Шарлатан и шарлатанка

Когда они вывалились из «Лаcки Шаресс» на улицу, по-прежнему шел дождь. Нет, не просто шел: дождь лил как из ведра. Осень окончательно вступила в свои права, и кроны, еще недавно зеленые, медью и золотом осыпались на тротуары. Главная дорога, ведущая в город, влажно блестела в свете магических фонарей, вся покрытая раскисшими листьями. Близился третий час ночи. У городских ворот не было души. Доблестная охрана, днем не подпускавшая никого даже на пушечный выстрел, теперь пряталась по домам, и лишь несколько Стальных Стражей по-прежнему мокли на своем посту, одинаково безразличные и к низвергающимся с неба потокам воды, и к ветру, и к неожиданной для октября холодрыге. Дайна подобной стойкостью похвастаться не могла. Увидев, как бушует стихия, она замерла на пороге «Ласки», не решаясь сделать следующий шаг. В «Ласке» было тепло, в «Ласке» горел камин, наконец, в «Ласке» подавали горячее вино и сладкий пирог с ревенем, и ей совершенно не хотелось покидать гостеприимное лоно борделя ради очередного приключения, тем более в такую погоду. Если бы не сжимающая ее руку ладонь Астариона, она немедля повернула бы назад, однако вампир был настроен решительно: — Давай, давай, пойдем. Нас не остановили орды гоблинов, нас не остановил сам Миркул. Разве нам может помешать маленький дождик? Легко тебе говорить, подумала Дайна, ты-то не ощущаешь холод, как ощущаю его я, по какой-то счастливой случайности задержавшаяся среди живых. Конечно, Астарионово рвение и внезапно проснувшаяся в нем склонность к ночным авантюрам согревали ее сердце не меньше, чем камин «Ласки» недавно согревал промокшие от вездесущей сырости сапоги, но все-таки она спросила: — А обязательно идти сейчас? Мы не можем заглянуть к портнихе утром, как все нормальные люди, а не красться в ее мастерскую под покровом ночи, будто воры, решившие ограбить королевскую сокровищницу? Астарион закатил глаза — что за нелепый вопрос? — и ответил снисходительно: — Конечно можем, бусинка. Мы даже можем заплатить портнихе денег, если Хальсин еще не спустил всё наше состояние на услуги очаровательных и непомерно дорогостоящих дроу. Мы всё можем. Но подумай сама: разве это будет весело? Голос у него был как бархат. Противиться таким вкрадчивым интонациям не смогли бы даже гораздо более сильные духом и телом девицы, чем Дайна, и Астарион, само собой, прекрасно это знал. Дайна вздохнула, глядя, как дождь барабанит по оставленному без присмотра перевернутому корыту и как бурлящие потоки грязи струятся вдоль мостовой, унося утлые лодочки жухлых осиновых листьев, и обреченно сказала: — Ну хорошо. Ладно. Уговорил! С решительностью, с которой Клинок Фронтира обычно бросался на всех встречных чудовищ независимо от степени их свирепости, Астарион шагнул с приступки на мостовую, грациозно минуя практически бездонную лужу, разлитую у входа в «Ласку Шаресс», и подал Дайне руку, словно благородный лорд, решивший помочь благородной леди покинуть карету и проследовать на бал. Делать было нечего: проклиная всех богов за слишком скверную погоду и слишком раннюю осень, Дайна последовала за ним под дождь. Ей изящества не хватило, и ширины шага тоже, так что лужа влажно хлюпнула у нее под сапогом, разбрызгивая густую, словно вчерашняя похлебка, грязь. Ну и ладно, подумала Дайна. Ну и пусть. Не жалеть же старую обувь? Ей все равно пора на свалку, и не только ей. К черту стоптанные сапоги, грязные потрепанные галоши и вышедшие из моды бесформенные ботинки! До свидания, дырявые рубахи, безыскусные дублеты и штопаные штаны, знававшие лучшие дни! Пришло время купить — или, если Астариону так веселее, украсть — шелковую блузу, атласный жилет, хорошенькие бархатные туфли, брюки со штрипками и кружевные панталоны. — Потом мы, конечно, запишем тебя к приличному портному, — уверил Астарион, бренча увесистой связкой воровских инструментов, — но за неимением лучшего… За неимением лучшего придется подобрать что-нибудь из того, что можно раздобыть в Ривингтоне. Хотя Ривингтон, — поморщился он, — конечно, отнюдь не храм высокой моды. Наконец он выбрал подходящую отмычку и принялся колдовать над замком, склонившись на пороге в три погибели. Пока отмычка скрежетала в железном нутре, Дайна глазела по сторонам, делая несколько дел сразу. Во-первых, она оглядывала улицу в поисках припозднившихся прохожих и любопытных зевак, высовывающихся из окон (к счастью, в два часа ночи в Ривингтоне не сыскалось ни тех, ни других). Во-вторых, она постоянно проверяла, не покажется ли рядом Страж, совершающий свой дежурный обход (где-то в отдалении, за домами, громыхали при каждом шаге его стальные доспехи). В-третьих, и это занимало ее больше всего, она любовалась нарядами, выставленными в высоких, как окна дворца, витринах. Конечно, это была не самая лучшая полотняная лавка в городе — в конце концов, стоит ли многого ожидать от Ривингтона? — но после стольких месяцев, которые Дайна провела вдали от благ цивилизации, даже скромные ривингтонские витрины казались ей пределом мечтаний. Ах, эти разноцветные, как россыпь леденцов, шляпные коробки! Этот бархат, нежно мерцающий в свете фонарей, этот шелк, струящийся с застывших в причудливых позах манекенах, лишь секунду назад, казалось, танцевавших модный в этом сезоне вальс! А нитки ожерелий! А туфли с начищенными пряжками! — Давай побыстрее, — шепнула Дайна, с трудом отрывая взор от флакончиков с духами, составленных так, что вместе они образовывали высоченную и очень неустойчивую на вид хрустальную башню. — Мне кажется, эта жестянка уже близко. Если она нас сцапает, нам придется посетить не тронный зал лорда Горташа, а его гостеприимную и, вне всякого сомнения, весьма уютную тюрьму. Астарион недовольно фыркнул — не говори под руку, этим делу не поможешь! — но принялся орудовать отмычкой вдвое шустрее прежнего. Жестяные сапоги Стального Стража грохотали за поворотом, постепенно приближаясь. Наконец в замке что-то глухо всхлипнуло, Астарион выпрямился, воровато оглядываясь, спрятал отмычки в карман и, толкнув тяжелую резную дверь, юркнул в темные чертоги лавки, увлекая Дайну за собой. Дверь с громким «бух!» захлопнулась за их спинами, и очень вовремя — в этот самый момент неумолимый механический сторож как раз завернул за угол и начал грозное шествие по улице, на которой они только что стояли. Дайна видела его сквозь двойное стекло витрины. Медленно, никуда не торопясь, металлическая махина печатала шаг по мостовой, выискивая правонарушителей: насильников, грабителей, мелких воришек и прочий сброд, со злым умыслом шмыгающий по городу среди ночи. Возможно, именно поэтому по Ривингтону теперь никто и не шмыгал — никто, кроме вампира и его хвостатой подруги, которым позарез нужно было обзавестись приличными костюмами, чтобы не выглядеть оборванцами на завтрашней коронации, куда будущий эрцгерцог их столь любезно пригласил. Строго говоря, пригласил он одну Дайну и вряд ли рассчитывал, что она придет в компании кавалера, но Дайна не собиралась являться к Горташу на поклон одна. С таким же успехом мышь могла бы наносить визит скучающему коту. Нет уж, еще чего! Конечно, даже она при всем своем таланте к убеждению — а попросту говоря, к вранью — не смогла бы уговорить охрану смилостивиться и пропустить в крепость на Змеиной скале весь ее табор, начиная с грозной Лаэзель и заканчивая не менее грозной Карлах, однако рассчитывала протащить внутрь хотя бы Астариона. Две мыши лучше, чем одна, к тому же у Астариона имелось весомое преимущество: он даже в дремучем лесу выглядел так, словно был рожден для светских приемов, вдобавок прекрасно знал, как вести себя в обществе, как кланяться, как танцевать и как держать все эти бесчисленные ложечки для десертов и вилочки для устриц, чтобы не ударить в грязь лицом. Дайна о подобных премудростях имела представление самое скромное: она выросла на задворках Ривингтона, где во многих семьях никаких вилок не видели вовсе и мясо обгладывали, не снимая с ножа. Не то чтобы Дайна собиралась поразить лорда Горташа изысканными манерами — вовсе нет! — и не то чтобы надеялась произвести на местную публику неизгладимое впечатление новым, с иголочки, нарядом. В конце концов, у нее имелись проблемы поважнее, чем общественное мнение: например, иллитидская личинка в голове и армия Абсолют на подходе. Но нельзя же заявиться в логово врага в таком виде, словно последние несколько недель ночевала исключительно под открытым небом, на сеновалах и в дрянных придорожных тавернах? Нет, она собиралась войти в город как королева — насколько, насколько может походить на королеву тифлингша, выросшая в Ривингтоне и игравшая во второсортном местечковом театре сплошь пиратов да злобных ведьм. Поэтому ей и нужен был мало-мальски приличный костюм… Поэтому — и еще потому, что она была ужасно, ужасно тщеславна. — Мм, лаванда, — протянул Астарион. Тяжелый воздух и впрямь благоухал лавандой, какими-то травами, душистым мылом и тальком. — Очаровательно. Значит, у них тут водится моль. Они зажгли несколько канделябров и ламп: не слишком много, чтобы не привлекать лишнее внимание, но и не слишком мало, чтобы не возиться в потемках. В стеклянных колбах заплясали огоньки, освещая просторное помещение, заполненное коробками, манекенами и шкафами. Лавка госпожи Карми представляла собой одновременно и магазин готового платья, и швейную мастерскую. Всюду были в беспорядке разбросаны ножницы, наборы иголок и прочие портняжные инструменты. На прилавке лежали пухлые каталоги, пахнущие типографской краской; Дайна подозревала, что на их печать ушло целое состояние, так что владелица явно не бедствовала. Астарион со скучающим видом пролистал несколько страниц, не ожидая увидеть ровным счетом ничего достойного, но все же нехотя признал: ладно, сгодится. Его длинные пальцы с нежностью прошлись по отрезам шелка и бархата, разложенным по соседству, смяли шерстяную пряжу, погладили образцы темно-красного, как кровь, муара. Дайна подозревала, что даже своих любовников и любовниц он никогда не ублажал с таким тщанием, с каким сейчас ласкал драгоценные лоскуты заморских тканей, явно представляя сшитую из них одежду на себе. — Ты когда-нибудь задумывалась, сокровище мое, в чем вообще смысл моды? — спросил он, пропуская через пальцы нити невесомых белоснежных кружев. — Почему люди готовы потратить на это великолепие целое состояние? — Как ты догадываешься, у меня никогда не было целого состояния. Она замерла перед большим, в пол, зеркалом, стоящим в центре зала. Отражение оставляло желать лучшего. Рубаха еще не потеряла свежести и выглядела пристойно несмотря на штопку, но сравнения с атласными блузами на швейных манекенах выдержать, конечно, не могла; штаны смотрелись и того хуже, про ботинки нечего и говорить. Волосы от влажности вились сильнее обычного: как всегда во время дождя, призвать их к порядку было невозможно, и черные пряди беспокойной волной ложились на плечи, топорщась каждая в своем направлении. Локоны у лица смягчали и без того мягкие черты, придавая ей вид беззащитной девицы, готовой до скончания века ждать прекрасного принца, который спас бы ее из заточения; бараньи рога, впрочем, портили это впечатление. Бывают ли рогатые принцессы? А хвостатые? В сказках Дайне не встречалось ни одной. Астарион подошел к ней со спины: она не увидела его отражения рядом со своим, но услышала стремительные легкие шаги, которые на секунду нарушили тишину и тут же стихли. Рука, еще недавно оглаживающая драгоценные кружева и ткани, легла ей на плечо, сминая грубую кожу дублета. Нет, у нее никогда не было ни роскошных нарядов, ни изысканных украшений; у нее вообще не было ничего, кроме рубах из крапивного полотна да льняных штанов к ним в пару. Зачем люди тратят на шелк, муар и бархат тысячи — десятки тысяч — золотых? Почему готовы продать душу за драгоценности, которые наденут на один бал и спрячут потом в шкатулку? Да что за вопрос, и самому ничтожному гоблину понятно зачем! Во-первых, это красиво — ничего красивее еще не придумали люди. Во-вторых… — Я думаю, — сказала Дайна, не отрывая взгляда от зеркала, — что за хорошенький бархатный жакет не жалко отдать состояние, потому что бархат — это тоже доспех. Потому что шелк защищает тебя, как солдата защищает кольчуга. Потому что в платье ты принцесса, а в лохмотьях — бродяга. Вот почему. Астарион усмехнулся: видимо, ответ ему понравился. Еще бы: он и в походных условиях ни за какие коврижки не соглашался променять шелковую рубашку на практичное рубище из шерсти. — Знаешь, мне повезло, — сказал он проникновенным тоном, бережно поглаживая ее плечо, — потому что ты не просто красавица, ты у меня еще и умница. Дайна вздохнула: ну вот опять. Слова, слова, слова. — Давай ты не будешь использовать на мне свой арсенал великого соблазнителя, а? Она не позволила голосу дрогнуть и сказала это настолько беспечно, насколько могла, словно не замечая, что руки Астариона в этот самый момент колдуют над шнуровкой ее рубахи с настойчивостью, с которой недавно колдовали над устройством дверного замка. Борясь с непослушным узлом, он вкрадчиво мурлыкнул ей в ухо: — Почему ты думаешь, что я не искренен, душа моя? По его голосу, как всегда, было невозможно определить, серьезно он говорит или лукавит. Он мешал правду и ложь с ловкостью аптекаря, льющего сахарный сироп в горькую микстуру, и сказать, где заканчивается одно и начинается другое, подчас не мог даже он сам. В этом, как и во многом другом, они с Дайной были похожи: она тоже часто произносила вслух совсем не то, что думала, а то, что люди хотели услышать. — Поверь, если бы я хотел тебя соблазнить, — продолжил Астарион очень нежно, пока его невидимые руки стаскивали с нее влажный от дождя дублет, — я бы выбрал для нашего свидания более романтичное место, чем средней руки полотняная лавка, пропахшая лавандой и нафталином. Ах, вот как. Дублет полетел на пол, бренча пуговицами. Дайна обернулась — сколько можно разговаривать с невидимкой? — и сделала шаг назад, отступая к зеркалу, чтобы дать себе хоть какое-то пространство для маневра. Они замерли друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки. Идеальные волосы Астариона во время непогоды тоже вились сильнее обычного, как ее собственные, и он наверняка с трудом удерживался от того, чтобы не пригладить их пятерней, хотя легкий беспорядок, в котором пребывали его локоны, ничуть его не портил. Его ничто не портило: в любых обстоятельствах он выглядел совершенством, сошедшим с иллюстрации к любовному роману. — Ладно, допустим, ты не хочешь меня соблазнить, — сказала она, хотя поверить в это было трудно. — Тогда чего ты хочешь? Астарион не сразу нашелся с ответом: видимо, ему пришлось сперва мысленно отделить правду от лжи, и это потребовало некоторых усилий. — Я хочу того, о чем ты полчаса назад говорила мне в «Ласке Шаресс», — наконец сказал он. От бархатных интонаций не осталось и следа: теперь он говорил быстрее, холоднее и проще, отбросив выверенный театральный тон. — Я хочу видеть этот город под твоим прелестным каблучком, вот чего я хочу. — И под своим тоже, видимо. — Да, и под своим тоже, — легко согласился он; улыбка мелькнула на его губах и сразу исчезла. — Я хочу убить Казадора, поселиться вместе с тобой в его замке и завести кучу слуг. Хочу, чтобы люди обращались ко мне «милорд», а к тебе — «миледи». Хочу, чтобы мы с тобой носили бархат, жемчуга и шелк, потому что мы, моя хорошая, заслуживаем этого как никто другой. Дайна скептически хмыкнула: о да! Тифлингша без роду и племени, в прошлом артистка, а ныне воровка и без пяти минут иллитид, она уж точно заслуживала, чтобы жители Врат Балдура с нежностью лобзали ее бархатные ботиночки, украденные с прилавка второсортной лавки в Ривингтоне. Жаль только, что никто из местных лордов не придерживался того же мнения и скорее согласился бы проследовать на эшафот, чем хоть разочек назвать «миледи» особу, подобную ей. — Этим городом управляют люди, которые ничуть не лучше нас с тобой, — продолжил Астарион, словно прочитав ее мысли. — Если уж начистоту, они намного хуже нас с тобой, хотя мы тоже не образцы добродетели. — По крайней мере ты, — поправила Дайна. — По крайней мере я, — вновь с легкостью согласился он. — Тогда почему мы с тобой должны ютиться дьяволы знают где, пока они живут в роскоши? Если вчерашний бандит может заделаться эрцгерцогом Врат Балдура и вести себя так, будто все обязаны целовать ему руки, уверен, мы как-нибудь убедим местную знать целовать руки и нам. — Если, конечно, завтра нам не отрубят головы прямо у Горташа на коронации, — кивнула Дайна. — Что тоже вполне вероятно. После предыдущей встречи с будущим эрцгерцогом у Дайны на память осталось несколько шрамов. При одном звуке его имени у нее шел мороз по коже, и она предпочла бы никогда больше не сталкиваться с этим на редкость неприятным человеком, по вине которого однажды чуть не распрощалась с жизнью. — Ты не обязана туда идти, знаешь, — вдруг сказал Астарион, внимательно глядя на нее. Иногда он бывал очень проницателен. — На тебе лица нет с той самой минуты, как ты получила его приглашение. Если боишься, скажи мне честно. Честно? Да пожалуйста! — Конечно боюсь! — Дайна передернула плечами и выпалила: — Я боюсь всё время с того самого дня, как меня сцапали иллитиды. Я боюсь гоблинов, боюсь пауков, боюсь гитьянки, боюсь, что в меня попадет случайная стрела, я боюсь этой чертовой личинки в моей голове… И уж конечно я боюсь идти на поклон к Энверу Горташу, который ради этого треклятого камня может легко вздернуть нас с тобой на дыбе. — Но?.. — Но я пойду. Видимо, что-то подобное Астарион и рассчитывал услышать. На тонких губах вновь заиграла улыбка. — И вот поэтому, дорогая Дайна, я так восхищаюсь тобой. В тишине было слышно, как усилившийся дождь барабанит по черепице. Где-то на втором этаже громко хлопнула под натиском ветра ставня. Тут же потянуло сквозняком; огоньки свечей в канделябрах вздрогнули, расплескивая по зеркалам и стёклам янтарное пламя. — Ты можешь подумать, что это вранье чистой воды, потому что хорошо меня знаешь, но будешь неправа. Он шагнул к ней. Длинные прохладные пальцы юркнули вдоль щеки, пытаясь приструнить упрямую прядку. Снаружи снова загрохотал Стальной Страж, шествуя мимо окон. Его тень, огромная, словно тень великана, медленно ползла по лавке госпожи Карми, поглощая льющийся с улицы свет фонарей. — Это не вранье, не уловка и уж тем более не прием из моего «арсенала», как ты соизволила выразиться, чем, кстати, ранила меня в самое сердце. Дайна фыркнула и ничего не сказала, позволяя Астариону продолжать. — Я в самом деле верю, что ты достойна лучшего… И что вместе мы можем это лучшее получить. Хотя помещение благоухало лавандой, она все равно чувствовала исходящий от него тонкий аромат бренди и розмарина, призванный замаскировать тот факт, что он был уже двести лет как мертв. Пальцы скользили по ее коже, как недавно — по кипам шелка на прилавке. Дайна на несколько мгновений прикрыла глаза, позволяя себе окунуться в музыку момента. Стук сердца... Барабанная дробь непрекращающегося дождя, грозящего смыть Ривингтон с лица земли... Скрип несмазанной ставни... Пение сверчка в углу... И мягкий обволакивающий голос Астариона, рассказывающий обо всей той роскоши, которой они будут обладать, когда вкарабкаются на вершину Врат Балдура, избавившись от Горташа и Казадора по пути. — Я поняла, — сказала она наконец, открывая глаза. — Тебе нужна не любовница, а подельница, с которой можно вместе плести интриги. Очень романтично. — Ну зачем так грубо, милая, — вздохнул он, и Дайна снова не смогла разобрать, чего больше в этом вздохе: искренности или притворства. — Мне нужна союзница. Мне нужна исполнительница главной роли. Мне нужна ты, Дайна, во всем твоем великолепии. Ты сама не понимаешь, какой властью над людьми обладаешь даже сейчас... и какой могла бы обладать, если бы приложила к этому немного усилий. О, вампир хорошо владел искусством убеждения: он знал, что она хочет услышать, знал, от каких слов ее сердце бьется чаще, и потому его речь лилась легко, как свежий мед льется из разломленных сот. — Поверь, милая, если ты захочешь, скоро во Вратах Балдура не найдется ни одного мужчины... и ни одной женщины... которых ты не сможешь поставить на колени одним своим взглядом. Особенно если будешь в алом бархатном платье... и с красной помадой на губах. Он стоял совсем рядом, ближе, чем нужно для поцелуя, так близко, что между ними не юркнула бы даже кошка, и в свете канделябров его кожа отливала теплом речного жемчуга, согретого закатным солнцем. Длинные пальцы мазнули по ее губам, потом скользнули ниже, мягко очертив изгиб шеи, и замерли на плече. И он хочет сказать, что это не очередная уловка, не хитрый прием, испробованный на бесчисленных барышнях и юношах, не способных, в наивности своей, устоять перед его холодной беспощадной красотой? Ну ладно! Дайна снова сделала шаг назад, к зеркалу вплотную, и потянулась к завязкам, которые Астарион предусмотрительно ослабил еще в начале их беседы. Мгновение — и она закончила то, что он начал, выдернув из горловины тонкую тесьму. Потом ухватилась за подол и одним движением, не давая себе шанса передумать, стащила рубашку через голову. Смятая ткань белым лебедем вспорхнула в воздух и тут же, не пролетев и нескольких футов, упала на покрытый слякотью пол. Астарион не то вздохнул, не то неразборчиво фыркнул что-то себе под нос. Дайна вздохнула, поежилась — без рубашки было зябко — и сказала решительно: — Платье, говоришь? К дьяволу платье. Я хочу брюки, кружевную блузку и жакет. Астарион, нахмурившись, окинул ее долгим взглядом: то ли сетовал, что она испортила чувственный момент за секунду до поцелуя, то ли оценивал прелести фигуры, то ли мысленно примерял на нее модные в этом сезоне фасоны, то ли прикидывал, какой нужен размер. Нагота Дайны, по-видимому, его не смущала — в отличие от мысли, что она намерена явиться на торжественный вечер в брюках. — Я не собираюсь учить тебя жизни, но ты же понимаешь, что женщины в высшем свете, — сказал он наконец, — не носят мужскую одежду? Вы можете сколько угодно облачаться в кольчуги и латы за пределами бальной залы, но на приемах дамам полагаются прелестные многочисленные юбки и чулки, которые потом так приятно с вас снимать. Я думал, ты этого и хотела: быть принцессой? — О, я могу быть принцессой и в брюках. Вот увидишь. Она деловито расстегнула пряжку и сняла ремень, удерживающий штаны на талии. Астарион по-прежнему смотрел на нее, не отрывая взгляда, но он слишком хорошо владел собой, чтобы она могла прочитать в этом взгляде хотя бы крошечный намек на истинные чувства. Может, он мечтал немедленно сорвать с нее всё остальное, не оставив даже крошечного лоскутка ткани; может, нет. Может, ему действительно была нужна лишь верная союзница; может, любовница ему тоже была нужна. Может, он хотел сидеть рядом с ней на соседнем троне, может, лежать у нее под боком на шелковых простынях. Может, он и сам не знал, что ему нужно; может, и она не знала, что нужно ей. Она знала только, что не собирается становиться очередным трофеем в славной коллекции многочисленных побед. Да, он был хорош, да, она была хороша, да, они могли разделить постель, и не без удовольствия друг для друга, но зачем, если, столь безупречно похожие в своем честолюбии, могли разделить нечто большее — амбиции, надежды и мечты? — Снимай давай, — велел он, и Дайна, неловко стянув с себя штаны, забросила их куда подальше. Гуляющий по помещению сквозняк хлестнул ее лодыжки. Астарион потянулся к своему шейному платку, серебристому с синим узором, развязал узел, медленно стащил платок с себя и, отвернувшись от полуобнаженной Дайны, стоящей перед зеркалом в лифе и панталонах, невозмутимо повязал на деревянный манекен. Потом, сняв сюртук, аккуратно накинул манекену на плечи. Даже раздевался он элегантно, театрально, так, будто за ним наблюдала, затаив дыхание, не одна-единственная девица, а готовая рукоплескать толпа. Наконец он шагнул к ближайшему шкафу, стоявшему у стены, распахнул дверцу, пробежался пальцами по вешалкам, как музыкант по клавишам клавесина, сдернул с плечиков несколько мужских сорочек с пышными воротниками и швырнул, не оборачиваясь, Дайне, уверенный, что она поймает, — и Дайна поймала. — А что, — спросила она, — в этом сезоне модно жабо? — В этом сезоне, дорогая, — сказал он, швыряя ей еще и брюки, — модно будет то, что носим мы.