, что никто не сможет нас разлучить, что казалось, пытаюсь заверить и себя самого. Ужасно картавил, даже представить боюсь, как это звучало, но меня понимали, они смеялись и мне доставляло это радость.       Герда отвела нас в просторное помещение с игрушками и большим диваном, стены были без картин или светильников. Я был в этой комнате первый раз. На потолке горела единственная лампочка то и дело гасла и зажигалась вновь. Когда работница хотела уйти, неосознанно схватил ее за юбку. Она погладила меня по волосам и удалилась. Пятилетний я, даже представить не мог какого человека я ждал все жизнь. Но меня не останавливали. Мама помрачнела, когда в коридоре раздались громкие, тяжелые шаги. Я забрался на диван рядом с ней и взял за руку. Моя была совсем крохотной по сравнению с ее. Слегка поднявшись, прошептал «Все будет хорошо, не бойся», а она просто прижала меня к себе сильнее.       В комнату зашел он, ночной кошмар мамы. Мой отец. Он был одет в дорогой костюм, стоял с огромным букетом всевозможных цветов. Мама говорила, что его взгляд был таким же, как когда они только познакомились. Говорила, что внушала самой себе то, что он сделал с ней. Не хотела вестись на какие-либо провокации… Отец робко подошел ближе и сел на колени перед нами. Отчетливо помню звук с которым трещали нитки. Он не взглянул на меня, смотрел только на нее. Его глаза были точь-в-точь как мои, напоминали глубокий Атлантический океан, на фотографиях который мне показывала Герда. Печаль — это единственное, что выражали его глаза, я видел то, как слезы накапливались в слезном мешочке. У мамы тряслись руки, мне было страшно, страшно, что сейчас случиться что-то из-за чего маме снова будет плохо. Натан положил свои руки, огромные руки на ее, это было так нежно и осторожно и если бы кто-то сказал, что это сделал Натан Веснински… Я бы не поверил. Папа склонил голову к ее рукам, расцеловывая каждый миллиметр поверхности холодной кожи. Он что-то неразборчиво шептал, на маминой юбки, помимо грязи и разводов от дождя прибавились новые пятна, от слез Натана. Я впервые после появления мужчины в этой комнате взглянул на маму и увидел то, что она изо всех сил старается не произносить никаких звуков. Она плачет, смотря на его рыжую копну волос, смотря на его содрогания, смотря на то, с какой аккуратностью он держит ее руки. Мне не нравилось то, что она плачет. Я не хотел этого. Со всей своей детской силой я ударил отца по голове. Когда он не отреагировал, никто из них, тогда я просто влез между ними и оттолкнул отца. — Зачем вы делаете моей маме больно? — Кричал я. Она смогла наконец-то вздохнуть полной грудью. Отец приходил в себя некоторое время, а потом мягко улыбнулся. — Почему вы улыбаетесь, пока она плачет? — Не знаю, разобрал ли он все то, что я говорил, но улыбаться прекратил. — Натаниэль, сынок… Извини, что меня так долго не было. — Он снова приблизился к нам с мамой. — Ты так похож на меня. Молодец, что защищаешь маму. — Защищал от него же самого, не думаю, что это то, чем должен гордиться пятилетка. — Мэри, дорогая, умоляю прости меня. Я был глуп, меня настолько затянула работа, что я не смог справиться с этим. Навредил тебе, Натаниэлю, всем нам. Это все моя вина.       Мэри не смотрела на него. Ковыряла заусенцы на руках и ломала и так ломкие от лекарств ногти. В свете лампочке поблескивали ее несколько седых прядей, но она выглядела все так же прекрасно. Как только он подобрался еще ближе, то я еще раз хлопнул его по голове. — Я подам на развод. — Совсем тихо проговорила мама. Отец прислонил голову к ее ступням. Он повторял «Прости», «Дай мне шанс», «Прошу прости меня, дорогая» и многое другое, но она просто встала и ушла.       Я остался с ним на едине. Он выглядел совершенно разбито и подавленно. Почему-то я был уверен, что не могу оставить это и не помочь. Он остался сидеть на полу, а я взяв с пола свою уточку и сел возле него. Его рука казалось в миллионы раз больше моей и если он возьмет мою любимую игрушку, то обязательно сломает. Спустя пару тычков в его руку, он обратил на меня внимание. Мы действительно были практически копии друг друга. Думал, что вырасту и буду как он, такой же огромный, с мечом в руках и буду защищать маму от тьмы. Папа с удовольствием взял игрушку, которую я протягивал. Так же аккуратно, как когда держал мамины дрожащие от холода руки. — Рыжий лев. — Что? — Вы лев, огромный рыжий лев. А Герда рассказывала мне, что львы всегда защищают свою семью. Всегда. — Я поднял свой указательный палец и ткнул в его большой нос. Он улыбнулся и посадил меня к себе на колени. — Я так ждал, когда вы придете, когда будете защищать маму от тьмы. Вы ведь будете? — Натан замолчал. А потом кивнул и и обнял меня. Он практически полностью укрыл меня в своих объятьях. — Конечно буду. Мы с тобой вдвоем будем это делать, если она простит меня. — Я подозвал его поближе и сказал «Просто защити ее от тьмы».       Спустя небольшое количество времени отец ушел. За мной пришла Герда и отвела к маме. Она выглядела грустной, так как не выглядела уже давно. Глаза снова потеряли хоть какую-то искру и счастье. Снова спряталась в углу комнаты на кровати закуталась в пушистое одеяло. Я подскочил к ней, запрыгивая на кровать и обнимая это нечто из одеяла и подушек. — Мама! Он защитит тебя! Он рыжий лев, будет на охране твоих снов и никому не даст до тебя до коснуться. — Я так возбужденно кричал об этом, что мама рассмеялась. Герда смущенная и покрасневшая шикнула на меня, но это только прибавило смеха. — Дорогой, я думаю Герде не следует так много читать тебе романов. Давай, ложись ко мне, пора спать. — Мама помахала Герде, тихо сказав «спасибо» и накрыла меня одеялом. — Как бы он нас не разорвал. — Он не сделает нам больно. — Сказав это я прижался к маме сильнее обнимая ее талию и уснул вдыхая запах лаванды, который исходил от всех постиранных вещей.