Моя противная муза

А за стенкой в это время всё упорно продолжали ругаться. — Неужели это новый шедевр Се Ляня? Да я лучше сразу сдохну, чем даже нюхать буду! Продолжал тот, явно взывая о помощи: с готовкой художника он, похоже, был знаком лично и не был слишком доволен этим раскладом. Хуа Чэн несильно ударил по тонкой стене с обоями в цветочек, которые явно сюда повесили много лет назад ради того, чтобы тот протестант заткнулся, а как только это произошло, выдохнул. Неужели всё настолько плохо? Он сразу умрёт или ещё помучается? И было странным, что этот голос, не очень-то и приятный, склизкий и противный, настойчиво напоминал какого-то человека, хотя никого с подобным Хуа Чэн совсем не помнил. Как будто память попросту игралась с ним, не давая ухватиться за самую суть острыми когтями, впиваясь в неё. И это было странным ощущением на душе, как будто он забыл какого-то человека из прошлого. Такого у него раньше не было... Вскоре Се Лянь вернулся в свою комнату и отвлёк от воспоминаний Хуа Чэна, ставя на стол злополучную кастрюлю. Стоило только ему открыть крышку, как повалил достаточно неожиданный и неприятный запах, от которого брюнет даже зажмурился, как будто он правда мог попасть в глаза и выжрать глазные яблоки без остатка. Смотреть на еду тоже не особо хотелось: это было лишь месивом из различных продуктов, самых разных, как будто Се Лянь просто смешал всё, что было у него в холодильнике. Теперь, кажется, стало понятно, почему незнакомец с соседней комнаты так сильно возмущался. А Цинсюань почему молчит? Неужели всë-таки не пережил? Хуа Чэн тяжело вздохнул, оглядывая то, что должно, по идее, быть съедобным, после чего хмыкнул, пытаясь улыбнуться. Нельзя было расстраивать Се Ляня. Категорически нельзя. Даже если его готовка отправляет на небеса также, как и его глубокие глаза. Поэтому пришлось всё же пойти на верную смерть. Он взял половник, который был еле живой от ржавчины и прошлых кулинарных задумок, похоже, не очень удачных, после накладывая себе месево из крови и кости всех врагов, которое должно было напоминать.. — А что это? — Мясо с макаронами. Но я могу убрать, если ты не хочешь. Конечно он не хотел. Никто здравомыслящий, наверное, ни за что не захотел бы даже под дулом пистолета. Но брюнет за это время научился принимать уже всё, что давали с большой благодарностью, да и перед Се Лянем нельзя было просто взять и сказать «как отвратительно, я лучше сдохну». Всё же, он не Ренат Агзамов, а объект воздыхания не собирался ни на какое кулинарное шоу. Он просто попытался что-то приготовить к его приходу, видя, какой скульптор худой и тощий, совсем бледный. Все это заметили к этому моменту, но обычно только подмечали и называли Слендерменом. Но никак не заботились. Ни у кого даже мысли подобной не было. Это для приятеля ведь очень мило. Накладывая себе на тарелку еду, которая уже даже не казалась такой уж плохой, — возможно, это было лишь отрицание и самовнушение, — он понял, что за это тоже любил Се Ляня. Не только за вселенских масштабов красоту, которая очаровывала и пленила, не только за умения во многом, но и за это простое добродушие. Что он увидел, подумал, решил, сделал. Наверное, это и было в нём самым главным. Наверное, поэтому он и представлял их вместе. Странно, конечно, это. Может так показаться и так и есть, наверное. Но пробуя эту смесь из ада, тот хоть и ожидал многого, но сильного приступа тошноты не почувствовал, только если незначительное недомогание: при любом упоминании долгов по учёбе становилось в сотни раз хуже. Поэтому можно было спокойно продолжать жить в своих мечтах в браке с Се Лянем. И собакой. Возможно. — Очень неплохо! Мне нравится. Только соли чуть меньше. Пожал плечами брюнет, продолжая есть и уже сам не понимая, обманывает он возлюбленного, только себя или их обоих одновременно. Но ему правда было даже не противно, хоть и не прям вкусно, обычно. Может, он просто напугал себя тем голосом за стеной? Или после лапши две недели к ряду уже ничего не страшно? А разве не все бедные студенты так питаются? А Се Лянь прямо расцвёл на глазах. Видя, как его блюдо стремительно едят, даже ни разу не чувствуя приступа тошноты, а тарелка пустеет через пару минут, он всё не мог нарадоваться. Обычно он слышал только нелестные комментарии вплоть до угроз, поэтому обычно свободное время по вечерам посвящал тому, чтобы улучшить свои навыки, но, похоже, тщетно, ведь отзывы оставались примерно такими же. А тут его даже хвалят в некоторой мере, оставаясь сытыми и довольными. Он кивнул и поспешно вымыл пустую тарелку, убирая всё в холодильник, пока брюнет надеялся, что его пристального взгляда внимательного глаза не было сильно видно. Он был слишком прекрасный и милый, особенно когда счастливый и в пижаме с приподнятыми рукавами. Это никак нельзя было скрыть, а быт не омрачал, делая только идеальнее. — Я рад! Я правда старался, хоть и буду дальше учиться. Просто не всем нравится, вот я и переживал. С усмешкой продолжил тот, после промывая руки под краном от краски, которая, кажется, уже въелась в ногти и кожу. Он хотел что-то ещё продолжить говорить с улыбкой на лице, однако тот повернулся и сразу поднял смущённый взгляд, видя Хуа Чэна, который стоял прямо перед ним с такой же. Счастье любимого осчастливило и его. Се Лянь же от такого близкого расстояния сразу растерялся, отводя взгляд и зря надеясь, что на фарфоровой хрупкой коже не выступил румянец. Он мог показать себя, каким был сильным и независимым, но рядом с новым знакомым почему-то не выходило. Особенно когда он смотрит прямо в глаза, не отрываясь. Особенно когда он взял за руку, после приближаясь ещё ближе. Да, на пару дюймов, но почему-то лëгкие, вопреки своему названию, стали совсем тяжёлыми, голова сразу приятно закружилась — не как перед сложным экзаменом, не как перед просмотром в художественной школе, а как перед чем-то приятным, против которого невозможно устоять. Лишь бы тот только не натворил глупостей вроде поцелуя в любую часть тела или прикосновения к шёлковым волосам. Тогда ноги совсем не удержат. У художника, всё же, было опыта побольше, чем одна романтическая книжка и три десятка турецких сериалов, поэтому он смог легко и беспрепятственно выявить все эти признаки, поработать светлой головой, соединить всё воедино и понять, что это наверняка симпатия. Не то, чтобы сильная любовь, ведь для этого нужно больше времени, и не влюблённость. Возможно, потом, ступенька за ступенькой, он доберётся к этому. К своему главному проклятию. К тому, что портит жизнь. К двери своего личного ада. Персонального и специально оформленного, со всеми страхами. Страх опозориться, страх крушения всех надежд и страх влюбиться в первого встречного. Прямо в ряд выстроятся, хоть рассчитывай на первый-второй. — Кто говорил подобное? Мне нужно разобраться с ними, гэгэ? Хмыкнул Хуа Чэн, чуть хмурясь и смотря серьёзно, но всё равно с толикой нежности в единственном глазу. Се Лянь выдохнул и опустил свои глаза: он не хотел их сдавать хотя бы потому, что это были его хорошие друзья, знакомые с факультета и даже собственные родители. Последние, конечно, пытались поддержать, но по лишним седым волосинкам отца всё встало на свои места. Се Лянь просто привык, что к его готовке не очень хорошо относятся. В принципе, их легко можно понять, ведь парень правда был в этом далеко не лучшим, да и им не нравились конкретно супы, а не сам друг, что успокаивало. А такой серьёзный настрой удивил, но и вызвал приятное тёплое чувство в области груди, тягучее и сладкое. Может, так и должно быть. Может, оно и к лучшему. — Не нужно. Они правда хорошие, просто не любят мою готовку, их можно понять. Продолжал на выдохе парень, опуская взгляд. Ему было непонятно такое стремление к мести за столь простую вещь, которая стала уже обыденностью, хоть и было приятно. Хуа Чэн лишь хмыкнул и взял за руки, а точнее за запястья, которые казались хрупкими только внешне, смотря решительно в опущенные глаза. — А я их не хочу и не буду понимать. Это самое лучшее, что я пробовал в жизни. А они просто идиоты, что не умеют ценить сокровище прямо перед носом. Бормотал брюнет, только сильнее этим сбивая с толку Се Ляня до такой степени, что он уже не знал, смеяться или плакать. Какой-то незнакомец в первые минуты отведал его стряпни и теперь настолько верен? Не подсыпал ли он вместо соли какого-нибудь любовного снадобья? Это бы многое объяснило. — Ну...так говорят только Цинсюань и мой двоюродный брат. Ещё тише проговорил парень. И стоило бы: они жили рядом, только по разные стороны, с левой и правой руки. Говорят, у стен есть уши, у потолка есть ноги, а они оба — крайне заносчивые и обидчивые люди, хоть и до боли разные. Хуа Чэн кивнул и отошёл, отстраняясь, что вызвало непринуждённый выдох, будто с плеч художника только что свалили горную скалу. Однако на этом всё, конечно, не закончится. Ведь по виду одного-единственного багрового глаза всё сразу стало ясно. Ясно, что через минут пятнадцать в коридоре общежития Академии художеств на втором этаже в самом дальнем углу прольётся кровь нескольких человек, а выживет сильнейший. Ну, или тот увидит, что не осилит и убежит в страхе. Как повезёт. — Цинсюань-то ладно, он много чего говорит. А где сейчас твой брат? Всё же пожалел одного скульптор, но не решился другого. Ши Цинсюань правда славился излишней болтливостью, чрезмерной честностью и крепкой дружбой с Се Лянем, поэтому один раз простить подобный проступок всё же можно было, даже если крайне нехотя и неискренне. Он ведь видел, как тот тихо смеялся за своим веером в первую встречу с возлюбленным, от него такое не утаишь. А вот про двоюродного брата художника ходили слухи, обычно сугубо негативные и отрицательные. Про то, что он злой, неблагодарный, корыстный, хитрый, эгоистичный и вообще ест детей в подвале университета. Последнее, скорее всего, было выдумано ради смеха, но всё остальное вполне могло быть правдой. Даже ведь имени его не знали, просто считали тенью — ненавистный всеми кузен Се Ляня. — Он живёт в соседней комнате, слева. Уже полностью раскрыл карты Се Лянь, решив, что утаивать от него что-то нет такого смысла — всё равно всё выведает. А Хуа Чэн кивнул, смотря кратко на стену сзади так, будто хотел прожечь в ней дыру и пробраться прямо сквозь неё. Так вот кто ругался на вонь и вот чей голос казался настолько знакомым. Пусть не ждёт пощады теперь. Не выслушивая больше ни одного обеспокоенного слова, вытекающего из уст Се Ляня, который просил оставить всë как есть и ничего не делать, Хуа Чэн выдохнул и ушёл из комнаты. Он быстро собрался, надел свои сапоги обратно и повернулся к тому, закатывая рукава бордовой кофты. — Я вернусь через несколько минут. Не переживай, всё нормально будет. Заверил брюнет, а после покинул место, куда прибыл совсем недавно, ещё будучи смущённым и краснеющим. Но сейчас тот даже не напоминал что-то подобное, ведь за свой первый настолько серьёзный объект воздыхания был готов рвать и метать. Учитывая, что тот наверняка являлся просто мелким паразитом. Он несколькими ровными шагами с отстукиванием и дошёл до нужной комнаты, чуть хмурясь. Он постучался в пустую дверь без номера и с какими-то странными следами грязи, как будто кто-то рвался сюда ногой или чем похуже, а вскоре на пороге появился недовольный парень. Его Хуа Чэн признал сразу. Это чем-то было похоже на приход в гости к Се Ляню, но кроме самой ситуации всё резко различалось. Да, ему тоже открыл парень в одной пижаме, но явно не такой красивый и злой, раздражённый и уставший. Зелёные глаза смотрели с ненавистью, чёрные волосы были лохматые и лежали небрежно на плечах, а по всему телу были татуировки и пирсинги. — Кто ты и чего припëрся сюда, идиот?! Ты совсем— Возмутился парень на пороге и поднял взгляд, осматривая пришедшего. Однако он не продолжил, как и Хуа Чэн пока не мог ничего толком вымолвить, осматривая друг друга поражëнно. Оба сразу признали лица человека напротив, ведь виделись ранее. Люди, конечно, утверждали, что мир наш невероятно тесен, но в нём ведь восемь миллиардов, так почему столь ужасный человек сам постучался в дверь? Оказывается, парни уже успели до этого и познакомиться, и сильно поссориться на глазах у целой толпы людей. Они даже не успели забыть столь противные и осточертевшие рожи друг друга, ведь перед Хуа Чэном оказался Ци Жун — модель одной из последней лекций, на которой оба чуть ли не подрались из-за скульптуры. Неужели это судьба? Выходит, она сейчас не то, что боком повернулась, а злобно отшвырнула от себя, ломая кости. Брюнет нахмурился и, не став ждать громких криков и восклицаний, взял резко за воротник грязной домашней футболки, дёргая к себе. Ци Жун не ожидал такого, — ну, то есть, ожидал от подобного человека, но не прям так сразу и без слов, — поэтому начал вырываться, как только можно. Но скульптор держал крепко, не давая даже шанса и убивал самым жестоким способом одними глазами. — А теперь слушай сюда. Процедил тот, смотря прямо на лицо неприятеля, которое уже успело скривиться в ещё более уродливой и обозлëнной гримасе. Он-то хотел просто отдохнуть вечерком, посмотреть какие-нибудь шоу от Домашнего, где все срут друг друга, посмеяться и выжрать остатки вчерашнего заказа в фастфуде, но никак не устраивать разборки! Оба совсем не были рады такому совпадению, ведь у Хуа Чэна тоже были другие планы: как минимум, добиться расположения Се Ляня и влюбить его в себя как можно быстрее. А теперь он здесь, готовится угрожать его кузену, возомнив себя мнимым защитником. Да в гробу таких видали. — Мне тут одна птичка любезно напела, что ты оскорбляешь стряпню Се Ляня. Просто имей в виду, что ещё раз такое повторится — и тебе точно несдобровать. Чуть ли не прошипел скульптор, как чёрная кошка, что встретила незнакомца в своей квартире. Его длинные волосы упали с плеч вперёд, а нос чуть сморщился, пока хватка стала только крепче, а глаза не прерывали зрительный контакт со всей своей ненавистью. Ци Жун долго смотрел на него, даже переставая на пару секунд двигаться и внимательно присматриваясь. Повисла тишина на несколько секунд, будто сейчас, как в самых худших фильмах, произойдёт смущённый поцелуй... И та была разорвана резким ударом в переносицу от Ци Жуна. Хуа Чэн зажмурился и взялся одной рукой за больной нос, а другой несильно кинул в стену, отшатываясь. Наблюдая за чужими страданиями, Ци Жун лишь довольно улыбнулся: неожиданность чаще всего выручала его в драках. Воспользовавшись беспомощностью соперника, он хотел вновь ударить, но брюнет вовремя открыл глаза и крепко, до красных пятен взял его за обе руки. Глаза теперь потемнели, злобно смотря сквозь упавшие пряди волос. Кажется, теперь они ненавидят друг друга в сотню раз сильнее, чем раньше, а это ранее представлялось просто невозможным. — Чего ты пиздиться сразу начал? Ответить больше нечего? Продолжил ещё на тон ниже скульптор, держа за запястья и как будто специально нарываясь только больше. Ци Жун лишь фыркнул, пытаясь вырвать теперь уже руки. Да, в своих чувствах сейчас они были похожи, да так, что их обоих уже было сложно отличить от бомб замедленного действия. Вот только на таймере осталось меньше минуты, а какой резать провод — неизвестно. — А ты почему начал угрожать? Так за Се Ляня печëшься, что ли? Трахнуть его собираешься? Или уже? Тихо и ядовито смеялся Ци Жун, довольно смотря на того в ответ и всё равно чувствуя приятный привкус победы, даже если по нему сейчас зарядят. Он всегда был таким: самодовольным, хитрым и плохого мнения почти о всех людях мира. И других это выбешивало, поэтому студенты даже не старались запомнить имя, называя просто полным козлом. Хуа Чэн от этого только сильнее начал беситься, легко ведясь на слова парня напротив. А тот только и рад был: хотел вывести на эмоции, посмотреть, что будет, когда и как тот взорвётся. Всё же, новый знакомый, от которого он знал пока что только имя, был в этом плане достаточно интересным. Все остальные давно уже не реагировали, только закатывая глаза, а за этим увлекательно наблюдать. — А это не твоё дело вообще, шавка. Знаешь что... Уже конкретно заводился Хуа Чэн, готовясь в следующий момент вновь ударить и уже даже примерно присматриваясь, куда стоит ударить для того, чтобы сломать пару лишних рёбер, как их прервали. К ним всё же вышел Се Лянь, в пижаме и явно чуть напуганный подобной картиной. Однако в следующий момент на его лице проявилось вполне чёткое недовольство, выраженное нахмуренными бровями и серьёзным взглядом, а после тот быстро подошёл, разнимая обоих с силой. Только благодаря своим рукам, которые, как оказалось, были фарфоровыми и нежными только внешне, он отодвинул двух врагов в разные стороны, оставляя лишь смотреть друг на друга с убийственной аурой. Се Лянь посмотрел изучающе на них обоих, замечая одинаковый гнев у сторон и тяжело вздохнул. Художник уже не знал, смеяться или плакать, наблюдая за всем этим цирком. Да уж, редкая, несвойственная ему совсем удача. Наверное, ещё ни у кого такого не было, остаëтся только как байку рассказывать у костра. Можно прямо так и записать: «Дорогой дневник, сегодня на первом свидании я накормил его странным месивом, а через несколько минут разнял драку с участием его и моего двоюродного брата». Как говорится, не влюбляйся, не пей вина и на лбу себе высеки: знакомых между собой знакомить нельзя, особенно когда они оба — истероиды по натуре. Интересно, и кто так говорит? Наверняка какой-то китайский мудрец. Остаётся только падать на землю, расшибая колени и умолять, чтобы никто не заметил, иначе это потом будет во всех группах и пабликах универа. Поэтому Се Лянь хмыкнул и начал недовольно. — Вы чего учудили прямо в середине коридора? Чтобы каждый студент знал, кого стороной обходить? А ну быстро извинились друг перед другом. Сейчас же. И сразу послышались вполне ожидаемые недовольные вздохи, возмущения и закатывания глаз, первое и последнее больше от Хуа Чэна. Конечно, нихрена они не хотели мириться, проще сразу себя убить и соперника в придачу. Но Се Лянь сказал по-другому, а для них обоих тот являлся самым важным человеком. К сожалению. Поэтому им пришлось всё же вновь недовольно взглянуть друг на друга, еле как собраться с последними силами и замолчать на несколько секунд, ожидая, кто первым пойдёт на такое унижение и средневековую пытку. Первым сдался Хуа Чэн: обычно он никогда не был первым, но в этот раз ему досталась гадина ещё упрямее его в сотню раз. — Ладно, прости меня. Я..не хотел. Явно нехотя и еле слышно проговорил он и отвёл взгляд. Ци Жун вновь возмутился. — Не хотел он! Ага, блять! Да я тебе сейчас... И вновь попытался вырваться из уже других крепких рук, однако Се Лянь сдержал его крепко за воротник, поэтому его брату пришлось лишь тяжело закашливаться и рассыпаться в матах вперемешку с просьбами отпустить. Но условие не менялось. — Ну ладно, ладно! Извини меня, хорошо! Мне жаль!! И только после этого его всё же отпустили, как брюнета перед этим, вот только чуть более небрежно, поэтому Ци Жун повалился на колени, пытаясь набрать воздуха и всё равно оставаясь недовольным, только в душе. Своего кузена, значит, бросают, а какого-то чëрта с горы спокойно отпустили? Неужели его братец таки влюбился? Конечно, неплохо, но вариант, честно признаться, откровенно поганый. Мог выбрать нормальную девушку, милую, улыбчивую и послушную, как сам Се Лянь чаще всего: они, наверное, были бы слишком сладкой парочкой и вызывали отвращение вместе с рвотными позывами, ну да ладно. А он позарился на эту бледную палку без одного глаза и с костлявыми руками, будто его держали в подвале последние лет двадцать без воды, еды и с ужасными избиениями? Неужели во всей Академии художеств (!) не нашлось ни одного нормального человека ему под ручку ходить по коридорам? Какой ужас. Если это — лучший вариант, то Ци Жуну тут общаться не с кем совсем. Вот только Се Лянь не ушёл, как ожидалось после всех разборок, а перевёл всё ещё злой взгляд на Хуа Чэна, что тот аж содрогнулся. Он же извинился, а тут, похоже, проблемы не закончились. Или даже только начались. — А тебя я попрошу подойти лично. Обсудим кое-что. Хмыкнул тот и ушёл к себе, ожидая Хуа у себя. Его двоюродный брат только посмотрел в след, а после приподнялся и оттряхнулся, звонко смеясь. Смех этот был не заразительным и не милым, как у Се Ляня, а максимально неприятным и довольным, как будто ему что-то с этой ситуации перепало. Он, конечно, та ещё крыса, но не получил ведь ни одного кусочка сыра. — Вот и пришёл твой конец! Се Лянь точно тебя убьёт. И за меня! Какая веселуха! Брюнет лишь выдохнул, смотря на дверь и пока будучи неготовым идти. Хуа Чэн поймал себя на мысли, что, вообще-то, ещё очень хотел бы жить, но, похоже, его возлюбленный это желание сейчас не учтёт. Наверное, он бы тоже рвал и метал за своего брата...не за такого, как Ци Жун, конечно. За любого другого своего. В голове сразу стали появляться мысли и вполне настоящие, живые картинки. Как, например, Се Лянь точит ножи в своей маленькой комнате или просто с порога убьёт топором. Смерть от руки любимого человека была не настолько плохой, но всё же являлась смертью, а он ещё даже университет не закончил. Ещё нужно пожить. Но его никто вновь не спросил. Только ждали за закрытой дверью, отсчитывая минуты, когда тот придёт. Что ж, тогда встречайте: Хуа Чэн зайдёт, и его единственное желание — выжить. Или быть похороненным в достойном месте. Хотя бы.