Моя противная муза

Хуа Чэн набрал в лёгкие воздуха, рассчитывая на то, что это, наверное, будет уже последний раз, а после подошёл к нужной двери, отодвигая в сторону и не слыша непрекращающихся подкалываний Ци Жуна. У него это была самая главная цель в жизни — поржать над всеми и выставить себя в лучшем свете, даже если свет вообще отключили. Он остановился, о чëм свидетельствовали также отстукивания от пола высоких чёрных сапог, а после всё же постучался, ожидая ответа. Тёмные глаза начали бегать по потолку, стенам, полу, вообще по всему, только лишь бы не встречаться с глазами ни с кем из их семейки. Никогда. Желательно. Дверь не открывали несколько секунд, и тот уже обрадовался, что получил достойную отмазку, чтобы свалить безнаказанно, — мол, раз не открыли, значит никого нет и вообще, — однако, к сожалению, вскоре она с грохотом отворилась, показывая Се Ляня чуть ниже ростом, но совсем уже не кажущегося слабым или походящим на цветущий цветок лотоса. Только если изредка. Его резко втянули внутрь за руку, а после со всей силой закрыли дверь, хотя за ней всё равно было слышно громкий смех Ци Жуна, к сожалению. Он взглянул на Се Ляня и вздрогнул: похоже, прямо здесь и сейчас настанет его кончина. Эти глаза точно не сулили ничего хорошего, он видел в них только тучи, грозу и шаровые молнии. Люди часто говорили, что их не существует в принципе. Но в зрачках любимого они сейчас явно были. — И что ты там вытворил?! Начал парень достаточно громко, не стесняясь и не говоря шёпотом. Он хотел отстоять желания своего брата, который, если честно, был ему невероятно дорог всю жизнь, а также был воспитан его родителями в его доме. Поэтому он конкретно злился, не зная, что житель соседней квартиры Цинсюань уже прислушивался к ссоре через стену с помощью гранёного стакана. Такое шоу нельзя было пропустить. Се Лянь редко с кем-то выяснял отношения и больше предпочитал терпеть и прощать, но сейчас, похоже, накопилось слишком много. И всё свалилось на Хуа Чэна, который просто пришёл на первое свидание и просто хотел сделать лучше. Не ситуация, а один сплошной цирк. — Почему ты начал избивать Ци Жуна? Что он тебе сделал? Спрашивал риторически он, хотя знал ответ. Он не любил прибегать к насилию и не понимал его, особенно за такую оплошность и маленькую неприятность. Изначально шуточные предположения насчёт литров крови могли оправдаться, если бы он не появился вовремя. Как и всегда. Се Лянь всегда всех разнимал, всех мирил, всех успокаивал, всех контролировал. Он был старостой своей группы и старостой в классе в школьные годы, поэтому привык к постоянной ответственности. Вот только она не совсем ему нравилась, иногда хотелось спокойно отдохнуть. Но нет, нужно было снова устроить ледовое побоище с вырыванием друг друга клоков волос, как будто от этого вся жизнь зависела. Эти оба абсолютно одинаковы. Хуа Чэн же выдохнул, опуская глаза. Наверное, этого правда не стоило делать, но он же такой молодец, никогда не думает лишний раз и всё делает сразу, иногда сам не понимая, почему. Это однажды точно его погубит, как сейчас, например. — Он первый начал. Я хотел просто тебя защитить. Пробормотал беззащитно он, ловя себя на мысли, что сейчас, наверное, выглядит невероятно жалко, как выброшенный чёрный котёнок. Но с Се Лянем по-другому уже, как назло, не выходило. За столь короткое время он стал чересчур от него зависим. Зависим от карих глаз, от длинных волос, от сильных рук, от милой слабой улыбки. Даже в своей ярости он для него был абсолютно идеален, несмотря на то, что виделись они всего два с половиной раза в сумме. Эту красоту мало чем можно было затмить, особенно если она досталась от Афродиты. Но только она — всё остальное наверняка было от прежнего любимчика Бога. От Люцифера. — Почему ты пытаешься защититься? Думаешь, это имеет смысл? Думаешь, оправдаешься? Продолжал Се Лянь только с большим напором, смотря со злостью брюнету в глаза, которой он прежде не видывал. Но почему-то он одновременно боялся и только сильнее влюблялся, желал одновременно отойти и приблизиться ещё хотя бы на шаг. Похоже, он правда стал для него самой большой зависимостью, и это точно было ненормально. Конечно, список не успокаивающий. В зависимостях уже любовь выпить, пристрастие к сигаретам и самая новая, а вместе с этим самая главная: Се Лянь. Это всё плохо и неправильно, ведь в хороших здоровых отношениях люди должны уметь быть друг без друга. А он больше не мог. Пытался. Не вышло. — Я..правда не хотел. Извини меня. Пробормотал ещё тише он, смотря вниз и острыми ногтями впившись в собственную бледную кожу, чувствуя сильную физическую боль. Но она не могла сравниться с болью в душе и невероятной тоской. Это было слишком невыносимо. Но Се Лянь продолжал. С самого начала он не хотел вредить, однако брюнет сделал плохо его близкому человеку. Он терпеть не станет. Художник не такой, каким его представляют многие. Он не похож на принцессу, которую всем зачем-то нужно постоянно спасать из собственного замка, а больше любил спасать подобных сам; не похож на тонкий аромат ванили, ведь привык сразу после этого бить в нос, как острый чёрный перец; не хотел быть идеалом Академии и в принципе всего окружения. Он думал, что кто-то другой займёт эту роль. Но почему-то никто не занял. И теперь надо разбивать желания, представления и мечты об суровую реальность, как один камень об другой. И только Ши Цинсюань, самый хороший друг, не пытался в нëм что-то увидеть. Любил, когда его самого спасали, любил резкий удушающий запах, любил его самым обычным человеком. Как друг, конечно. А с Хуа Чэном сложнее. Хуа Чэна нужно ругать, как маленького ребёнка, пока он не поймёт. И нужно идти против него, чтобы он перестал так делать. По-другому, похоже, никак. Даже если самому так поступать не хотелось. —..хватит. Не хочу больше ничего от тебя слышать. Проваливай отсюда. Сказал тот ещё громче, как будто прогремела молния. Хуа Чэн совсем обмер и обмяк: она будто попала прямо в него, а он не знает, почему, хотя стоял под одиноким деревом. Скульптор совершенно растерялся, а после, замечая, что Се Лянь серьёзен и всё же не шутит, тяжело вздохнул. Ну конечно. Почему он должен сейчас шутить? Но надежда была. Однако он понимал, что только мешаться под ногами не сильно хотелось. Не хотелось причинять больше проблем, не хотелось видеть эти прекрасные, но разрушительной силы глаза, не хотелось делать в сотню раз хуже, чем было Се Ляню сейчас. Брюнет слишком любил, поэтому не смел ослушаться: молча кивнул, сжимая губы в тонкую линию и ушёл, закрывая за собой дверь. Се Лянь тяжело вздохнул, чуть расслабляя плечи. Сильная ярость ушла, но прямо уж легче не стало: наоборот, на него только что был взвален огромный и непосильный для остальных груз вины. Но художник пережил буквально всё в прошлом, он справится и переживёт. Станет муравьём, который волоком будет нести вещь в пятьдесят раз больше его. Не впервые. А Хуа Чэн отошёл на пару шагов и выдохнул, кратко оглядывая всё перед тем, как уйти к себе. Коридор опустел, и стало совсем тихо, хотя не так давно здесь произошло достаточно много. Впрочем, он сам виноват, что всё привело к этому. Только Хуа Чэн и больше никто. Так просто проще решить и принять.

***

Надо как-то из этого выбираться. Хуа Чэн уже несколько дней не мог отойти от произошедшего. Вроде это было так немного, так ничтожно мало, просто небольшой конфликт с не слишком знакомым ему человеком. Но почему-то в груди так неприятно кололо, будто в него всунули нож и сразу высунули, издеваясь, а сил ни на что больше не находилось. Не находилось на то, чтобы выйти с друзьями ненадолго погулять, чтобы сделать все-все уроки, не забивая ни на один предмет, — это и так давалось тяжело, а теперь стало невозможным, — даже на то, чтобы заниматься любимым делом. Все инструменты валились из рук, будто он в первый раз работал с глиной, но тот всё равно пытался, успокаивая себя скульптурами Се Ляня. Да, он совсем сошёл с ума. Вместо домашнего задания начал лепить знакомое до боли лицо, шею, плечи, длинные волосы. Даже если Хуа Чэн хотел сделать что-то другое, всё равно выходил Се Лянь, нежный или угрожающий жизни, нахмуренный, как в роковую встречу или нежный. Он был прекрасен любой, и наверняка сошёл бы за древнеримского бога, если бы его туда подкинули приëмышем. Поэтому в какой-то момент, а именно спустя половину недели, когда уже был ноябрь, его комната опустела и потускнела, несмотря на уже висящую включëнную гирлянду на прозрачных шторах, а в шкафах и вообще в любом невидном месте было множество скульптур одного и того же человека, будто он какая-то подозрительная корейская фанатка, даже сталкерша. А после место начало настолько заканчиваться, что он оформил себя достаточно дешёвое помещение для работы, где стояли все его работы, от больших до малых. Теперь не приходилось прятать их под кроватью, только сильно хотелось поднапрячься и сделать скульптуру в человеческий рост, чтобы потом, если доживёт, показать Се Ляню в качестве извинения или признания в любви. Или всё сразу: какая разница, если один раз живём? Хуа Чэн даже примерно начертил, чего конкретно хочет: статуя чуть ниже его из белоснежного камня, в наряде, который заслуживает: длинные одежды, худая ветка в руках, благородный венок на голове и слабая улыбка. И неважно, что на самом деле горячо любимый парень был обычным бедным художником — при любой встрече в коридоре Хуа Чэн лишь краем глаза видел его, но всегда подмечал чудесный вид. Даже если он проходил мимо и не замечал. Не подходил, не махал рукой и не смотрел хоть на секунду, продолжая делать вид, что всё нормально. Что он всё так же общается с Цинсюанем, ходит на лекции, занимается своими делами. Это было ужаснейшим, но вполне справедливым наказанием, хотя сильно расстраивало. Будто тебе подарили что-то важное и желаемое, но не успел ты подержать это и пару минут, как вещь резко отобрали. Но покойная мать всегда говорила, что из любой самой глубокой ямы есть выход. Да, тяжёлый, возможно, практически недостижимый, однако он существует, стоит лишь поискать и всё исправить, как-то выбраться из неё и бежать дальше. И, немного подумав, он решил, что стоит подумать ещё. А потом ещё. И ещё. Потому что выход-то он нашёл. Только не особо устраивал, точнее совсем. На самом деле, по несчастливой случайности, — несчастливой она была исключительно для Хуа Чэна, — у Се Ляня прямо уж хороших друзей было всего двое. И так интересно сложилось, что один откровенно сплетничает о нём и смеётся, а с другим он подрался, что и стало основной причиной ссоры. Плохо иметь дрянной характер. У Се Ляня точно наверняка нет таких проблем, он просто не притворяется, и все падают к нему ногам, а тот выбирает понравившихся в друзей: только так брюнет мог себе это представить. А скульптор совсем таким не был, он радикально отличался практически во всём. Именно из-за этой своей бесящей его немного уже самого черты у него была для общения исключительно эта небольшая компания друзей и новый знакомый. Но выбирать всё же надо было, ведь в планах было расспросить близкого человека, а после загладить вину поступком или подарком. Лучше подарком. Его научили пока только так, вот только простит ли божество такой, извините, масштабный проëб просто из-за букета цветов? Поразмыслив ещё немного за своей последней, уже начатой масштабной работой Се Ляня в человеческий рост, он, сидя с чуть высунутым языком и белыми руками, решил всё же пойти к тому, с кем подрался. Могло показаться, что это в разы хуже, чем пойти к Цинсюаню, и, наверное, так и было, но выдался очень хороший предлог им обоим получить выгоду и разойтись. Ведь он слышал, что на Ци Жуна тоже злились из-за той же ситуации, так как он не стоял безучастно: подначивал и бил первым, так ещё и злорадствовал, как и обожал делать практически всегда и со всеми. И Се Лянь немного обижался, хоть и не так сильно из-за крепких доверительных отношений, когда они вместе могли засрать кого угодно, поэтому этому идиоту наверняка будет выгодно тоже попросить прощения. Даже если первым он не делал этого примерно...всю жизнь. Поэтому, вскоре отмывшись от всего, он покинул теперь уже мастерскую, хотя это было пустое маленькое помещение с работами и материалами для них. Хуа Чэн вскоре зашёл к себе, прикрывая дверь и увидел знакомую пару чёрных лакированных сапог у порога: значит, с подработки и лекций вернулся друг и сожитель Хэ Сюань. Да и просто дома бывал редко, постоянно находились фантомные дела. Он слабо ухмыльнулся этому, сам не замечая и поставил рядом свои измазанные в осенней грязи как будто специально белые кроссовки, после приходя и потягиваясь. Сосед, как и обычно, сидел за столом, поедая свою очень даже нормальную еду. Только воняет немного, но окно открыто, значит, выйдет. Только зайдя, он лишь поприветствовал кратко своего неразговорчивого друга, который кивнул, не отрываясь от еды: работал целый день и устал, как псина, поэтому так и накинулся, ещё и учитывая свою любовь к еде, даже если это была простецкая лапша быстрого приготовления. Хуа Чэн зашёл в комнату и закрыл дверь, застряв там надолго, что было проблемой, ведь она в данный момент одна на двоих. И только Хэ Сюань успел доесть и хотел идти, чтобы угрожающе и с напором стучать в запертую комнату, как из неё всё же вышли. Хуа Чэн вышел в так называемый коридор и начал поправлять свой вид перед зеркалом. Конечно, он не так усиленно прихорашивался, как перед свиданием с Се Лянем, — тогда всё ещё несколько дней воняло духами на всём этаже, а Хуа впервые не выглядел, как умирающий тюлень в мефедроновом трипе, — но всё же постарался. Тот достаточно долго и даже удивлённо, но молча оглядывал брюнета в чёрной рубашке, кожаной куртке и с кучей украшений, будто их спëрли из ларца покойной бабки Люды, а после всё же спросил недоумëнно, отвлекая от любования собой. — И куда ты так попрëшься? Ты же поссорился с Се Лянем. Скульптор же выдохнул и отстранился от зеркала, смотря внимательно на своего соседа, который, между прочим, должен был давно выселиться отсюда из-за долгов. Стали заметны и небольшие стрелки, и красные небольшие ленточки. Неужели помирились? Или опять объект обожания сменился? А вроде он не клялся, что готов провести всю жизнь провести с художником? — Ну, вообще-то я— И не успел он даже договорить и защититься, как Хэ Сюань в своём стиле, прямолинейно и чётко произнёс, чуть прищурив глаза. —..ты похож на проститутку. Дешёвую. А Хуа Чэн, будучи давно к этому привыкшим, — он сам часто так шутил, — лишь хмыкнул недовольно. — Дешёвую? Не дорогую даже? А после выдохнул и повернулся обратно к зеркалу, хотя обычно около него проводил времени не больше получаса в год. Ну, теперь появился значимый повод. Или даже два. — В любом случае, у меня есть причина. Я хоть и поссорился с Се Лянем, — и Хэ Сюань это помнил, ведь ему ныли об этом чуть ли не каждую секунду всё это время, — но надо же с ним мириться. Поэтому я пойду к его брату, чтобы мы вместе придумали, как именно. Его друг на некоторое время замолчал, а после хмыкнул, не отводя внимательного взгляда и откидываясь на спинку стула. Все эти разборки насчёт любви были ему неизвестны, и пусть так и останется. Ведь со стороны это кажется сложным и невероятно энергозатратным дерьмищем, а ему такого хватает. — А вы разве не хотели убить друг друга типо..неделю назад? Возможно, даже меньше. Но Хуа Чэн всë равно тяжело вздохнул, обуваясь, как будто его приятель просто ничего не понимал. Хотя он в этой ситуации был более непонятным. — Он тоже поссорился с Се Лянем. Значит, есть выгода от этого. Да и мало ли поладим, а то, чувствую, мы ещё долго друг другу будем глаза мозолить. И это наверняка было верным предсказанием, на которое Хэ Сюань лишь пожал плечами, прикрывая веки. Пусть делает, что хочет, лишь бы потом не было проблем у них обоих. — Как скажешь. Иди уже, а то потенциального клиента упустишь. — С твоими долгами это я тебе говорить должен! Крикнул он, взяв ключи, а вскоре дверь закрылась. Теперь ему предстоит путь там, где всё и началось и где теперь ему нужно поладить с неприятелем. Сам виноват, что загнал себя в такую бредовую ситуацию, сейчас цель — просто не сделать только хуже.