Мордидита

ㅤ       Ха! Вот так на девочку я набрел!       – Какой-какой секты?       Как вкусно она курила. Мне аж тоже захотелось. Я достал из кармана своих пляжных штанишек жалкий бычок украденной сигары и попросил ее мне прикурить.       – Сантерийской.       Она приблизилась к моему короткому окурку своей сигарой и любезно мне помогла. Так близко…       Хочу укусить ее за губки.       – Мне понятней не стало.       – Ну, как Вам объяснить. Это их местные танцы с бубном в прямом смысле этого выражения. Что-то сродни их религии, но то, куда я хожу, – вроде бы конкретно секта. Мне нравится эта тема. Ну, исследовать, изучать. И, видите ли, в один день мне стало скучно, и я решила устроить себе некоторое испытание. Все галдят: вот, вот, из секты не выйти, а я хочу попытаться. Но меня пока туда даже не втянули. Я этого добиваюсь.       Я вдруг рассмеялся с нее. Ах, что за чудо чудное! Я хочу ее еще больше.       – И что же Вы там делаете?       – Они там духов вызывают, танцуют и пьют. Я пока ходила только три раза. Вот, в третий мой поход бабалаво – так называется их, ну, лидер, я не знаю, жрец… Вы поняли, – нагадал мне большой успех в любимом деле. Я, разумеется, как человек, слывший на родине наглой вольнодумкой и отвергающий любые что религии, что культы, посмеялась. Успех – работать на Кубе за сто долларов? Но… – я, на удивление, внимательно слушал ее. Она задумалась. – ...но сегодня я встретила Вас, предлагающего мне работу и оклад повыше.       Я затянулся и задумался. А ведь это имеет смысл. А вроде как и не имеет. Это ведь она думает, что ей работу предлагают, а я всего-то хочу отлюбить ее обманным путем.       Что я вообще к ней пристал? Она даже не мой типаж. Сидит себе и подобно ему без конца и без краю мне бредни религиозные вещает. Да еще и на каких-то странных наречиях – на помеси испанского и русского. Я не успеваю улавливать!       – Да, что-то в этом есть…       – Мне нужно переодеться. К их духам, как они говорят, рекомендуется приходить только в белом. Ваш мятый пиджак сегодня очень кстати.       Она стиснула сигару меж зубов и стянула свое пушистое болеро.       – Знаете, за два дня на Кубе я, так сказать, покоммуницировал уже со многим числом женщин, но в секту меня еще никто из них не приглашал. Могу я считать это свиданием?       – Нет. Я не зову мужчин на свидания первая. Просто побудете моим эскортом, а о работе поговорим уже завтра.       – Я еще даже не согласился, а Вы уже раздаете указания.       – Вы согласились уже тогда, когда подошли ко мне в театре. Разве станете отрицать?       Ну я попал…       Мы вышли из номера. Продолжая джентльменство, в узком коридоре я пропустил ее вперед, чтоб совсем не по-джентльменски заиметь возможность разглядывать ее обтянутые белыми шортиками бедрышки. Хороши…       Вышли уже на воздух. Шли и курили. Так же хороша и вся Куба. Хорошо говорят: тут две основные достопримечательности – женщины и сигары. Достопримечательности важно изучать! Вот я и выпускал густой дым и бесстыдно глазел: значит, во-первых, на широко распахнутые декольте кубиночек, во-вторых, на их круглые сочные бедра, которые при каждом шаге раскачивались и поочередно подпрыгивали. А вот лица их мне в большинстве не нравились: какие-то кривые. Хорошо, что на них смотреть не обязательно. Разглядывал я всё перечисленное, разумеется, втайне и только в моменты, когда моя спутница не видела (отчего-то мне показалось, что так будет правильнее по отношению к ней, и тут же смущался своим мыслям, удивлялся, что меня вдруг заботит правильность).       Я шел, рассматривал затем потемневшие от тропической влажности стены старинных зданий, с нескрываемым раздражением то и дело спотыкался о болтающихся у моих ног кубинских негритят, кричащих «dame dinero, dame dinero!» – денег выпрашивали. Мы неспешно волоклись по тротуару. Я заметил, что по дороге в нашу сторону мчался древний шевроле, и подтолкнул свою даму на другую сторону тротуара, меняясь с ней местами, чтоб ее невзначай не облило с лужи.       За нами бежал один из этих – надоедливый, худой и жалкий черномазый ребятенок. Она остановилась и, порывшись в карманах, сердобольно всыпала в его тощую ладошку несколько монет.       – Que mono, – кивнула она мне, указав на беспризорника.       – Как грубо! – рассмеялся я.       – Эй! Это Вы грубиян. Я лишь говорю, что мне его по-доброму жалко.       Женщины с этой своей нелепой жалостью… Меня вот этот гадкий и весь чумазый, грязный какой-то малыш только взбесил. Было что-то в его лице такое, что вызвало у меня невероятное отвращение к нему лично и ко всем этим побирашкам, вылезшим в центр из своих смрадных трущоб. Там и сидите! Центр – для туристов! Мы здесь должны ходить свободно, а не останавливаться, чтоб пожалеть каждого оборвыша. Нет, ну кто виноват, что они недоедают? Я, что ли?       Я взглянул на нее и для правильного впечатления соорудил вид, что мне, конечно, тоже его невероятно жалко, а она улыбнулась мне в ответ. Да я аж расплакаться готов!       Нужно признать, всё это каким-то удивительным образом сплеталось в картину гармоничную и создавала такой отвратительный, но оттого незабываемый и очень волнующий колорит! Я поймал себя на мысли, что мне здесь хорошо. Здесь мне нравится и здесь могу я предаться величайшей в моей жизни унылой лени, совесть тут не точит сердце (она мне его вообще редко точит, но тут – особенно), непрестанными своими развлечениями я могу забыться и быть полностью вне себя. О! Я подобрал правильный глагол. Я забывался. В этой яркости я терял себя, и больше такая потеря меня не пугала – она была приятна и, более того, очень желанна.       Ха! Вы меня не догоните, глупые-грустные мысли. Я освобожусь от вас, поняли? Мое уныние теперь для меня благо! Раньше я и мечтать не мог, что низкие суетные удовольствия наполнят меня! Я поднял голову в небо и разглядывал закатные облака и шпили какого-то старого католического собора, а она шла рядом и насвистывала какую-то заводную латинскую мелодию.       М-да, и кого я силюсь обмануть? Моей пустоты сердечной плотским радостям не заполнить. Но пока они хотя бы имеют силу временно развлекать. Так пусть же развлекают.       Я вдруг возненавидел эту девочку. Ой, вот прям святоша! Жалеет кубинских негритят, танцует балет и учится на отлично. Мне не нравятся такие хорошие и такие правильные! Пошла вон! Это всё она! Еще и разоделась во всё белое, боже, да в нем она еще больше напоминает мне его в свои последние минуты. За что мне такая похожая?! Она несет его образ, врывается в мои мозги, раздирает ткань бессмысленных воспоминаний! Да зачем я с ней связался!       – Знаете, мне, пожалуй… – я силился добавить «уже пора», но вышло только «никогда не было так весело с женщиной.       Это натуральная ловушка!       Она проигнорировала меня, видимо, сочтя эти слова за заурядный и приевшийся ей флирт, и, практически порхнув, перепрыгнула лужу и уже завернула в переулок. Показался небольшой рынок. Типичная балерина, усмехнулся я. Да уж. Сколько у нее могло быть таких дурачков, как я! И все, наверное, говорили одно и то же.       И чего это я вообще оскорбился, если сам совсем не это хотел ей сказать!       – Нам нужна жертва.       Сначала я подумал, что она шутит, но когда мы подошли к торгашу, предложившему нам купить двух живых петухов по цене одного, понял, что на фоне нее я казался очень даже нормальным человеком.       – Ну? Вы не заплатите?       С одной стороны, и птичек убивать не хочется, а с другой… Я порылся в карманах пиджака. Какой стыд. У меня ни копейки.       Наверное, это самое странное, на что мне пришлось идти, чтобы женщина мне отдалась...       Знал, разумеется, я знал, что не смог бы потом объяснить свое поведение самому себе, но, вообразив себя Дон Кихотом, а ее определив своей Дульсинеей, одной рукой в охапку схватил этих чертовых петухов, а второй – ее за ручку. И помчался прочь. Она рассмеялась, вела меня уже сама, и так мы бежали: под звонкий ее смех и под горячую испанскую брань гнавшегося за нами торгаша.       Мы, упс, вернее, я и она оторвались и очутились у двери. Она, уже поддатая ромом, простучала какой-то шифр – код стука, и в миг старенький, с глубокими морщинами на лице латинос отворил дверь в радостном приглашении.       Поднявшись по лестнице, я огляделся вокруг. Что-то по-другому я себе представлял общество сектантов. Такое громкое название, а на деле здесь обычная старая квартира, где человек тридцать собралось у большого стола и пьяно пляшут. И что? Кто-то действительно во всем белом, кто-то, не уважив духов, в традиционной кубинской яркости. Но все одинаково кажутся какими-то идиотами.       Что там на этом столе такое? Я протиснулся сквозь толпу, а мою балеринку утянула в танец какая-то страшная упитанная бабища. На столике лежали фрукты, сигары, бутылок десять кашасы, как заявила этикетка. Что это еще за кашаса? Я прочитал: тростниковая водка. Чего только не выдумают! С другой стороны – какие-то палки, нитки, чернокожие игрушечные пупсики и черепа, человеческие и животные; их я сначала принял за декоративные, но, приблизившись, понял, что ошибся. Под столом – огромная тушка свиньи. Экзотичненько!       Я взглядом отыскал свою спутницу и позвал.       – Эй! Ми кариньо! А ну идите сюда. И куда прикажете мне их разместить?       Она, не отрываясь от всеобщего танца, жестом указала на этот же стол и снова пустилась в пляс. Ну я и кинул туда двух петухов, а они тут же разбежались, кукарекая.       Я потянулся к столу за сигарой, и вдруг меня треснул по руке дедок, который нас сюда и впустил.       – Это алтарь, амиго. Сюда мы складываем то, что хотим даровать духам в обмен на их благосклонность и помощь нам. Вижу, ты принес птиц для кровавой жертвы. Грасиас, дорогой путник.       Застучали барабаны, и люди вокруг заплясали еще активнее, подпрыгивая под каждый стук. Голова трещала, как будто кто-то пытался в нее вломиться.       – Барабаны передают наши послания божествам. Что бы ты хотел сказать им сегодня?       Я? Да я вообще не понимаю, что я здесь делаю. Бред какой-то.       Она подошла ко мне и, ура, русским языком разъяснила, представила:       – Это бабалаво, или сантеро. Он здесь главный.       Ну и что я должен с этой информацией сделать? Что, что я тут забыл? Я что, совсем свихнулся? Каждый удар барабана бил прямо по мозгу, и мне отчего-то казалось, что я входил в какой-то транс.       Бабалаво куда-то отошел и оставил нас.       – Знаете, как здесь стать таким главным? – она приподнялась на цыпочках, чтобы дотянуться до моего ушка и шепнуть мне это почти заговорщическим голоском.       Как же меня хмелит, когда она встает на носочки. Сразу в мыслях: ей больно, а она ради меня старается. Буду ставить ее так почаще.       – Нет, не знаю.       – Нужно пройти посвящение кариоча. Значит, человека усаживают в комнатушку и заставляют без конца медитировать. В это время второй, достойный проводить такой ритуал, готовит смесь из местных травок. Затем режет… – она запустила проворные пальчики в мои волосы и, бог ты мой, пощекотала ручкой мой затылок. – ...режет вот здесь. И готовую смесь, не отвар, а смесь заливают буквально в голову.       – Ой! Я не совсем разобрался в процедуре ритуала. Проясните, где-где режут?       – Вот здесь.       Она игриво рассмеялась и потрепала меня по волосам. Вот же! Всю шевелюру испортила. Порти. Хочу еще.       – Посвящают за закрытыми от, собственно, непосвященных дверями. Но мне удалось подглядеть. Они считают, что так бог усаживается вот сюда. – Да хватит, хватит же так ласкать мою голову. Или тоже туда усесться хочешь? – Они здесь совсем того, да?       – Да Вы всё уже проштудировали. Претендуете на сектантский чин?       – Таких амбиций пока не имею. Просто веселюсь. Кстати, Вы можете попросить его погадать Вам. – Она убрала руку с моего затылка и указала ею на этого старейшину. Э-эй! Тыкать пальцами – неприлично. А ну верни их на место. Там они нужнее.       – Я против гаданий. Они навязывают тебе нагаданную идею. Подсознательно ты ждешь, ждешь, ждешь свершения своего предсказания, плохое оно или хорошее. И сходишь с ума в ожидании. Это связывает, ограничивает. Остается только ждать, ждать, ах, ждать и в конце концов снова ждать и томиться в несвободном ожидании. Оно мне надо?!       – А сначала Вы не казались мне таким душным.       Я накрутил прядь ее черных как смоль волос на палец: не выдержал того, как смотрит. Я – душный? Чтоб кто-то мне такое говорил? Вот плутовка. Ладно уж, раз пришел. Я подошел к этому балаба… бабалаво. Мы с ним сели на диван у алтаря. Он ловко поймал петуха и протянул его мне. А с ним и складной ножик.       – Не задавай им вопроса. Ориши – наши божества – знают всё, о чем ты жаждешь спросить. Они предскажут, они предупредят. Они добры, когда добры и к ним. Они спасают. Знаешь ведь, как нашего... – колдун запнулся и потрогал себя за седую бородку, – ...шестьсот тридцать раз убить пытались. Наши духи его охраняли. Был покровителем его наш самый сильный бог. Обатала Аягуна. Бог Войны. Так Фидель и посвятил жизнь свою войне с могущественным врагом! Пережил всех, кто покушался от вражеского лица! Великий был человек. Líder! Ладно, что-то я... Так... Преподнеси им его. – он наконец заткнулся и указал пальцем на птичку в моей руке.       Я, утомленный его болтовней, половину из которой не понял, одним движением вспорол петуха. Меня, представляете, даже меня чуть не стошнило с этого зрелища: он бил крыльями и во все стороны разбрызгивал струйки крови, в том числе и на мой белоснежный пиджак. Бабалаво раскурил сигару и страшно задергался, видимо, вселяя в себя духа. Для каких идиотов это представление? Я дитем правдоподобнее играл.       Ну, где эти всезнайки? Предсказывайте, предупреждайте.       Воздух пропитался запахом дешевых благовоний. Я сидел, окруженный пляшущими неадекватами, чьи глаза светились маниакальной страстью. Я не понимал, казалось ли мне, или они действительно стучали своими пресловутыми маракасами чуть ли мне не по голове.       Нет. Мне надоело ждать, пока это подобие шамана закончит дрыгаться в тупых конвульсиях. Мне было безразлично, каким станет мое предсказание от духов. Разве осталось на что гадать?       Всё здесь мне резко опротивело. Я подорвался с дивана и, найдя уборную, спрятался там от этого идиотизма и заодно от бесконечной перкуссии. Хотя, как спрятался. Барабаны выбивали из моего черепа все мозги. Сейчас, сейчас отсюда сбегу. Не могу.       Я пролез в карман штанов и принялся ногтями выгребать оттуда то жалкое количество порошка, которое с утра предусмотрительно выкрал с гулянки на Варадеро. Мое спасение от безнадеги. Что удавалось достать, то я и снюхивал прямо с пальцев.       Как же это жалко. Да и ладно.       Я одержимо выковыривал ещё и ещё, лез глубже, но здесь было так мало, что я даже засомневался, стоят ли эти пылинки такого самопозора. Но скоро стало всё равно.       В метафизическом брожении ума скатился по стенке на холодный пол. Ждал. Ждал, ждал, ждал, и всё это время шаманские бубны неустанно бабахали. Лихорадочная стукотня в ушах не утихала. Душа кровоточила. Зачем, зачем всё это? Бессмысленность моего существования опухшим абсцессом внутри больно жалила. Мне кто-то кричал, сколь я ущербен, а я только смеялся в ответ крикам. Мои ноги онемели, но я не мог их вытянуть в этом жалком туалете метр на метр. Я с кем-то говорил. Долго, философски говорил, что-то даже доказывал в страстной полемике, а потом понял, что всё это время молчал.       Нет, да быть не может, чтоб я молчал. Я говорил с тобой, стой. Стой! Я только что излил тебе душу, рассказал тебе все мои самые глубокие секреты и страхи! А ты пропал. Ну дела. Некрасиво.       Ты всегда пропадаешь. А потом ты снова появляешься, и сразу так хорошо. Ты, ты, ты…       Ты.       Кто-то начал яростно стучать в дверь. Я больше не мог выносить стука. Я не мог. Я не могу! Не могу! Хватит. Еле встал и открыл. Ко мне чуть ли не ломилась моя балерина. Подмигнул ей и освободил туалет.       Ты мерещишься мне в ней, представляешь? И не только в ней: во всем меня окружающем. Я знаю, ты есть тут. Только взгляд плывет, и я всё не могу тебя разглядеть. Где ты? Где же?       Где…       Разлагаюсь здесь без тебя, видишь?       Я вышел и пошатнулся. Хотелось выть, рыдать. Но я молчал. Вокруг меня продолжали в своих экстатических плясках двигаться сектанты, и движения эти казались мне мучительными и безумными. Эти люди были невольниками своих идиотских воззрений, подумалось мне. Да в здравом уме такой чушью никто не станет заниматься. Сколь несвободны они в своей надежде на кого-то. Вызывать духов, чтоб те наговорили им утешительного бреда, а когда бред этот не сбудется, убеждать себя теперь в том, что духи вообще-то человеку ничем и не обязаны и сами решают, помогать-не помогать. Такие слабые. Такие несвободные.       Да, они были пленниками. Знаете, а я тоже. Что касается меня: да, пленником стал и я: пленником своих собственных мыслей. Видите? Смотрите, смотрите и смейтесь с меня, моя публика, смейтесь с моей ущербности, смейтесь с моих мыслей, которые гадкими паразитами въедаются в мою голову даже здесь, на этом далеком острове свободы! Вы смеетесь? Скажите, я развлёк вас? Прошу, хохочите же с меня!       Потешайтесь!       Только не жалейте. ㅤ ㅤ